Итак, начало года было праздником, что приходил ко всем, от несмышленых младенцев до дряхлых стариков. Лишь день, когда на циновку власти садился новый сагамор, считали более великим, но, с учетом долголетия владык, не всякий подданный мог дождаться такого торжества. В Инкале начало года отмечали с большим размахом, так как арсоланский Дом славился щедростью и богатством; пять дней все жители веселились, ели, пили, устраивали шествия и катались по морю на огромных плотах. Дома и знаменитые лестницы Инкалы были украшены коврами из перьев и зелеными гирляндами, всюду звучала музыка, люди танцевали на площадях и славили богов, а вечером зажигались мириады цветных фонарей, питаемых когда-то маслом, а нынче - горючим газом или эммелитовой энергией. За все платил сагамор, и если в эти дни обращались к нему с прошением, его рука была особенно щедра не серебро он дарил, но только золото.
Главное торжество вершилось на пятый день у Храма Арсолана, огромной пирамиды, стоявшей над городом, к югу от дворца арсоланских владык. Там сагамор, окруженный родичами, советниками, мудрыми ахХалями и другими людьми власти, выходил к народу и пел Солнечный Гимн - без слов, но подражая звукам природы, шелесту листьев и звону ручьев. К Храму вела огромная лестница, однако свита владыки едва помещалась на ней, а народ, жители Инкалы и пришедшие из прочих мест, толпился на нижнем ярусе, откуда сагамор и его спутники казались маленькими фигурками в белых с золотом одеждах. Но для почетных гостей, посланников Великих Очагов, отводились места на площадке справа от лестницы, откуда и лицо сагамора было видно, и даже камни в его ожерелье удавалось разглядеть.
Батаб Ро Невара, недавно назначенный военный советник, стоял на площадке рядом с Вашактуном, послом аситской империи в державе солнца. Посол, важный пожилой атлиец, был не очень доволен новым главой лазутчиков, считая видимо, что тассит, да еще из отанчей, мало для нее годится. Разведка, как и дипломатия - тонкое искусство, тогда как тасситы прямолинейны и плохо воспитаны; у них главный аргумент не умная речь, не хитроумная интрига, а меч и топор. Но не взять Невару с собой Вашактун не мог, так как батаб фактически являлся вторым человеком в посольстве, а в секретных делах так даже первым. Поэтому он с брезгливой миной долго инструктировал Невару, объясняя, что тот не должен сморкаться в кулак, что облачиться надо не в мундир, а в богатые одежды, желательно чистые, что пялиться на сагамора и, особенно, на женщин, нельзя, а еще нельзя шаркать ногами и кашлять, а когда владыка запоет, лучше не дышать. И спаси Арсолан и остальные боги глядеть на сагамора в зрительный прибор - это считалось страшным оскорблением! К счастью, на зрение батаб не жаловался и мог выполнять свою задачу без помощи трубы и стекол.
Задача состояла в наблюдении за владыкой и его сыновьями. Невара многое мог почерпнуть из донесений лазутчиков; он знал, сколько метателей в арсоланских крепостях и какова численность гарнизонов, знал, в каком состоянии флот и сколько кораблей заложено на верфях, знал, какие суммы тратятся на армию и сколько карабинов выпускают мастерские. Его помощники даже сумели зарисовать мост над проливом Теель- Кусам и форты Лимучати, смогли снять планы ряда столичных укреплений, но ни один из них не проник под видом слуги или охранника в жилище сагамора. Лазутчиками были люди с Перешейка или из Юкаты, обосновавшиеся в Арсолане под видом торговцев и ремесленников, а их не подпускали к дворцу на четыре полета стрелы. Завербовать же самих арсоланцев или людей из горных племен не представлялось возможным; предложи такое горцу, тот схватится за нож, арсоланец же молвит, что изменник отправится в Чак Мооль с хвостом скунса в зубах, а потом завопит, призывая городскую стражу.
Арсоланцы отличались высокой сетанной и религиозностью; может, и нашелся бы среди этого народа ренегат, но и его бы к дворцу не подпустили. Из всех Великих Очагов арсоланский был самым милосердным к подданным и, в то же время, самым замкнутым; личная жизнь сагамора и его потомков никогда не выставлялась напоказ, и охраняли ее высокие стены, верные слуги и неподкупные стражи. За много веков сложилась особая каста людей, служивших сагаморам из поколения в поколение, и ни один лазутчик, тем более чужестранец, попасть в нее не мог. Так что праздник был для Невары редким случаем понаблюдать за владыкой Че Куатом и, особенно, за его сыновьями В Домах светлорожденных наследовал младший сын, и бывало так, что старших это совсем не радовало. О розни или недоброжелательстве полагалось знать, эта информация была исключительно ценной, позволявшей подбросить дров в костер страстей, а то и направить руку с кинжалом или ядом. Но как узнаешь, если даже с Вашактуном и прочими послами сагамор общается через советников?..
