Дикси лишь качает головой:
– Ничего особенного.
Но я стою на своем:
– Оно у тебя с собой, верно?
– Господи, Джем, я же сказала, не сейчас! Иди и займи себя чем-нибудь. От твоего сопения уже пол трясется. Увидимся дома.
– Жестко ты ее, Дикс, – гогочет второй парень.
Я отворачиваюсь и потерянно скольжу взглядом по столовой, чувствуя, как на меня накатывает это мерзкое, но такое знакомое чувство. Чувство, что я снова оказалась не к месту. Я снова лишняя.
Денни все еще пялится на меня из-за своего столика. Ткнув в его сторону многозначительно вытянувшийся третий палец, я вытряхиваю содержимое моего подноса в мусорку и ухожу из столовой.
Когда подходит время урока физкультуры, меня вызывает мистер Бергстром. Первое, что я вижу, когда захожу в кабинет консультаций, – его знакомую, всегда такую спокойную улыбку. Этот человек обладает удивительным даром: стоит ему улыбнуться, как на душе становится легче.
– Привет, Джем!
– Здравствуйте.
– Прости, что пришлось заставить тебя пропустить урок. У моего сына сегодня концерт, и мне придется уйти пораньше, но я очень хотел побеседовать с тобой сегодня.
– Можете заставлять меня пропускать физкультуру сколько душе угодно, – ухмыляюсь я, но невольно бросаю взгляд в дверной проем. Интересно, меня уже хватились или нет?
– Присаживайся. – Мужчина кивает в сторону кресла, и я покорно опускаюсь на мягкое сиденье. – Лука обмолвился, что за обедом ты выглядела подавленно.
Я не знаю, что на это ответить. В ответ на мое молчание мистер Бергстром лишь задумчиво проводит рукой по свежевыбритой голове. Под его ногтями – темные полосы скопившейся грязи. Похоже, он снова работал во дворе. В те дни, когда я не могла выдавить из себя ни словечка, он увлеченно рассказывал мне о своем домашнем хозяйстве и ландшафтных проектах.
– Так что, ты действительно чем-то расстроена?
Я вжимаю голову в плечи:
– Я не собираюсь снова слетать с катушек, если вы об этом.
И терять контроль, и бросаться вещами, и кричать тоже. Я больше не хочу вытворять ничего из того, что я делала, когда впервые попала к Скарсгарду.
– Допустим. Но я всегда прислушиваюсь к словам Луки. Он хороший парень. Знаешь, мне кажется, что он тебя понимает.
Я пожимаю плечами:
– И что же он сказал?
– Что у тебя не всегда есть деньги на обед, да и еду с собой ты не носишь. Он переживает за тебя.
– Зато сам-то он готовит своим детям каждый день. Это так мило.
Мистер Бергстром только кивает. Я думаю о том, как же объяснить все это. То, почему меня так злит Лука. То, почему мне так хочется, чтобы его счастливые дети хотя бы один день прожили без него, – просто чтобы понять, каково это. То, почему я так отчаянно пытаюсь не дать ему подумать плохо о маме. Если бы мистер Бергстром только знал все это… Он бы точно подумал, что я ужасный человек. Разве можно назвать хорошим человека, который ненавидит чужих детей за то, что их жизнь складывается именно так, как и должна?
– Дикси получила письмо от отца, – наконец-то выдавливаю я.
– Правда?
Мистер Бергстром откидывается на спинку кресла, закинув руки за голову. Мне всегда нравилось, как легко и расслабленно он держал себя со мной. Словно в этот самый момент для него не существовало ничего, кроме его кабинета и моих слов.
– Он написал только ей, мне – ни словечка. И она никому не рассказывает, что там. А ведь она могла вообще ничего не узнать. Письмо случайно выпало из сумки. Не похоже, что мама планировала говорить Дикси о нем.
Я не хотела откровенничать о том, в каком состоянии мама была на самом деле. Каждый раз, когда у меня вырывалось хоть словечко на эту тему, мистер Бергстром начинал заваливать меня вопросами. И эти вопросы не приносили ничего, кроме проблем, в первую очередь для мамы.
Мистер Бергстром выдержал паузу, словно надеясь, что я скажу что-то еще, но я молчала.
– Как думаешь, что в письме?
– Полная чушь. По крайней мере, так говорит мама.
– Тебя это нервирует?
Еще один вопрос, на который я не могу ответить. Я не знаю, что это за чувство. Оно заставляет что-то неприятно проворачиваться в моей груди каждый раз, когда я задумываюсь об этом проклятом письме. Для такого явно еще не придумали слов.
Не дождавшись ответа, психолог берет в руки маркер, явно намереваясь снова рисовать, но я реагирую молниеносно:
– Только не это!
– Хорошо, – смеется он в ответ.
– Я просто… хочу узнать, что же там. В письме.
– Ну, нет смысла гадать, если ответ знает только Дикси. Постарайся отпустить эту ситуацию до тех пор, пока она не прояснится. Тогда мы сможем поговорить об этом по существу.
Он всегда умел проворачивать этот трюк. Делать все самые сложные вещи удивительно простыми.
