Потом настал день, когда нужно было выплачивать ежегодные проценты по кредиту за дом, а следом еще один, когда сразу два лавочника поочередно остановили Герхардта на улице, чтобы справиться насчет долгов. Он, не колеблясь, изъяснил им положение дел и с обескураживающей честностью заявил, что будет стараться что-то сделать изо всех своих сил, однако случившееся подорвало бодрость его духа. Раз за разом ночью на работе он возносил молитвы к небесам, а днем, когда ему следовало спать, без колебаний выходил из дому – либо в поисках более высокооплачиваемой работы, либо ради случайных подработок. В числе прочего он взялся за резку стекол.
Миссис Герхардт пыталась возражать, но он объяснил свои занятия, сославшись на нужду.
– Когда меня на улице останавливают, чтобы денег потребовать, какой тут сон?
Миссис Герхардт не могла не отметить про себя, что именно его противоестественное, бессмысленное чистоплюйство их туда и загнало, и вместе с тем не могла не замечать беспокойства, исчертившего лицо мужа озабоченными морщинами, и не сочувствовать тому.
Всем в семье было сейчас тяжко.
В довершение всех бед угодил в тюрьму Себастьян. Судьба распорядилась так, что особой его вины в том не было, вот только общественность обычно обращает внимание лишь на материальные свидетельства. Все случилось оттого, что он слишком часто стал практиковать воровство угля. Однажды вечером, когда он забрался в вагон, а Дженни с детьми ждали рядом, его арестовал железнодорожный инспектор. Уголь последнюю пару лет воровали постоянно, но пока количество похищенного оставалось умеренным, железная дорога не обращала на то внимания. Когда, однако, клиенты транспортных агентств начали жаловаться, что отправленные из Пенсильвании вагоны по дороге в Кливленд, Цинциннати, Чикаго и другие города теряют уголь тоннами, за дело взялись сыщики. Дети Герхардта были не единственными, кто устраивал набеги на железную дорогу. Другие семьи Коламбуса – и немалое их количество – постоянно занимались тем же самым, но попавшийся Себастьян должен был понести образцовое наказание. Его арестовали, о чем всем желающим предстояло теперь узнать из газет.
– Слезай с вагона, – потребовал инспектор, внезапно выйдя из тени. Дженни и другие дети, побросав ведра с корзинками, пустились наутек. Первым побуждением Себастьяна тоже было спрыгнуть и кинуться прочь, однако его остановили, ухватив за пальто.
– Стоять! – воскликнул сыщик. – Попался!
– А ну пусти! – прорычал Себастьян, который слабаком отнюдь не был. Он сохранял решимость и присутствие духа, одновременно очень остро понимая, в какую западню угодил. – Пусти, говорю, – повторил он и, рванувшись, чуть не опрокинул своего противника.
– Поди-ка сюда, – потребовал инспектор и с силой потянул его к себе, чтобы показать, кто здесь главный.
Себастьян действительно подался ближе – чтобы оглушить его ударом кулака.
Завязалась борьба, и тут на помощь сыщику подоспел проходивший мимо подмастерье. Вместе они потащили Себастьяна на вокзал, где нашли местного полицейского, которому и сдали задержанного. В разорванном пальто, с исцарапанными руками и лицом, а также с подбитым глазом он был заперт на ночь в камере.
Последствия всего этого для небольшого мирка, где происходило дело, оказались самые ужасные.
Вернувшиеся домой дети не могли сказать, что случилось с братом, однако, когда пробило девять часов, затем десять, одиннадцать, а Себастьян так и не вернулся, миссис Герхардт была вне себя от тревоги. Себастьяну доводилось возвращаться домой и за полночь, но сегодня ее терзало материнское предчувствие. Когда в половине второго его по-прежнему не было, она начала плакать.
– Кому-то надо сходить рассказать отцу, – решила она. – Может, он в тюрьме.
Вызвалась Дженни, но сладко к тому времени спящего Джорджа разбудили, чтобы ее сопровождать.
– Что такое? – воскликнул Герхардт, не ожидавший увидеть здесь детей.
– Бас не вернулся, – сказала Дженни и в качестве объяснения поведала обстоятельства их вечернего приключения.
Герхардт немедленно покинул работу и в большом возбуждении дошагал вместе с обоими детьми до того места, откуда мог повернуть к тюрьме. Он успел настолько себя взвинтить подобной возможностью, что почти ничего уже не чувствовал.
– Неужто? Неужто? – повторял он беспокойно, утирая потный лоб неуклюжими ладонями.
В участке дежурный сержант, который не знал ни самого Герхардта, ни его обстоятельств, без особых обиняков сообщил ему, что Бас арестован.
– Себастьян Герхардт? – переспросил он, заглядывая в журнал дежурств. – Да, здесь. Воровство угля, сопротивление при аресте. Ваш сын?
– О боже, – произнес Герхардт. – Майн готт! – От расстройства он даже заломил руки.
– Желаете его видеть? – уточнил сержант.
– Да, да, – закивал отец.
– Фред, отведи его внутрь, – приказал сержант пожилому надзирателю, – пусть поговорит с парнем.
Герхардта оставили стоять во внутреннем помещении, но, когда привели Себастьяна, взъерошенного и в синяках, он не выдержал и заплакал. Эмоции не позволяли ему вымолвить ни слова.