Способ был один: смотреть. Смотреть, пользуясь случаем, на сыновей Че Куата, наблюдать, как относятся к наследнику старшие братья, ловить на их лицах признаки гнева и зависти... В самом деле, тонкое искусство! - подумал Невара, незаметно разглядывая арсоланских владык. Но зря Вашактун считает, что отанч для этого слишком глуп... Отанч, может, и глуп, но он, Ро Невара, потомок богов, светлорожденный из Дома Мейтассы! И для него Че Куат с сыновьями - родичи! Вдруг мир перевернется, сдохнут все ублюдки Шираты, и его, законного владыку, поднимут на циновке власти... И будет он не у лестницы стоять, а говорить с Че Куатом как равный с равным... Почему бы и нет? У людей светлой крови жизнь долгая, и все может в ней случиться, даже такое, что кажется сейчас невероятным...
Сагамор воздел руки к солнцу и начал петь. У него был звонкий сильный голос, которым он превосходно владел.
Люди у подножия лестницы замерли. От Храма и дворца сагамора Инкала спускалась к морю ярусами, выбитыми в горном склоне, и самый ближний к святилищу казался сейчас морем светлых одежд и разноцветных флагов. Людей было тысяч сто или больше - Невара не мог охватить взглядом эту толпу, так как многие сгрудились в улицах, во дворах, на лестницах, ведущих вниз, и оставались невидимыми за стенами домов. Его поражало, как вела себя эта масса народа, соблюдавшая идеальный порядок: ни выкриков, ни ругани, ни толкотни. В Чилат-Дженьеле в таком многолюдстве уже задавили бы и затоптали не один десяток... Но Невара знал, что после церемонии люди мирно разойдутся, и ни один не будет ранен. Любая ссадина или синяк, полученные в этот день, считались плохом предзнаменованием, что было еще одним поводом соблюдать спокойствие.
Сагамор пел. Лица его сыновей сияли улыбками, и Невара не видел на них даже следов тайной неприязни. Это раздражало батаба; его проницательность, опыт и знание душ человеческих были бессильны перед этими людьми. А опыт был немалый! С той поры, как он выбрался из гибельных песков, избегнув оружия бихара, прошло четырнадцать лет, и эти годы он провел не у армейского котла. Он стал искушенным разведчиком и уже не слишком опасался, что его секрет раскроется и придется повторить судьбу отца. Имелось много способов чтобы избежать такой кончины, и все они были доступны главе Надзирающих. Он даже не хотел мстить династии Ширатов; тот, кто убил его отца, умер, не дожив до шестидесяти, и новый - в лучшем случае! - проживет немногим больше. У него, Ро Невары, наследника Оро, хватит времени, чтобы увидеть, как Шираты один за другим ложатся на погребальный костер... К чему им мстить, этим мотылькам-однодневкам? Другое дело, вернуть себе власть!
Он усмехнулся, подумав, что переживет даже сагамора Арсоланы - ведь тот старше его на добрых сорок лет. Заметив эту улыбку, Вашактун насупился, свел губы в тонкую линию и возмущенно цыкнул. «Стану владыкой, - мстительно подумал Невара, - вырежу атлийцев! Конечно, не всех - пусть рубят камень, льют металл и служат в войске. Но бычий помет вроде Вашактуна расплатится кровью!»
В посольском штате он был единственным тасситом, хотя империя держалась на тасситских клинках и тасситской храбрости. Но это изменится, непременно изменится! Когда он станет повелителем, он...
Додумать Невара не успел — один из сыновей владыки чуть отодвинулся, и батаб увидел девушку. Совсем юную, лет восемнадцати, но поза, в которой она стояла, и ее лицо были полны достоинства, той уверенности в себе, которое дается лишь по праву рождения и укрепляется с годами. В ней не было высокомерия или надменности, и ее черты казались не столько прекрасными, сколько чарующими и милыми: золотисто-бледная кожа, алые пухлые губы, изящный носик, огромные зеленые глаза... На мгновение затмился разум Невары и почудилось ему, что он растворяется в этой зелени словно подбитая стрелою птица, падающая на огромный яркий луг. Вашактун толкнул его острым локтем, прошипел: «Не гляди на нее, пожиратель грязи! Это дочь Че Куата!» - и Невара очнулся. Девушки он уже не видел, братья заслонили ее, но видеть не было нужды: ее лицо легло на сердце как печать, как знак, которым скреплено решение богов.
Он не помнил, как добрался до посольского хогана. Верный помощник Кампече-ако напоил его вином, полагая, что если господин не в себе, то лучше уж ему напиться, чем окончательно сойти с ума. Утром Невара был в полном порядке, не жаловался на похмелье и на косые взгляды Вашактуна отвечал приятными улыбками.
Дочь сагамора Айчени больше на праздниках не появлялась, но позабыть ее батаб не смог.
Инкала и Цолан, похищение, 1838 год от Пришествия Оримби Мооль
В Инкалу Дженнак отплыл в начале года, в Месяц Бурь, который у китанских берегов выдался на удивление спокойным.
Советом Невары добраться туда к праздничным дням он пренебрег. во-первых, были в Шанхо срочные дела, а во-вторых, зачем ему глядеть на сагамора и его семейство, выискивая Айчени? Она являлась ему в видениях, то крохотной девчушкой, то девочкой-подростком, то юной девушкой, будто намекая, что время идет и плод зреет. Теперь он знал, кто она, и это знание было безошибочным. Хоть Дженнак не верил в богов, но вынужден был согласиться, что, кажется, они послали ему Невару и сделали это вовремя - по его расчетам Айчени исполнилось чуть больше двадцати. Подходящий возраст, чтобы встретить своего мужчину и зажечь огонь в сво