– Такая элитная квартира стоит более двух миллионов, понятно, не рублей. Кое-какие деньги у нас были, остальное одолжили. И никаких ваших мортгиджей.
– Моя квартира много скромнее вашей. Но я один живу и не делаю из этого культа.
– Мы тоже не делаем. Поймите, Костя, все мы так долго жили в нищете или пользовались казенным, нам не принадлежавшим, что при первой возможности заиметь свое ринулись строить, твердо зная – это уже не отнимут. Поскольку отнимать придется у очень многих. К тому же у нас девицы-погодки растут, студентки, часто моя мама гостит, друзья живут, нам площади много надобно, – точно оправдываясь.
– Я про культ просто так сказал, не принимайте всерьез, – хочет сгладить неловкость.
– Я и не принимаю.
Они возвращаются в гостиную, где Аля курит и смотрит телевизор. Еще выпивают, Лера начинает рассказывать, как славно отдохнули они с Алей в Бразилии, купались, загорали, одни, без мужиков, благодать. Аля изредка вставляет реплики, но видно – заглавную роль в их отношениях играет Лера. Попутно Косте сообщается, что их матери – родные сестры. У Али свой бизнес, туристическая фирма, известная в Москве, вот они и пользуются возможностью путешествовать. Генрих редко ездит, безумно занят, опять же выборы в это воскресенье, на него многое легло. Леру отпускает одну охотно, не ворчит и не перечит, золотой муж, Аля же у нас девушка свободная, ей кататься никто и ничто не мешает, тем паче возит группы.
– А как же бойфренд, неужели спокойно реагирует на частые отлучки, не ревнует? – Костя в упор глядит на Алю. Виски делает свое дело.
– А нету никакого бойфренда, – выдерживает взгляд Аля. – Выгнала. Он решил, что у меня контора Кука, можно мной пользоваться. Терпеть не могу мужиков-прихлебаев… А вы-то чем в вашей Америке занимаетесь? – по-простому, без всяких антимоний.
– А ничем не занимаюсь. Жизнь прожигаю, – Косте охота ваньку повалять. А и впрямь, чем он занимается…
– Ладно, не выдумывайте. С виду вы солидный, положительный, Лера говорит, богатый. Наверное, бизнес свой имеете.
– Внешность обманчива, Алечка. На самом деле я прощелыга, пьяница и бабник. Деньги, впрочем, имеются. Вот и резвлюсь.
– Не хотите рассказывать, не надо. Лерка, ну где твой муж? Я есть хочу.
– Сейчас позвоню… – набирает номер по мобильнику. – Мой дорогой, компания в сборе, а… Сам вызывает? Извини, все, садимся без тебя. Ох, эта служба… Все, господа, Генриха не ждем.
Они переходят в помещение, примыкающее к кухне, устраиваются у овального, напоминающего барную стойку, стола на высоких кожаных стульях с вертящимися сиденьями, Лера начинает метать из холодильника на стол закуски, объявив, что на горячее будет запеченная в сметане форель. Выпивают еще, Аля обильно мажет маслом хлеб, кладет густой слой паюсной икры, передает Косте (давненько не пробовал он паюсную икру, последний раз в знаменитом ресторане Петросяна в Манхэттене, стоила чудовищно дорого, ужинал там с Наташей), делает такой же бутерброд себе.
– Ну, Костя, расскажите нам о вашей замечательной Америке, в фиалковых глазах искорки-смешинки.
Звучит нарочито, с уничижительным оттенком. Он, верный себе, мигом щетинится, хотя и растягивает губы в улыбке.
– Ну, что сказать вам… Потихоньку загнивает Америка, но больно запах гниения приятный.
– Я бы у вас не смогла жить, – смешинки куда-то деваются, взгляд Али демонстрирует степень отчуждения. Другого ответа она, похоже, и не ожидала.
– Это почему же?
– Кто-то там из умных сказал, не помню: «Счастье определяется, в первую очередь, наличием свободного времени».
– Маркс сказал, – уточняет Лера, внимательно разговор слушающая.
– Ох и умная ты у нас, Лерка, все знаешь. Так вот, в вашей, Костя, Америке свободного времени ни у кого нет. Вкалывают все до умопомрачения, расслабиться, как мы в России, не могут. Не потому, что не хотят, а просто возможности не имеют. Отсюда депрессии, полстраны на таблетках сидит.
– Откуда сведения, позвольте полюбопытствовать?
– Общалась с нашими иммигрантами, кое-что сама наблюдала. Я дважды была в Штатах, правда, на Западном побережье, до Нью-Йорка не доехала. Разницы, думаю, нет.
Вовсе Костя не собирается защищать то, что в его защите вовсе не нуждается, к тому же и сам в другой ситуации нашел бы десяток аргументов не в пользу страны, в которой живет, однако основывалось бы это на пережитом, перечувствованном, осмысленном, а не на отрицании ради отрицания, априори, без знания, повода и веской причины, просто потому, что чужое, а следовательно, непонятное, враждебное, чему не хочется завидовать, но зависть сильнее доводов рассудка, хотя никто никогда в этом не признается. Не раз уже сталкивался Костя с таким подходом, и в прошлый свой приезд в Москву, и особенно в разговорах с приезжими из России. Можно, конечно, не придавать значения, тем более это звучит в устах красивой женщины, которая явно на него глаз положила (а он на нее), но знает Костя за собой грех: непременно ввязываться в спор, даже во вред себе. Знает и ничего с собой поделать не может. Натура такая. Вот и сейчас…
– Вы правы, Аля, мы в нашей стране (ударение специально делает на «нашей») – действительно много работаем, наверное, чересчур много. Зарабатываем деньги потом и кровью, в отличие, извините, от России, где все на воровстве и взятках построено. Разве не так? А счастье, Алечка… Оно все-таки не от свободного времени зависит, тут старик Маркс загнул, от многого другого зависит, да и что такое счастье – эфемерная материя, нечто быстролетное, кажущееся, поди измерь.
