– По детям ударяешь, отец? – в голосе плохо скрытое ехидство и осуждение.
– Ей двадцать восемь, между прочим.
– А сколько тебе, не забыл?
– Ну и что? Помнишь, как Майкл Дуглас ответил по поводу намеков на большую разницу в возрасте с новой женой? Если не теперь, то когда?
– Ты что, жениться надумал?
– Не знаю. Не думаю об этом.
– Ну тогда ладно, гуляй, какие твои годы, – снова поддевает.
Удивительное существо дочка его. Будто не она совсем еще недавно выговаривала: нельзя жить в долг перед самим собой, опасно свыкнуться с одиночеством, призывала влюбиться. А сейчас – совсем в другую степь. Поди в ней разберись.
Дина пьет кофе с ликером, Костя – свой любимый английский чай, пирожные, для нее купленные, нетронутыми лежат – дочь наотрез отказывается. А и впрямь несколько паундов лишних набрала, Костя осторожно по этому поводу высказывается, Дина осекает его и интригующе:
– Неужели ничего не замечаешь? Ну, присмотрись…
Неужели?.. – радостно обмирает.
– Угадал, наконец, – Дина проводит легонько по животу.
– И когда срок?
– К твоему дню рождения подгадали.
– Кто?
– Пока не знаю. Тест не делала. Мы с Марио девочку хотим.
Девочку… – Костя прийти в себя не может от неожиданности. Впрочем, Дина говорила, что хочет рожать, но он тогда воспринял это как некое отдаленное событие, а оно, оказывается, сравнительно близко уже. – Как назовете, если девочка?
– Паулина.
Костя, сам не ожидая от себя, встает, берет руку сидящей перед ним дочери и целует. Церемонно получается, Дина смущается и тоже встает; думают они каждый о своем, но, наверное, есть одно сходное и – горько-неосуществимое: если бы при этом разговоре могла присутствовать та, чье имя будет носить покуда не родившееся существо…
Роман перевалил уже за триста страниц, а до завершения далеко. Интрига все круче, и все дальше уходит герой – душой, мыслями и поступками – от того, кто его придумал, и не властен Костя руководить им, своя самостоятельная, самодостаточная у героя жизнь, которой он доволен вполне. Сочинительство – единственно приемлемая форма Костиного нынешнего существования, а оно подразумевает затворничество. Он мало куда вылезает из поконской берлоги. Дача и впрямь как берлога: после каждого снегопада приходится ее откапывать. В Нью-Йорке показывается раз в десять дней, когда Лиза навещает на Даунинг стрит. Ему лень бриться, седая борода, растущая неравномерно – на подбородке и щеках обильная, над верхней губой жидкая, не идет ему, резко старит. Наплевать. Однако видеть себя в зеркале неприятно.
Он почти никому не звонит, да и не с кем особо разговаривать: вечно занятой Даня, спивающийся по-тихому Леня из Квинса, еще пара-тройка приятелей, вот и весь список. Богатство вовсе не прибавляет друзей, скорее множит число прихлебателей, Косте, к счастью, везет – таковых при его образе жизни не наблюдается. Если бы ты был другим человеком, хотел бы иметь такого друга, как ты? – спрашивает себя и мотает головой. Сегодняшний он не нравится себе, ибо куда-то ушла радость восприятия простых окружающих вещей, праздник жизни превращается в нудное, скучное, монотонное действо; хорош друг, навевающий тоску одним своим видом. И даже осознание богатства приелось, не рождает прежнюю пружинистую силу, когда рвешь удила и нет для тебя ничего невозможного. Невозможного и впрямь нет, но и желания отсутствуют.
На Новый год поздравил загадочных московских знакомых, с коими ночью бродил по Риму. До этого дважды разговаривал с Лерой: один раз сам позвонил, в другой – она. Голосу Костиному обрадовалась, Генрих был приветлив, и не более того. Озабочен делами, объяснила Лера, у нас тут много чего происходит. Как жизнь холостая, или, может, нашлась и на вас управа? Не нашлась покуда? Понятно… Приезжайте в Москву весной, у нас все устаканится, замечательно время проведем. Я о вас сестричке рассказала, ждет с нетерпением. Что устаканиться должно, не пояснила Лера – догадайся, мол, сам.
С Лизой он нигде не появляется, никуда не ходит, да она и не просит. Получает положенное вспомоществование, точно зарплату, и довольствуется этим. В постели пичуга по-прежнему замечательна, только не может Костя избавиться от мысли пакостной: не искренне отдается ему – отрабатывает. И сам себя поправляет: почему же пакостной, совсем даже нормальной, естественной, напрашивающейся мысли. Был ведь тот разговор телефонный в «Лонсерхофе», был!..