– Не надо, папа, – храбро сказал Себастьян. – Отбиться не вышло. Но все в порядке, утром меня отпустят.
Герхардт лишь горестно покачал головой.
– Не плачь, – повторил Себастьян, хотя и сам сдерживался из последних сил. – Все в порядке. Слезами тут не поможешь.
– Знаю, знаю, – убитым голосом произнес его седовласый отец, – но как тут перестанешь. Это я виноват, что допустил такое.
– Нет, нет, не ты, – возразил Себастьян, – ты-то тут при чем? Мама знает?
– Да, – ответил отец. – Дженни и Джордж пришли ко мне на работу, чтобы рассказать. Я только сейчас обо всем и узнал, – и он снова заплакал, но почти сразу с видимым усилием перестал.
– Ну, будет тебе переживать, – продолжал Бас, в котором сейчас проявилась лучшая часть его натуры. – Все наладится. Ты возвращайся на работу и ни о чем не беспокойся. Я в порядке.
– А с глазом у тебя что? – спросил отец, глядя на него самого покрасневшими глазами.
– А, немного схватился с тем, который меня поймал, – храбро улыбнулся юноша. – Думал, смогу отбиться.
– Зря ты это, Себастьян, – сказал ему отец. – Может выйти отягчающим обстоятельством. Когда слушают твое дело?
– Мне сказали, что утром, – ответил Бас. – В девять.
– Ужасно, ужасно, – принялся повторять Герхардт, к которому вернулся первоначальный испуг. Его голос дрожал от волнения.
– Возвращайся на работу и не переживай, – стал утешать его сын. – Ничего со мной страшного не случится.
Герхардт, однако, задержался еще на какое-то время, рассуждая про залоги, штрафы, а также прочие подробности судебной системы, но не понимая при этом, чем он, собственно, мог бы помочь. В конце концов Бас уговорил его уйти, но прощание послужило причиной очередного всплеска чувств, так что Герхардта, когда его выводили наружу, била крупная дрожь, которую он изо всех сил пытался скрыть.
– Плохи дела, – сказал себе Бас, пока его вели обратно в камеру, имея в виду исключительно отца. – Что только мама подумает?
При этой мысли он испытал прилив нежности.
– Что ж я его с первого-то удара не вырубил, – пробормотал он. – Вот я болван, что попался.
Глава VII
Результат последующих событий всецело определился бедностью. Времени что-то предпринять у Герхардта не было. Он не знал никого, к кому мог бы обратиться с двух ночи до девяти утра. Он пошел домой, чтобы поговорить с женой, после чего вернулся на пост. Его сердце, однако, было готово разорваться. В разговоре с женой они обсудили возможные варианты и способы их достижения, но кто не знает, сколь ограничены бедняки в своих ресурсах? Вспомнился только один человек, способный и, хотелось верить, желающий как-то помочь. Речь шла о Хэммонде, стеклозаводчике, которого, впрочем, сейчас не было в городе. Герхардт про то не знал.
Когда пробило девять, он один отправился в суд, поскольку было решено, что остальным туда лучше не ходить. Об исходе дела нужно было сразу же сообщить миссис Герхардт, так что из суда ее муж направился бы прямиком домой.
Городским судьей был тощий, жилистый человечек, предпочитавший идти по жизни посмеиваясь – уже в самой этой комбинации заключался определенный юмор. Он считал сопутствующие вольности, с которыми нередко интерпретировал законы, естественными и даже полезными, ведь от его настроения тут, в сущности, ничего не зависит.
В очереди на скамью подсудимых Себастьян оказался не первым, перед ним было еще семеро. Герхардту пришлось сесть на заднюю скамейку, поскольку сказать в защиту сына ему было нечего. Когда полицейский, которому инспектор сдал своего пленника, услышал восклицание судьи: «Кто следующий?», он подтолкнул Себастьяна к оградке и объявил:
– Хищение угля, Ваша честь, и сопротивление аресту.
Судья внимательно, сощурив левый глаз, посмотрел на Себастьяна, и исцарапанное лицо парнишки произвело на него самое неблагоприятное впечатление.
– Ну-с, молодой человек, что вы имеете сказать в свою защиту?
Герхардт, увидев, как грубо его сына вытолкнули к судье, вскочил на ноги. Оставаться в стороне он не мог. Протиснувшись вперед, он оказался совсем рядом со скамьей подсудимых, где его перехватил судебный пристав, отпихнув назад с восклицанием:
– Куда это вы?
– Это мой сын, – ответил Герхардт, – я хочу говорить с судьей.
– Кто у нас свидетели? – продолжал тем временем судья. Услышав какую-то суматоху, он прервался, чтобы оглядеть зал.
– Что за шум? – спросил он.
– Этот человек утверждает, что он отец подсудимого, и желает дать показания, – сообщил стоящий рядом пристав.
– Пусть стоит за оградой и ждет, пока вызовут, – недовольно проговорил судья. – Итак, юноша, при каких же обстоятельствах вам подбили глаз?
Себастьян поднял на него взгляд, но сразу отвечать не стал. Арестовавший его сыщик наклонился вперед и начал объяснения: