– Набери номер… – диктует.
Аля вначале сопли распускает, охи и ахи, натурально так, как актриса, а может, и впрямь переживает, кто ее знает, вдруг посещают Костю сомнения. Она уже в курсе – Лера успела сообщить о Костиной просьбе.
– Разумеется, мой дорогой, мой любимый, – причитает со всхлипом. – Разумеется, дай мой телефон, пусть привозят деньги. И тем, кто тебя удерживает, сообщи: я готова вступить с ними в переговоры.
Теперь – сообщить Даниилу. Цепочка замыкается. А дальше будь что будет.
Сторожа Костины, заполучив Алин телефон, тут же звонить начинают куда-то. Не ей. Очевидно, Крупному. Разговаривают из соседней комнаты, дверь плотно прикрыта, но связь, видно, плохая, Энимал почти кричит, слышит Костя обрывки фраз, одна его касается: «А с Американцем что делать?.. Ага, после вашего сигнала… Понятно, план, значится, меняется…»
На следующий день Дина звонит, еле сдерживает слезы и без конца спрашивает: «С тобой все в порядке? Тебя не мучают?» Как может, успокаивает ее, более – менее внятная речь возвращается к нему. И боли чуть меньше.
Отношение к нему не то чтобы меняется, однако кормить начинают трижды в день, на обед суп из рыбных консервов. В комнату к нему почти не заходят, чаще Костя их теребит, когда нужду справить требуется. На двор выводит его Заяц уже без мешка на голове, но в наручниках, и не спереди идет, а сзади, подталкивая в спину.
Так еще два дня минуют. Фома изредка приезжает, надо полагать – со жратвой и спиртным, потому что, когда Костю в туалет ведут, на столе в соседней комнате замечает он колбасу, ветчину и сыр в упаковках магазинных и бутылки с водкой и пивом. Пируют, гады, что бы им забыть наручники застегнуть. Не забывают… И в разговоры без повода не вступают, лишь Заяц однажды, ведя на двор, выговаривает:
– А ты, Американец, оказывается, важная птица, переполох из-за тебя…
– Что ж во мне такого важного?
– В газетах пишут о тебе, фотку дали. Органы сообщают, что ищут, в переговоры с нами вступили. Врут, собаки.
Утром в субботу (Костя высчитывает – точно выходной) поднимают его спозаранку. «Мойся и переодевайся», – командует Энимал. Споласкивает Костя лицо – Заяц тазик ставит на стул и из кувшина льет ему на руки, расчесывает торчащие в разные стороны патлы, смотрит на себя в зеркало и не узнает: замызганный мужик с седой щетиной и подбитым глазом, люди увидят – шарахаться начнут. Снимает он провонявшую потом, теперь уже его собственным, ковбойку и джинсы, облачается в свою одежду, мятую и жеваную, как физиономия Энимала, – видно, скомкали и бросили в углу, когда обливали, приводя в чувство. Зачем маскарад этот, убить могут и в чужой одежде. А может, не убьют? – пуганым птенчиком надежда закрадывается.
Заяц рот ему скотчем заклеивает и браслеты сзади защелкивает. Во дворе вталкивают его в машину, в ту самую, в которой доставили сюда, с запахом застарелой блевотины на задних сиденьях. Фома за руль садится. Все, Костя, кажется, финиш, завезут в лес и кокнут. Деньги получены, зачем он бандюкам, лишние хлопоты только. Но почему утром, а не вечером или ночью, когда сподручнее убивать? Пока размышляет, мешок ему на голову накидывают и пригибают к сиденьям. Он стонет от сверкнувшей в ребрах боли.
Везут его долго, машина несколько раз крутые повороты делает, и дорога то гладкая, шоссейная, то ухабистая, проселочная. Спутники его преимущественно молчат или всякую хреновину обсуждают, включая футбольные результаты, о Косте и куда едут – ни гугу. Единственно, слышит указание Энимала Фоме, когда уже часа полтора в дороге:
– Проедешь Жилино, свернешь налево, мимо фермы и на трассу, там остановишься, где я скажу.
Деревня какая-то, делает вывод Костя, а коль на трассу выходят, то, стало быть… стало быть, убивать сейчас не будут. Для этого поукромнее уголки выбирают.
Вот и поворот, о котором Энимал говорит: Костя чувствует и дорога стиральную доску напоминает. Через минут пятнадцать снова ровная, гладкая. Трасса, наверное.
– Еще полкилометра – и въезд в лес, – предупреждает Энимал. – Не пропусти. Вставай в крайний правый.
Скорость сбавляется, плавный поворот, машина едет медленно, что-то методично пощелкивает, ощущение, будто ветки боковые стекла стегают.
– Стой. Приехали.
Заяц мешок с Кости сбрасывает, скотч отдирает, резко поворачивает к себе и наручники снимает.
– Выводи, – приказывает Энимал.
Заяц выталкивает Костю, снаружи его Энимал и Фома страхуют.