– Однако, – продолжает он, потянувшись за очками и бросив взгляд на экран компьютера, – кое-что мы можем сделать прямо сейчас. Как ты смотришь на то, чтобы мы вместе оформили тебе абонемент на школьные обеды? Думаю, я смогу пропихнуть твою заявку так, что твоей маме не придется даже думать об этом.
– Серьезно? Я думала, им нужен ее расчетный счет и все такое.
– Не переживай, я подергаю за нужные ниточки.
– Но вы не обязаны этого делать!
– Я знаю, Дикси. И я открою тебе маленький секрет: я люблю дергать за ниточки. Так будет намного быстрее.
Скарсгард никогда бы так не поступил.
– Спасибо.
– Благодари Луку, – отвечает он, не отрываясь от компьютера. – Еще увидимся, Джем.
– Мне нужно возвращаться на физкультуру? – несмело спрашиваю я. Шестой урок – последний на сегодня.
– Не-а, – тянет психолог, берет ручку и выписывает пропуск.
Протянув мне заполненный аккуратным почерком лист, он улыбается так, что я вдруг чувствую в груди что-то очень теплое. И эта маленькая искорка чужой доброты – единственное напоминание о том, что, даже несмотря на Луку и Денни, несмотря на всех идиотских друзей Дикси, быть мной не так уж и плохо.
Первое, что заставил меня сделать мистер Бергстром, когда я впервые пришла к нему на прием, – написать семейную историю.
– Что вы имеете в виду? – спросила тогда я, даже не догадываясь, что он подразумевает под этим странным выражением. В те дни я относилась к нему с огромной настороженностью. И неудивительно: мой прошлый психолог, обещавший помочь мне, Скарсгард, в итоге не дал мне ровным счетом ничего.
– Ну, смотри. Тебе нужно рассказывать о своих родителях, о твоих бабушках и дедушках. Копай глубже, к самым корням твоей семьи. Чем дальше, тем лучше.
– Зачем?
Помнится, эта идея мне сразу не понравилась. У меня и без того было полно домашней работы.
– Это поможет тебе многое понять. Да и мне станет понятнее, как я могу тебя поддержать.
Поддержать меня. Скарсгард никогда не говорил этих слов.
Задание заняло у меня кучу времени. Скажу честно: прошлое моей семьи – совсем не то, о чем я люблю думать. Но стоило только начать, и это странное задание захватило меня целиком и полностью. Мой маленький рукописный шедевр рос на глазах – строчка за строчкой, страница за страницей, а мне становилось все легче и легче. Я принесла мистеру Бергстрому целый ворох исписанных страниц.
Это история моих родителей.
Впрочем, наших родителей. С тех пор, как родилась Дикси.
Иногда мне хочется называть их именно «моими», как будто Дикси чья-то еще дочь. По сути, так оно и выглядит: ко мне они всегда относились иначе. Когда я думаю о детстве, я не могу вспомнить ни одного теплого момента, из тех, что есть у каждого ребенка. Когда я пытаюсь понять, что же хорошего дали мне мама и папа, в голову не приходит ровным счетом ничего. Дикси достались красота и обаяние. И уверенность в себе.
Но первой появилась именно я.
Юность моих родителей пришлась на восьмидесятые и девяностые. Они поженились довольно рано, в 1997-м. Они встретились в никому не известном тогда баре под названием «Вельвет». Маме было двадцать, и она развлекала себя тем, что слонялась по барам с поддельным паспортом в кармане. Они оба были из тех, что мечтают остаться молодыми навечно. К примеру, мой отец вечно хвастался тем, что не стал одним из тех офисных клерков, погрязших в счетах, в которых превратились его друзья. Друзья, все развлечения которых с годами сводились к семейным поездкам за город. Мама никогда не говорила ничего подобного, да ей и не нужно было. Достаточно взглянуть, как она одевается и ведет себя, и все сразу становится понятно.
Когда мама забеременела, они с отцом решили, что это знак. Они вместе пошли в местный загс и расписались, сменив фамилии на ту, новую, что они придумали вместе. Папа подумывал купить маме обручальное кольцо с драгоценным камнем, но у них не хватило денег. Поэтому они решили назвать меня Джем[1]. С таким именем я просто обязана была сверкать ярче всех.
Мою маму звали Адрианна Костас, а папу – Рассел Якобс. В загсе они решили сменить имена. Так они превратились в Адри и Рассела Тру. Папа частенько называл маму коротко, Дри, когда хотел поднять ей настроение, и это отлично у него получалось. Эта веселая, добрая Дри была очень хорошей. Но со временем теплая, добрая сторона мамы стала появляться все реже и реже, пока не исчезла без следа. Если бы Адри была домом, в нем не осталось бы и самой крохотной комнатки, где могла бы жить Дри.
У них всегда была одна мечта. Они мечтали стать частью музыкального бизнеса. Не то что бы они хотели собрать группу и гастролировать с концертами, нет. На это им не хватало таланта: у мамы совершенно не было слуха. План был намного проще: они хотели купить клуб и назвать его «Джем». В честь меня. Они мечтали приглашать в «Джем» свои самые любимые группы. Тогда им бы точно не пришлось толкаться в толпе фанатов во время концерта. Да и попасть в гримерку на правах хозяев клуба было куда проще.