Однажды, оказавшись на Брайтоне вечером (заезжает в «Санкт-Петербург» новые книги и видеокассеты с русскими фильмами купить), вдруг решает пичугу навестить. О поездке своей в магазин не предупреждает заранее, просто все спонтанно выходит, клюнуло – и отправился. Адрес у Кости записан: билдинг недалеко от его прежнего бруклинского жилья, на Ист 13-й. Сюрпризец, однако, выйдет. Звонит из машины, выехав на Оушен-авеню. Лучше, чтобы тебя не оказалось дома, думает про себя. Лучше нам обоим. Трубку мать берет. Костя слегка голос меняет и спрашивает, дома ли Лиза. Мать ответствует: дома. Лиза, внезапно услышав его, а главное, то, что через десять минут Костя переступит порог ее квартиры, лепечет в форменном испуге: у нее не убрано, ужин только готовится, ей стыдно принимать Костю в такой обстановке, и вообще, она в разобранном виде, к неожиданному визиту не готова. Костя неумолим: через десять минут я у тебя. Инстинкт охотника, добычу учуявшего. Хорошо бы добыча ускользнула…
У входной двери возится с ключами старуха, наконец открывает, и Костя ныряет внутрь вместе с ней. Не надо нажимать кнопку домофона, еще больший элемент внезапности. Звонит в квартиру 4В, на пороге Лиза в халате, расхристанная, ненакрашенная, затравленным зверьком смотрит. Мать обескураженная из кухни выходит в переднике, что-то и впрямь жарится, шкварится, руку протягивает с извинениями, что не убрано, она только с работы, а Лизанька целыми днями учится… Костя неловкость чувствует: хоть бы цветы купил, а так будто и впрямь с проверкой заявляется. Зачем? Начинает извиняться: ехал мимо, дай, думаю, загляну. Лиза помогает ему снять меховую куртку, вешает в шкаф в прихожей, молча на диван садится и смотрит вопросительно: что сие означает? Костя гостиную обводит глазами, был он здесь единожды, и толчок под ребро, перебой секундный пульса – мебель старая! Диван, стол полированный, стулья, сервант все старое, видавшее виды. А как же деньги, что взяла Лиза на мебель новую для матери?
Еще пристальнее осматривает комнату: ни одного Костиного снимка с Лизой, зато на телевизоре в рамке другое фото: смеющаяся, счастливая Лиза с крупным, патлатым мужчиной в обнимку. Юра. Так вот как он выглядит… Лиза взгляд Костин ловит, поджимает губы, уже не зверек затравленный перед ним – готовый к обороне достойный противник, когти выпустивший. Ну, давай, начинай, я уже ничего не боюсь.
А у Кости запал пропадает, неохота фиксировать то, что обостренным чутьем ловит: запах от сигарет, не спертый, который в домах заядлых курильщиков невыветримо стоит спустя годы, даже при новых жильцах, а свежий, Лиза не курит, разве что мать, но и на нее не похоже. Э, да какая теперь разница. Через полчаса, отказавшись от поспевшего ужина и наскоро попив чая, он ссылается на неотложные дела, не глядя на потерянную Лизу и оторопевшую Анну Никитичну, натягивает в прихожей куртку и поспешно выскакивает в коридор, попутно, боковым зрением, отметив лежащие у калошницы большие мужские шлепанцы.
…Отвлечься, ни о чем не думать, с глаз долой, из сердца вон. Он не звонит Лизе, Лиза не звонит ему. Все ясно, мы квиты. Опять запирается в Поконо, не пишется, в голове сумбур и каша, полное безмыслие. Дни бегут как оглашенные. И как все последнее время, одно желание – вырваться из своей шкуры, придумать что-нибудь этакое, сумасбродное, невозможное для людей обычных, лямку опостылевшую тянущих, и легче легкого доступное ему. Уехать, уехать подальше, туда, где ты никого и тебя никто, пропасть, раствориться. Куда только? Пролистывает без цели книжки, читать тоже не может, ибо не сосредоточен, размагничен, сам на себя не похож. А подспудно: куда, в какие края, где укрыться, спрятаться, чтоб никто не отыскал… Альбом Гогена на глаза попадается, в Париже купил, в бытность Наташи, это его художник, смотрит на таитянских красавиц, глаз кусок текста вырывает: «Странные огни, пересекаясь, скользили над водой. То были фонари на лодках рыбаков. К темному небу воздымался черный зубчатый конус. Мы обогнули Муреа и увидели лежащий перед нами остров…» Нестойкая мысль оформляется и получает логическое завершение – Костя набирает номер своей трэвел-агентши. Света на месте. Преувеличенно любезна, голос медоточивый: еще бы, она на его путешествиях прилично зарабатывает. Когда слышит Костин срочный заказ, невольно ахает:
– Таити? Ну, вы даете! – с неподдельным восхищением. – Дайте пару дней. Лететь, правда, через Лос-Анджелес придется, прямого рейса из Нью-Йорка нет.
– Какая разница…
– Как всегда, два билета? И гостиницу?
Естественно.
Вовсе не естественно. Спутницы у него нет. Может, удастся найти кого-нибудь, тлеет слабая надежда; знает твердо – одному лететь и отдыхать никак невозможно.
Света пунктуальна, через два дня звонит: готово, заказала, забронировала, как вы, Костя, просили. Повезло страшно: в гостинице оказались свободные места – кто-то отказался в последний момент. Вылет немедленный, через четыре дня. Успеете собраться?
И сразу настроение улучшается. Новая затея, всегдашняя игра в бегство от себя, заведомо проигрышная, но от этого не менее желанная. «Крутил я Нефертити ее тити и съел живьем принцессу из Таити», – напевает дурацкие строчки студенческой песенки. Одному путешествовать никак невозможно. Пригласить пичугу? И это после всего? Означает сие признать свое фиаско, полное и безоговорочное. А с другой стороны, кто ему пичуга? Иллюзий больше нет, привязанности, чуть ли не влюбленности – тем паче, следовательно… Следовательно, вперед и с песнями. Ты покупаешь ее на пару недель, как обыкновенную шлюху. Свыкнись с этим, и все станет на свои места. Только бы избежать ненужных объяснений.