Чени с тревогой глядела на него.
- Ты...
- Да, моя чакчан. Но я уже здесь, с тобой.
- Ты выглядишь обеспокоенным.
- Немного, но не очень сильно, - произнес Дженнак. - Невара не оставил нас. Догадался, что мы собираемся в Роскву. Он уже там.
Его подруга зябко повела плечами.
- Упрямый!
- Все тасситы упрямые. Но надолго его не хватит, чакчан. Еще каких-то семьдесят лет, и... - Дженнак, изображая покойника, закрыл глаза.
- И семьдесят лет мы будем от него бегать? - сердито сказала Чени.
- Я не согласна! Ты не хочешь, так я сама его зарежу!
- И мир лишится еще одного светлорожденного, - с печалью добавил Дженнак. - Не тревожься, милая. Попадешь к нему в лапы, я снова тебя украду. Как тогда в Долане.
Сердитое выражение исчезло с ее лица. Чени негромко рассмеялась.
- Снова украдешь? Сколько можно красть одну и ту же женщину!
Они замолчали. Дженнак больше не пытался проникнуть в будущее сквозь завесу мрака, а представлял леса и реки, горы, холмы, болотистые топи, лежавшие внизу под кораблем. Сайберн был так огромен, так велик! Умельцы-искусники, чертившие карты, утверждали, что он занимает едва ли не седьмую часть всей планетарной суши, и что эйпонский лес лишь продолжение Сайберна, ибо когда-то, в далеком прошлом, материки смыкались, и не было ни Эйпонны, ни Азайи, ни Риканны с Лизиром, а только один гигантский континент. Дженнак этому верил. Людей ученых и любопытных становилось больше, и за последние десятилетия планету изучили гораздо основательнее, чем за предыдущие века.
Ночь, тишина и бесконечное пространство под звездным небом... Все это будило воспоминания, память о днях, когда он появился здесь впервые, взглянул на этот лес и подумал: здесь можно прожить всю жизнь, даже такую долгую, как у кинну...
Тэб-тенгри, 1697-1755 годы от Пришествия Оримби
До рождения Чени было еще далеко, а до той цоланской кражи еще дальше. Покинув Святилище Глас Грома с началом весны, Дженнак отправился на корабле в Ханай. Помнились ему слова О’Каймора, старого пирата; тот утверждал, что миром будут править не меч и копье, а деньги, золотые и серебряные чейни. В своей далекой юности Дженнак, возможно, не сумел оценить мудрость кейтабца, но теперь он был человеком зрелым, в недавние годы - правителем народов и земель, вождем, увенчанным белыми перьями. И было ему ясно, что О’Каймор прав, так как повсюду росли города с лавками и мастерскими, верфями и торговыми дворами, всюду бороздили моря корабли, наводились мосты, прокладывались дороги, и чаще тянулись по тем дорогам караваны купцов, а не отряды воинов. Росло богатство, и зримым его выражением был не только драгоценный металл, но и многое другое: рудные шахты, кузницы, порты, скот, зерно и ткани. Власть словно бы разделилась и принадлежала теперь не только сагаморам и сахемам, но также владельцам этих богатств, и Дженнак понимал, что у одних - явная власть, у других - тайная, а чья сильнее и больше, покажет время. И если отринул он власть вождя, то должен взять кормило тайного правления, наложить свою руку на богатство и обрести новую мощь.
Ханай для этого был самым подходящим местом. Основали его полвека назад, но город уже перерос Лондах и Серидн, ибо находился в центре риканских земель, а к тому же на берегу Длинного моря. Все дороги вели в Ханай: с севера, из Земли Дракона, и с юга, из Лизира и Нефати, с запада, из Иберы и Бритайи, и с востока, из Эллины и страны россайнов. Город поднимался как тесто с доброй закваской; строились дворцы, ломились от товаров склады, разбивались парки, украшались статуями площади, а в трех гаванях было тесно от кораблей. Стал Ханай столицей Атали, и правили здесь потомки Джемина, дочь его и внуки. К ним Дженнак и явился.