– У нас тоже не все взятки берут, – неуклюже начинает оправдываться. – И мы работать умеем не хуже американцев. Но мы – шире, раскрепощеннее, у нас меньше условностей. Гнета у нас меньше, давиловки, а в итоге – страха.
– Это здесь-то гнета меньше и страха?! Если в Америке я законы не нарушаю и налоги плачу сполна, могу ни о чем не беспокоиться. У вас же зависит от того, как сверху посмотрят, мило или косо. В России, мне кажется, никто сам себе не принадлежит. Откуда у вас раскрепощенный человек мог появиться? С Луны, что ли, свалился? С каждым из вас что угодно сотворить могут, человека как личности попросту нет, ее в грош не ставят, и вот здесь-то и проявляется страх настоящий… Почему так уверенно говорю? Вы, Аля, у иммигрантов черпаете сведения об Америке, я – из встреч здесь, в Москве, из разговоров с приезжающими или попросту бегущими от вас. Читаю много о России. Источники надежные, о многом говорят. Да и как взяться иному? Те, кто мозги пудрили в перестройку, вовсе не демократы. Просто хотели жить не как раньше, не как все. Хотели что-то иметь. Желательно побольше. Как Макиавелли говорил? За любой политической идеей стоит заурядный интерес к вещам. Наиболее расторопным, циничным даровали сверху кое-какие привилегии: делайте, ребята, что хотите, но не зарывайтесь, а главное, не мешайте нам, верхам, делать то же самое, только на другом уровне…
Выпаливает Костя и сам себя за кончик языка мысленно хватает: однако разошелся, выпивка дает о себе знать. С чего это тянет его обсуждать то, что никак с ситуацией не вяжется? С глузду съехал. Две привлекательные женщины перед ним, на кой ляд эта политика, сравнения, кому живется лучше. Да тому, у кого денег больше, вот и весь сказ. Задела его Аля, вот и полез в бутылку. Надобно обратный ход давать, а то дамы нахохлились, губки поджали. Не ожидали от него такого напора.
– Хватит об этом. Мы же не на митинге. Извините мою горячность. Есть тост. Я хочу выпить за национальное достояние России – за ее женщин. То есть за вас и в вашем лице за всех русских красавиц. Вы не поверите, как мало таких женщин в Нью-Йорке. Не на ком глаз остановить. Казалось бы, со всего света съехались, а глядеть не на что. И одеты черт знает как. Но русские и в Нью-Йорке заметны, выделяются. За вас, милые мои, и еще раз простите, если наговорил тут всякой ерунды.
Оттепливается взгляд Али, и Лера снова улыбается. Кажется, он частично прощен. Надо кончать пить, иначе опять прорвет, он себя знает.
– А вы, оказывается, агрессивный, нетерпимый. Где же хваленая американская толерантность? – в устах Леры звучит не слишком осудительно.
– Это, дорогая моя, не агрессия, а темперамент, – вставляет Аля. – Я сама виновата: завела гостя. Мне такие мужики по нутру. Чувствуется сила.
Похоже, не просто дань вежливости, а заявка на нечто большее, начинает казаться Косте.
В половине одиннадцатого Аля неожиданно откланивается. Костя берется ее проводить. Лера не только не возражает, но, кажется, рада, обходится без приличествующих моменту фраз: «Посидели бы еще немного, дождались бы Генриха…» А тот и в самом деле завяз на службе. Интересно, кого Лера имела в виду под «сам вызывает» в телефонном разговоре с мужем? Неужто…
– Вас подвезти? – спрашивает Аля, открывая дверцу «Ауди», запаркованной у дома на стоянке.
– Я рядом живу, в Трехпрудном. Но если вы столь любезны, не откажусь. А вы где обитаете?
– В Давыдкове. Ехать по Кутузовскому. Москву еще помните? Правительственная трасса. Утром пробки жуткие, когда «сам» едет с дачи.
– Я бы хотел побывать у вас в гостях. Наверное, такие же хоромы, как у сестры?
– Господь с вами, я не настолько богата, и у меня нет такого мужа. Скромная трехкомнатная квартира, живу сейчас одна, у сына свое жилье, а дружка своего выгнала, – зачем-то вновь напоминает. – Если хотите, поехали сейчас, – произносит буднично, как о простом, не требующем долгих раздумий и обсуждений деле, а у Кости аж сердце замирает. Еще бы он не хотел!..
Через полчаса входят в Алино парадное. Костя запоминает: Славянский бульвар, 11, корпус 1. Дом этот и стоящие по соседству знакомы Косте по прежней жизни – проезжал их с Полиной по пути к универмагу «Минск», где изредка покупал что-то. Когда-то смотрелись неплохо: многоэтажные, кругом зелень, простор, да и до центра относительно недалеко. Сейчас более чем скромно выглядят в тени безумно дорогих жилищ для избранных, особняков и модерных высоток, типа той, что возле Чапаевского парка на Соколе, второго такого небоскреба, Костя читал, в Европе нет; и все отгрохано в последние годы, те, которые Костя вдали от Москвы проводит.