Когда торжественное обращение было прочитано, не в формальной торопливости, но в медленной размеренной манере, свойственной тем, кто искренен в вере, на деда незаконнорожденной малышки снизошло ощущение ответственности, чувство, что он обязан дать крошечному существу на руках жены заботу и внимание, которые заповедал Господь в своем Писании. Он склонил голову в чрезвычайном почтении, а когда служба закончилась и они вышли из затихшей церкви, у него не нашлось слов, чтобы выразить собственные чувства. Религия целиком его поглощала. Бог был личностью, властной и реальной. Когда он оглядывался вокруг, все формы и законы жизни, которым подчинялись подобные ему создания и их деятельность, казались непосредственным выражением Бога. Религия была не просто набором слов и любопытных идей, которые можно послушать по воскресеньям, но могучим, живым выражением Божественной воли, объявленной в те времена, когда люди непосредственно общались с Богом. Исполнение этой воли было для него делом радости и спасения, единственным утешением существа, отправленного бродить юдолью, смысл которой не здесь, но на небе. Герхардт шел медленно, и по мере того, как он размышлял над прозвучавшими во время таинства словами и обязательствами, чувство застарелого недовольства, владевшее им, пока младенца несли в церковь, исчезло, а его место заняла естественная привязанность. Как бы ни согрешила дочь, дитя без вины. Беспомощное, хнычущее, слабое существо нуждалось в его любви и сочувствии. Герхардт чувствовал, что сердцем тянется к малышке, но так сразу отказаться от собственной позы готов не был.
– Что за добрый человек, – сказал он жене по дороге, стремительно смягчаясь в своем представлении о долге.
– Да, это правда, – согласилась миссис Герхардт, пребывавшая под впечатлением, что молчать его заставляют мрачные мысли.
– И церковь такая маленькая и пригожая, – продолжал он.
– Да.
Герхардт оглянулся вокруг – на улицу, на дома, на солнечный зимний день и кипение в нем жизни и, наконец, на ребенка на руках у жены.
– Тяжелая она, наверно, – сказал он, как ему было свойственно, по-немецки. – Давай я понесу.
Миссис Герхардт, успевшая подустать, возражать не стала.
– Ну-ка, – сказал он, окинув девочку взглядом, прежде чем поудобнее устроить на плече. – Будем надеяться, она окажется достойна всего, что сегодня было.
Миссис Герхардт слушала, и звучащий в его голосе смысл был ей достаточно ясен. Присутствие в доме ребенка могло служить причиной его постоянной подавленности и неласковых слов, но теперь его будут ограничивать иные, куда более сильные соображения. Ему нужно будет помнить про душу девочки. Про ее душу он уже никогда не забудет.
Глава XIV
С тех пор сложности заключались уже не столько в отношении Герхардта к Дженни, поскольку время обещало постепенно все исцелить, сколько в финансовом вопросе. Это правда, он все еще ее не замечал, но это было лишь неподвластным пока отзвуком уже затихающей бури. Все оставшееся время, пока Герхардт у них гостил, он стеснялся присутствия Дженни и потому делал вид, будто не подозревает, что она здесь. Когда пришло время расставания, он с ней даже не попрощался, сказав жене, чтобы она это сделала за него, однако, уже выйдя за порог, осознал, что поступил неверно. «Надо было попрощаться», – подумал он и тут же запутался во множестве доводов за и против своего решения.
Какое-то время семейство Герхардт продолжало плыть по течению. Дженни работала на миссис Брейсбридж. Себастьян утвердил за собой должность продавца в табачной лавке. Джордж получил солидную прибавку до трех долларов в неделю, а потом и до трех пятидесяти. Жизнь семьи, однако, была стесненной и однообразной, поскольку «лишних» денег у них не водилось. Уголь, продукты, необходимость покупать одежду и обувь были для них основной темой – если и не разговоров, то мыслей. Результатом была выраженная атмосфера постоянного напряжения без видимых проблесков выхода из нее.
Однако Дженни больше всего остального, а на ее чувствительной душе многое лежало тяжким грузом, заботили перспективы собственной жизни – не столько ради самой себя, сколько для дочки и семьи. Работая и день за днем все больше понимая мироустройство, она слабо представляла себе собственное в нем место. «Кто меня такую возьмет?» – спрашивала она себя раз за разом. Куда деть Весту, если возникнет перспектива романтических отношений? Не то чтобы она ожидала этого немедленно, но она молода, хорошо выглядит, мужчины склонны с ней флиртовать или по крайней мере пытаются. У Брейсбриджей случалось, что гости незаметно искали с ней разговора с намерением вовлечь ее в того или иного рода незаконные отношения. Разумеется, она твердо, но по возможности без грубости, им отказывала. На этом, впрочем, ее затруднения не заканчивались. Мужчин самым естественным образом к ней влекло.
– Какая же ты милашка, – сообщил ей один пожилой хлыщ лет пятидесяти, когда однажды утром она постучалась к нему в дверь, чтобы доставить записку от хозяйки.
– Прошу прощения, – неуверенно сказала она и залилась краской.
– Нет, и правда прелесть. Только не нужно просить прощения. Я бы с тобой о том о сем поболтал.
Он попытался ухватить ее за подбородок, но Дженни заторопилась прочь. Ей следовало бы обо всем рассказать хозяйке, однако стыд не позволил. «И почему мужчины всегда так себя ведут?» – думала она.