Чейкане, третьей дочери Джемина от знатной аталийки, исполнилось пятьдесят, и Джерит, старший из ее сыновей, уже выглядел зрелым мужчиной и сильным воином. Его судьба была предрешена: он станет Протектором, и от него начнется род владык Атали, связанных кровью с Иберой, Бритайей и другими землями Риканны. Джума, второй сын, был при Чейкане советником и отличался не столько воинской доблестью, сколько талантами к счету и быстрой оценке товаров. Дженнаку он напомнил Джакарру, старшего брата, надзиравшего в далеком прошлом за Очагом Торговцев в Одиссаре. Возможно, свои способности Джума унаследовал от Джакарры, ведь была в нем не только арсоланская кровь, но и одиссарская: Чейкана приходилась Дженнаку внучкой, а ее дети - правнуками.
Дженнак им открылся. И было решено, что станет Джума его доверенным лицом, управителем его богатствами об этом написал Дженнак грамоту на семи языках Риканны, а также на одиссарском и майясском. Под руку Джумы отходили дворец в Лондахе, земли в Бритайе и стране фарантов, а главное, многочисленные рудники в горах Норелга, Атали и Эллины. А сам Дженнак, закончив с этим делом, купил лошадей и повозки, нагрузил их винными кувшинами, нанял охранников и погонщиков и отправился на восток под видом торговца.
Вино он продал в городе Кив на берегу Днапра. Заплатил своим спутникам, переправился на левый берег, изменил обличье, прицепил бороду и сделался россайном - правда, черноволосым. Но такие среди россайнов встречались; этот народ говорил на одном языке, но состоял из множества племен, и одни были светловолосы и сероглазы, а другие - с темными волосами и глазами.
Сменив аталийского скакуна на скромную лошадку, Дженнак прибился к ватаге удальцов, уходивших за хребет Айрала, в Сайберн. Были они либо нищими бродягами, коим нечего терять, либо младшими сынами, чей надел земли кончался на десятом шаге, либо авантюристами, коих гнала страсть к приключениям. С ними Дженнак перевалил Айральские горы и добрался до огромной реки, что текла на север, к океану. Здесь взломщики стали ладить плот, чтобы сплавиться по течению и выбрать место для жилья. Среди них были опытные люди, знавшие, какое место нужно: на высоком берегу, чтоб не заливало в половодье, с лугом для выпаса коней, с глиной, чтобы лепить горшки и складывать печи, и, разумеется, с дейхолами. Грабить местных никто не собирался, так как они, в скором будущем, делались родичами - откуда еще девушек возьмешь? Женщин в ватаге не было.
У этой реки Дженнак распрощался с взломщиками и поехал дальше на восток, желая взглянуть на океан и город Шанхо. Но теперь он был уже не россайном, а дейхолом - надоело ему клеить бороду и прилаживать усы. Языка он не знал, но это маскировке не мешало - дейхольские племена, в отличие от россайнов, говорили на разных наречиях, отличавшихся не меньше, чем одиссарский от языка сеннамитов. И потому Дженнак мог объяснить, что он дейхол с западного края Сайберна, а в Сай- берне, как всем известно, и ели растут, и сосны, и осины. Так он и ехал все дальше и дальше, от одного дейхольского клана к другому, изучал их обычаи и языки, носил их одежду, охотился с ними, спал в шалаше, и временами проскальзывала туда женщина - дейхолы были гостеприимны и ничего не жалели для путников. Наконец добрался он до озера Байхол, поразился его красоте и решил задержаться тут подольше.
Обитало в здешних краях племя айрончей. Город Удей-Ула уже стоял на байхольском берегу, насчитывая несколько дворов; еще была в нем торговая площадь и три или четыре башни, возведенные аситами. В башнях находился гарнизон: шестьдесят китанских наемников и два десятка конных тасситов под командой цолкина. От Сейлы тянули к городу Тракт Вечерней Зари, но был он еще узок - только-только разъехаться двум фургонам. Однако купцы уже появились: в Удей-Улу везли зеркала, котлы и пестрые ткани, а обратно - мед и пушнину.
