Как оказалось, в лежачем положении живот болит еще сильнее. Моя последняя надежда – кресло у окна. Устроившись поудобнее и обхватив живот руками, я замираю. Где-то далеко, за стеклом, мерцают огни еще не проснувшегося побережья, отражаясь в волнах пляшущими отблесками. Забыв о времени, я сижу до тех пор, пока на горизонте не появляются первые лучи рассвета. Черное небо озаряется сначала синим, затем фиолетовым, но красота расцветающего на глазах дня совсем меня не радует. Будь моя воля, я бы остановила стрелки часов, не дав солнцу подняться над водой ни на сантиметр. Вместе с солнцем начнется новый день, который вернет нас в реальность. В реальность, которая сотрет фильмы, еду в номер и мыльную пену, не оставив ничего, кроме полного непонимания, что же я должна делать дальше.
Из-за спины доносится странный звук – то ли зевок, то ли стон. Дикси просыпается, сладко потягиваясь.
– Ты что, уже проснулась? – бормочет она, подняв на меня сонные глаза.
– Живот болит. Я даже лежать не могу.
Обняв подушку, сестра наваливается на нее всем телом.
– Как же хорошо, – стонет она, уткнувшись в подушку лицом. – Как было бы здорово жить у воды.
– Так мы и так живем!
– Я не об этом. Я бы хотела жить там, где океан видно из окна.
Наверное, если бы я жила на побережье, я бы никогда не чувствовала себя запертой в бетонной клетке. Уходящая за горизонт водная гладь и такое же бесконечное небо над ней – отличное напоминание о том, что мир больше, чем кажется, а ты – свободнее, чем думаешь.
Рассветное небо светлеет с каждой минутой. Где-то внизу к набережной скользит еще один паром.
– Кто знает, может быть, мы однажды переедем, – задумчиво произносит Дикси, – может, однажды ты, я и мама сможем перебраться в местечко поприятнее. – Притянув к себе все подушки и одеяло, она прикрывает глаза и продолжает: – Ей просто нужно найти другую работу. Может быть, в каком-нибудь офисе. Где-нибудь, где будет нормальный график и хорошая зарплата.
Я вглядываюсь в лицо сестры, словно впервые ее вижу. В ее юном, почти детском лице еще сохранилась та невинность, с которой дети верят, что все обязательно наладится, что бы ни случилось. И я осознаю, что ни фальшивые права, в которых указано, что ей девятнадцать, ни то, что она лучше меня знает, как снять комнату в отеле, ни бесконечные тусовки в клубах и общение с парнями – ничто из этого не делает ее взрослее. Ей предстоит узнать неизмеримо больше. Вот что значит невинность – эта наивная вера в то, что наша мама и вправду может устроиться на нормальную, хорошо оплачиваемую работу.
Меня так и подмывает напомнить ей, почему мы оказались здесь. Напомнить, чем занималась мама, когда мы видели ее в последний раз. Что, если это и есть моя миссия – открыть ей глаза? Но я молчу. В конце концов, быть невинным не так уж и плохо. А может, даже лучше, чем быть такой, как я.
– Хочешь заказать кофе? – спрашиваю я.
Приподнявшись в кровати, сестра тянется за телефонной трубкой, потащив за собой одеяло. Мы заказываем кофе, горячий шоколад и завтрак. На мое предложение проверить телефон Дикси только качает головой:
– Они – последние, кого я хочу слышать сейчас. Ничего не хочу знать.
– А как еще мы поймем, что делать дальше?
– А что тут понимать? – отвечает сестра, приподнявшись на подушках. – Мы просто дождемся выселения, доберемся до дому, положим деньги на место и притворимся, что ничего не знаем. Как мы и договаривались.
– Но, Дикси… – Я осекаюсь, не закончив.
– Что?
Сейчас точно не время. Если она разозлится и позвонит отцу, все пропало. Немного подумав, я продолжаю:
– Ты разве не хочешь знать, как обстоят дела, чтобы немного подготовиться?
– Ну ладно. – Взяв в руки сотовый, она нажимает кнопку включения.
Кажется, проходит целая вечность, прежде чем телефон включается и находит сигнал. И начинает вибрировать. Дикси показывает мне экран. В ярком квадратике сообщение от отца: «Мама сказала, что ты на ночевке. Позвони, как только сможешь».
– Он что, приходил в квартиру? – тихо произношу я.
Конечно, возможно, он просто решил позвонить маме. В любом случае, она явно пришла в себя, раз сумела ясно объяснить ему, куда мы делись. Меня пробирает дрожь при одной мысли о том, что отец был в квартире и проверял рюкзак.
– От него еще одно сообщение, голосовое.
– Включай.
Сорвав с плеч одеяло, Дикси хмурится:
– Зачем? Не хочу его слышать.
Мои пальцы до боли сжимают ручки кресла. Я могла бы быть очень далеко отсюда, прямо сейчас. Вместо этого я торчу здесь, всего в трех милях от дома. Только потому, что не могу оставить сестру.
– Какая теперь разница? – продолжает она. – Все закончилось, Джем. Мы возвращаемся домой.
Я сверлю глазами телефон так, словно отец может в любую минуту выскочить прямо из экрана и снова все у меня забрать.
– Как думаешь, он может выследить нас?
– Как?
– С помощью телефона.