Имелся еще один мужчина, куда моложе: он страшно ей надоедал, но совершенно не нравился и даже страха-то не вызывал. Это был сын одного из соседей, богатый наследник, который являлся, когда ему заблагорассудится, насчет всевозможных соседских вопросов. Миссис Брейсбридж ему, похоже, весьма благоволила. Он всякий раз пытался улучить возможность поговорить с Дженни, перехватив ее в коридоре или на лестнице. Возможностей ему перепадало не так много, но он старался, чтобы ни одна не пропала даром.
– Отчего вы так ко мне недобры? – спросил он ее как-то умоляюще.
– Оттого, что вы мне не нравитесь, – твердо ответила она. – Перестаньте уже. Не нужно так со мной разговаривать. Я все скажу миссис Брейсбридж.
– Ох, лучше бы не надо, – испуганно выпрямился он.
– Тогда не приставайте, – отрезала она и двинулась по своим делам, сильно, впрочем, переживая и чувствуя себя загнанной в угол.
Больше он ее не беспокоил. Однако мужчины, похоже, были уверены, что она не откажет. Неужели дело в ее собственной внутренней испорченности?
Для открытого характера существует занятная метафора – он все равно что мед для мух. Туда ничего не нужно нести, но многим можно поживиться. Мужчины роятся вокруг мягкой, щедрой личности, обладающей прелестью и красотой. Эту щедрость, эту открытую натуру они чувствуют издалека. Для среднего мужчины такая девушка, как Дженни, подобна уютному очагу, она обещает им тепло после жгучего холода иных личностей. Их к таким тянет, они ищут у них сочувствия. И жаждут ими обладать. Неудивительно, что ей так надоедали.
Какое-то время она все же справлялась, пока однажды из Цинциннати не прибыл некий Лестер Кейн, сын крупного каретного фабриканта, весьма уважаемого как в городе, так и по всей стране бизнесмена, который привык наносить Брейсбриджам частые визиты. Дружил он скорее с миссис Брейсбридж, чем с ее мужем, поскольку та выросла в Цинциннати и до замужества нередко бывала в доме его отца. Она хорошо знала и мать Лестера, а также брата с сестрами, и во многих аспектах считалась членом семьи.
– Генри, завтра приезжает Лестер, – сказала миссис Брейсбридж мужу в присутствии Дженни. – Сегодня днем телеграмма пришла. Такой обормот! Я отдаю ему большую спальню наверху окнами на восток. Не будь букой, удели ему немного внимания. Его отец был ко мне очень добр.
– Знаю, – спокойно ответил ей муж. – Лестер мне нравится. В этой семье он дальше всех пойдет. Вот только безразличный он какой-то. Ничто его не волнует.
– Верно, но он такой милый. По-моему, один из самых милых мужчин, что я знаю.
– Я буду с ним вежлив. Я ведь всегда очень мил с твоими друзьями, правда?
– Конечно, правда!
– Что ж ты мне раньше-то не говорила? – сухо заметил он.
Когда столь знаменитая личность наконец явилась, Дженни ожидала увидеть человека делового и примечательного, в чем не осталась разочарована. В переднюю вошел, чтобы поприветствовать хозяйку, мужчина лет примерно тридцати шести, среднего роста, с ясным взглядом и твердым подбородком, подтянутый, энергичный и непосредственный. Он обладал глубоким звучным голосом, отчетливо разносившимся по дому и выдававшим его присутствие, даже когда сам обладатель голоса был не виден. Речь его была простой и отрывистой.
– А, вот и вы, – заговорил он. – Рад вас снова видеть. Как поживает мистер Брейсбридж? А Фанни?
Вопросы он задавал активно и с явной заинтересованностью, а хозяйка отвечала на них со всеми возможными быстротой и теплом.
– Рада вас видеть, Лестер, – сказала она. – Джордж отнесет ваши вещи наверх. Проходите ко мне в комнату, там нам будет удобней. Как ваш отец и Луиза?
Вслед за хозяйкой гость поднялся на второй этаж, и Дженни, слушавшая все это, стоя наверху лестницы, ощутила от его присутствия некое тепло. Ей казалось, хотя она и не могла объяснить почему, что приехавший был человеком истинно стоящим. В доме сделалось радостней. Хозяйка вела себя куда гостеприимней обычного. Чувство было такое, что каждый хочет как-то услужить визитеру.
Сама Дженни тоже взялась за работу с удвоенной энергией, хотя и не понимала отчего. В голове у нее крутилось имя. Лестер Кейн. Из Цинциннати. Время от времени она украдкой бросала на него взгляды и впервые в жизни ощутила к нему интерес как к собственно к мужчине. Такому большому, симпатичному, могучему. Интересно, чем он занимается? В то же время она слегка его побаивалась. Один раз она поймала его на том, что он пристально и прямо ее разглядывает. Внутренне вся сжавшись, она использовала первую же возможность, чтобы удалиться. В другой раз он даже попытался завести с ней беседу, но Дженни отговорилась тем, что нужна сейчас в другом месте. Он, однако, продолжал ее рассматривать, особенно когда она сама того не видит, и она постоянно чувствовала на себе его взгляд. Она знала, что стоит ей отвернуться, он тут же посмотрит в ее сторону, это заставляло ее нервничать. Она старалась убедить себя, что ничего такого не происходит, и однако всякий раз, когда по своим делам случалась от него неподалеку, была зачарована его пристальным взглядом. Ей хотелось поскорее убежать, хотя явной к тому причины не имелось.