В город Дженнак не пошел - что ему было делать в этом убогом поселке? Отправился он в лес к айрончам, и те его приняли как сына племени, а когда убедились, что Тэб-тенгри лучше всех бросает копье и стреляет из лука, сделали его Вождем Охоты. Это был высокий пост, такой же, как военный предводитель у эйпонцев из Лесных Владений, но дейхолы воевали редко, а больше охотились. Дженнак тогда подумал, что проживет у них года два или три, а уж затем переберется в Шанхо. Этого требовала его сетанна - ему оказали честь, и не мог он сразу покинуть гостеприимнее.
Болезнь, мучившая его после смерти Джемина, прошла и, вспоминая Храм Глас Грома, он размышлял не об этом таинственном недуге, а о своем видении и беседах с аххалем Чиградой. Девушка, что явилась ему из тьмы Чак Мооль, конечно была не дейхолкой, хотя у айрончей красавиц хватало. Но у той, из видения, были зеленые глаза, а этот признак не спрячешь - он говорил о светлой крови и, скорее всего, арсоланской. Арсолана огромна, но сагаморы и их потомки живут в Инкале, так что Дженнак решил, что поедет в Шанхо, наймет подходящий драммар и переберется через Океан Заката в Ин- калу. Только вот когда? Он снова и снова погружался в транс, видел то чудные, то пугающие картины, но та зеленоглазая не появлялась. Была другая женщина, и Дженнак глядел на нее в изумлении, ибо являлась она то совсем молодой, то в зрелых годах, то в старости, и эти знаки судьбы казались ясными: зеленоглазка далеко, а эта, со светлыми волосами, близко. Похоже, его дар не позволял проникать сквозь века - во всяком случае, не так часто, как через десятилетия. Временами уныние охватывало Дженнака: приедет он в Инкалу и будет ждать, ждать, ждать... Совсем неподходящее занятие!
Еще вспоминался ему аххаль Чиграда, летописец кинну. Его слова поколебали веру Дженнака в богов, и это мнилось странным - ведь сам Чиграда несомненно верил в Шестерых, в их божественную мудрость и великую силу. Что же произошло? Случалось Дженнаку и прежде толковать о богах с аххалем Унгир-Бреном и другими жрецами, но было то давно и не имел он опыта, что копится годами. Теперь же он повидал столь многое! Риканну, Лизир и Азайю, сотни народов и племен, их поселения и земли, их храмы и статуи богов, если они воплощались в камне или дереве. И теперь он мог сказать, что все религии в этой половине мира сходны и различаются лишь внешней стороной, именами богов да мифами об их деяниях. Всюду, от Сайберна до Иберы и Нефати, были боги добрые и были злые, и всюду они боролись меж собой, ибо добрый бог старался защитить людей от злого. Всюду боги требовали жертв, и были те жертвы кровавыми - где человеку резали горло, где коню, а в лучшем случае, как у дейхолов, оставляли часть добычи, голову оленя или кабана. Всюду люди молились богам, торговались с ними, выпрашивая удачу, здоровье, богатство, а еще просили о погибели врагов и о бедах для соседей, а иногда и родичей. И всюду имелся человек, стоявший между людьми и богом, извлекавший из этого выгоду - жрец, шаман, колдун или предводитель племени. Этот лже-избранник утверждал, что ему известна божественная воля, а она, если сорвать нехитрые покровы, сводилась к одному: плати! Если согрешил - плати, но не душевными муками, а зерном, скотом и серебром; плати за рождение и смерть, плати за молитвы и поминание усопших, плати на строительство храма и на кормление шаманам и жрецам... Все - великий грех в религии кинара! Нечестие и поношение божественного промысла!