Дикси поднимает на меня мгновенно опустевший взгляд. Я не могу понять, что за эмоции написаны на ее лице – страх за отца, разочарование во мне или просто усталость.
– Не знаю, – только и говорит она.
Громкий стук в дверь заставляет нас подскочить на месте.
– Обслуживание номеров! – раздается женский голос по ту сторону двери.
Пока я поднимаюсь, Дикси успевает выключить телефон. Бросив взгляд в дверной глазок, я открываю дверь и пропускаю внутрь девушку, толкающую впереди себя тележку. Присмотревшись, я замечаю, что она едва ли старше нас. Толкнув тележку к столу, она аккуратно расставляет чашки с кофе и горячим шоколадом, рядом появляется корзинка, полная круассанов, рулетов и пирожных.
– Я могу еще что-нибудь для вас сделать? – спрашивает девушка, повернувшись к нам.
Я качаю головой. Подписав чек именем Эми Кинг, я отдаю его ей. Когда дверь захлопывается, мы приступаем к еде. После вчерашнего ужина завтрак уже не вызывает у нас никакого восторга. Меня трясет от мысли о том, что я упустила свой шанс сбежать в одиночку. Судя по лицу Дикси, у нее тоже нет ни малейшего аппетита. Грядущие проблемы с отцом явно ему не способствуют. Решив передвинуть стул к окну, мы устраиваемся там. Перед нами открывается панорама побережья – зелень и океан, острова и снующие между ними паромы.
– Я не могу есть, – тихо говорит Дикси, сжавшись на стуле и сверля взглядом скатерть.
Впрочем, всего через пару секунд она все же берет в руки пирожное и надкусывает. Я подливаю в ее чашку кофе, и она добавляет в него свой горячий шоколад. Добавив сахара, она поворачивается к окну, не переставая жевать. Может, ей просто нужно немного подумать?
– Ты злишься на меня?
– Что мне сказать ему? – Дикси словно меня не слышит. – Мне придется признаться, что мы потратили часть его денег.
Я надрываю круассан. Крошки разлетаются во все стороны, усыпав тарелку, стол и мою одежду. Почему признаваться должна она? Да, отец ни словом не упомянул меня в сообщениях. Но ведь это могу сделать и я. Ведь это я нашла деньги. И я совершила огромную ошибку, показав их Дикси.
– Тебе не обязательно ему перезванивать, – произношу я.
– Мне придется… – Немного помолчав, она смотрит на меня: – Ты должна была оставить деньги там, где они лежали, как и хотела с самого начала. Это так тупо.
«Это так тупо, Джем». «Ты такая тупая, Джем».
А ведь я все-таки показала ей деньги. И с того момента я стала думать о нас как о едином целом, невзирая на то, правильно это было или нет, хотела я этого или нет.
Теперь мы были связаны. И это сковывало меня, будто смирительная рубашка…
– Что это за коробка? – спросил меня мистер Бергстром, когда на одном из сеансов я нарисовала себя – маленького человечка, окруженного квадратом. Вот только это была не коробка, а клетка.
Клетка – это мама. Клетка – отец. Клетка – наша квартира, пустой холодильник, ступеньки, ведущие в темноту прачечной. Клеткой была и Дикси, которую нужно было возить в коляске, водить в школу, кормить, одевать, развлекать, когда ей становилось страшно или скучно. Клеткой была ответственность, которую взвалили на меня с самого начала, лишив меня выбора. Я всегда была в ответе за все в нашей семье. Клеткой были мое чувство вины, непонимание одноклассников, упреки родителей.
Дикси пялится на меня, явно ожидая ответа.
Я сжимаюсь, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Только не сейчас. Пальцы нащупывают уголки пачки «Асьенды». Горькие слезы начинают подступать к горлу. Я больше не хочу отвечать за всех.
– Он сам положил туда деньги, Дикси.
– Я знаю, но…
– Это его вина. – Мой кулак с размаху врезается в колено, всего раз, но больно. Достаточно больно. – Это его вина. Только его.
Руки Дикси, сжимающие пирожное, опускаются.
– Хорошо. Но не смей…
– Он виноват во всем. Только он и мама. – Скрестив руки на груди, я изо всех сил вцепляюсь в края халата. – Они никогда не заботились о нас. Всю жизнь. Они совершили слишком много ошибок.
– Джем, – медленно произносит сестра, – не впадай в истерику. Пожалуйста.
– Не знаю, как ты, а я домой больше не вернусь.
– Что?
– Я серьезно, Дикси. Я туда не вернусь.
Я говорю, и с каждым произнесенным словом путы моей смирительной рубашки слабеют. Дикси стихает.
– И что ты будешь делать? Ты же не можешь уйти просто так, в никуда.
– Могу.
Ведь это будет так легко. Совсем просто. Так же просто, как никогда больше не переступить порог этого дома, в котором было пролито столько слез. Мое дыхание выравнивается и становится глубже.
Я буду нести ответственность за себя – и больше ни за кого.
– Ты не заберешь эти деньги, Джем… – Дикси произносит это с нервным смешком. – Если это и был твой план.
– Но я уже забрала их.
– Но я не смогу вернуться домой без денег! Папа никогда не поверит, что я не в курсе, куда они пропали! – Она качает головой, сверля меня глазами. – У тебя не получится. Ты ведь даже не знаешь, как зарегистрироваться в отеле. Ты не сможешь просто взять и уйти.