– Так, господин Ситников, пришла пора нам прощаться, – осклабивается Энимал. – Не поминайте, так сказать, лихом. И скажите спасибо, что легко отделались. Босс такое решение принял. Во избежание международного скандала, – и уже открыто, издевательски смеется. – Иначе бы кормить тебе, Американец, рыбок в каком-нибудь озерце или речушке. Слушай внимательно. Сейчас пойдешь в глубь леса. Иди прямо, не оглядывайся, спокойно и без фокусов. И шаги считай: как двести отсчитаешь, так обернуться можешь. Свернешь влево и на трассу выйдешь, а там уж твоя забота, как до Москвы добраться. Общий привет… Да, сумку не забудь с барахлом, – и передает ее Косте. – Писатель долбаный…
Не веря услышанному, берет Костя сумку на плечо и нетвердым, отвычным шагом вступает в лес. Идти приходится по устланной сосновыми иголками земле, переступая сухой валежник, мимо струящих сладкий дурман деревьев, он машинально считает: десять… двадцать… тридцать… за спиной звук работающего двигателя – и тишина. Он оборачивается и не видит красных «Жигулей» – там, где они только что стояли, прогал, кусок пустого пространства. Уехали… Он свободен. Жив и свободен. Неужели это не сон, а явь, самая что ни на есть реальная?! Жив и свободен!!!
Почти бегом, кусая губы и матерясь от боли, устремляется влево, ориентируясь на приближающийся гул, плотный и ровный гул машин. Вскоре выскакивает на шоссе. Открыв сумку, роется в содержимом. Все на месте, и рукопись, и даже портмоне с кредитками, бандюки почему-то их не взяли, хотя деньги вытащили, а главное, синий паспорт цел.
Нет только мобильника. Он начинает голосовать, автомобили проскакивают мимо, не имея ни малейшего желания подобрать заросшего щетиной, похожего на бомжа пассажира. С точностью «Ночное скольжение» повторить придется, с той лишь разницей, что «скольжение» теперь утреннее и на забаву вовсе не похоже. Денег нет, мобильника нет, правда, есть документ, но может отпугнуть. Хорошо бы знать, где он находится и в какой стороне Москва. Если сегодня суббота, то большинство за город едет, на дачи, следовательно, поток машин в одном направлении куда больше, нежели в другом. Смотрит Костя на трассу, считать начинает, но и без счета видно: где он с рукой призывно поднятой стоит, поток более густой, плотный, значит, перебраться следует на противоположную сторону. Легко сказать – перебраться, а как сделать? Машины сплошняком идут, бежать он не может, тело не слушается. Да и надо ли сразу в Москву? Лучше сначала позвонить, предупредить. Кому звонить? Алю в данный момент исключает, тогда Верховскому, у которого решает перекантоваться. Не у Али, нет. Она покамест за скобки выведена, пока во всем не разберется. Только разберется ли…
Машинально достает из сумки паспорт. Если и есть у Кости защита, то в тонюсенькой синей книжице этой. Кого отпугнет, а кто и с пониманием отнесется. На пару шагов к проезжей части ближе подступает, отчаянно рукой машет – спешу, мол, выручайте, ребята.
Пикапчик тормозит, в котором обычно продукты перевозят.
– Тебе куда, мужик? – шофер, лысый толстяк, живот до руля достает, с сомнением спрашивает – стоит ли связываться с небритым, нечесаным типом с фингалом под глазом.
– Здравствуйте! Я – гражданин Соединенных Штатов, – и показывает паспорт. – Меня бандиты украли. Обо мне по телевизору сообщали и в газетах, вы наверняка видели или слышали. Сегодня отпустили. Доставьте меня, пожалуйста, в любой населенный пункт, где телефон есть, чтобы в Москву позвонить. Я вас хорошо отблагодарю, не сомневайтесь.
– Американец, говорите? – уже на «вы», в глазах живой интерес. – А по-русски чешете лучше нашего брата.
– Да я русский, просто живу в Америке.
Я вроде слышал про историю эту. Зять, что ли, рассказывал… Садитесь, отвезу, так и быть.
Плюхается Костя на сиденье возле шофера и стонет сквозь зубы – ребра проклятые… Сумку на колени, тесно, не для его роста.
– Чего стонете? Били, небось? – участливо спрашивает шофер. – Вон физиономия какая. Скажите спасибо, что выпустили. Отморозки, у них святого ничего нет.
– Где мы находимся, в каких краях?
– Тверская губерния это.
– До ближайшего города сколько верст?
До Твери километров тридцать. Мне как раз туда.
– Хорошо. Едем. В какое-нибудь место, где телефон есть. Вы меня сейчас не пытайте, что да как было. Мне говорить тяжело, понимаете.
– Как не понять.
Через минут сорок пикапчик ход замедляет у отделения милиции. Костя медлит, спрашивает толстяка: может, другое место поискать? Тот смотрит с недоумением: ты чего, мужик, яйца крутишь? Ментов боишься? Их бояться надо, но не в твоем же положении… И то верно. Костя просит толстяка свой адрес написать, по которому деньги высылать. Тот отказывается: какие деньги, просто услугу оказал, выручил человека, тем более иностранца. Костя настаивает: дайте адрес. Спрятав бумажку в сумку, пожимает вялыми, не своими пальцами тяжелую, как кувалду, лапищу шофера, который тезкой оказывается, Константином Ивановичем, и выходит на пятачок перед отделением милиции. Входит в помещение, к столу дежурного, мимо сотрудники в форме проходят, и вдруг обморочная тошнота к горлу подкатывает. Только бы не упасть. Держится за стенку, дышит, точно рыба на песке прибрежном, широко раскрыв рот, а воздуха не хватает. Сердце. А может, и не сердце – приступ при виде формы ментовской. Все они для него отныне «капитаны Сидоровы».
Против ожидания, дежурный мигом смекнул – не врет небритый, изможденный человек, еле на ногах стоящий, со следями побоев на лице. Особенно когда паспорт раскрывает. По внутренней связи начальство извещает, ведет Костю на второй этаж, предупредительно за локоть поддерживает.