Она лишь покачала головой.
– Здесь вы выйдете, – сказал он, когда экипаж остановился на углу. Отсюда было видно мерцание лампы за шторами коттеджа Герхардтов.
– До свидания, – сказал Лестер, когда она вышла.
– До свидания, – прошептала Дженни.
– И помните, все только начинается.
– Ах, нет, нет, – взмолилась она.
Лестер смотрел ей вслед.
– Что за красавица! – воскликнул он.
Все тело шагающей к дому Дженни болело, не говоря уже о душе. Она ступила в дом – вымотанная, упавшая духом, пристыженная. Что она наделала? Отрицать не приходится – она себя скомпрометировала, и этого уже не изменишь. Он вернется.
Он вернется. И он предлагал ей деньги. Это было хуже всего.
Глава XVII
Несмотря на то, что разговор при всей своей увлекательности закончился, по сути, ничем, ни у Лестера Кейна, ни у Дженни не было ни тени ощущения, что им все и завершится. Кейн знал, что увлечен, и глубоко. Девушка была красоткой. Даже милее, чем он мог себе вообразить. Ее колебания, ее повторяющиеся возражения, ее мягкое «нет, нет» трогали его подобно музыке. Эта девушка – для него, можете быть уверены. Он ее получит. Любыми возможными для себя способами, но получит. Она слишком мила, чтобы ее упустить. Почему Лестера должно волновать возможное мнение его семьи или окружающих? Эта девушка – для него. Итак, каков же следующий ход?
В этой связи любопытно отметить, что он был довольно стойко убежден, будто Дженни предаст ему себя в физическом отношении, как уже сделала в эмоциональном, если от нее не отставать – хотя он и не мог сказать почему. В ней было нечто – теплая женственность, невинное выражение лица, приязнь к отношениям между полами, не имеющим ничего общего с грубой и откровенной аморальностью, – пронизывающее все ее существо. Она была женщиной, созданной для мужчины – для единственного мужчины. Ее отношение к противоположному полу подразумевало любовь, нежность, служение. Когда этот мужчина появится – а ей не было свойственно придирчиво оценивать качества, которых, как правило, ожидают от жениха: богатство, положение в обществе, силу личности и прочее, – она его полюбит. Он окажется похож на нее саму – он тоже ее полюбит, тогда ему достанется и все остальное, все, что в ней есть. Такова была Дженни, Лестер это понимал. И чувствовал. Он также чувствовал, что он и есть тот самый мужчина. Дженни будет принадлежать ему.
Дженни же, в свою очередь, остро ощущала, что все очень сложно и может закончиться катастрофой. Если он будет за ней следовать, то непременно все узнает. Она не сказала ему про Брандера, поскольку во время разговора испытывала слабую иллюзию, будто сможет от него отделаться. Но после расставания поняла, что он вернется. И знала, вопреки себе самой, что хочет его возвращения. Если бы он уехал и она больше ничего о нем не услышала, она пожалела бы, но сейчас ей было страшно. Она чувствовала, что нельзя уступать, что нужно от него избавиться, жить и дальше все той же скучной жизнью. Таким было ее положение, ее наказание за допущенную ошибку. Кузнецом своего несчастья была она сама.
Особняк семейства Кейнов в Цинциннати, куда Лестер вернулся, расставшись с Дженни, представлял собой величественное сооружение, странным образом контрастировавшее с домиком Герхардтов. Обширная двухэтажная конструкция, выстроенная в стиле французского замка, только из красного кирпича и песчаника. Располагался он среди цветов и деревьев на уединенном участке земли, почти что в парке, и сами камни его говорили о выдающемся достоинстве и утонченной роскоши. Отец семейства, Арчибальд Кейн, отличался крайней невозмутимостью. Он добыл себе огромное состояние, но не хищничеством, наглостью и угрозами, а тем, что осознал серьезную потребность и занялся ее удовлетворением. Еще в молодости он понял, что Америка быстро растет. Это означало существенную потребность в средствах передвижения – фургонах, дилижансах, телегах, – которые кто-то должен был поставлять. Основав небольшую фургонную мастерскую, он превратил ее в крупный бизнес, строя отличные фургоны и продавая их с отличной прибылью. У него была теория, что люди в массе своей честны, что в конечном итоге они ожидают честности и от других и что, если ты даешь им ожидаемое, они будут покупать твой товар, возвращаться к тебе, чтобы покупать снова и снова, пока ты не сделаешься влиятельным и богатым. Он верил в то, что отмерять следует до краев и еще немного сверху. Он часто это повторял и заслужил к старости, как и на протяжении всей жизни, уважение и одобрение от всех, кто его знал. «Арчибальд Кейн, ну, он из приличных, – можно было услышать от его конкурентов. – Проницателен, но честен. Большой человек».
Человек этот приходился отцом двум сыновьям и трем дочерям – все как на подбор здоровые, привлекательные внешне, одаренные исключительным умом, пусть не все столь же щедрые и энергичные, как их долгоживущий и великодушный родитель. Старший из них, сорокалетний Роберт, был правой рукой отца в финансовых вопросах, обладая непреклонной решительностью, которая в некотором роде вполне подходила для внутреннего руководства тем, что можно назвать денежными связями концерна. Он был среднего роста, довольно худощав, обладал высоким лбом с небольшими залысинами, яркими водянисто-голубыми глазами, орлиным носом и тонким жестким ртом. Говорил он немного, действовал медленно, но думал глубоко. Роберт восседал рядом с отцом в качестве вице-президента крупной компании, занимавшей целых два квартала на окраине города. Он был сильным человеком и, как его отец прекрасно знал, готовился унаследовать бизнес.
Лестер, второй из сыновей, был отцовским любимцем. В финансисты, как Роберт, он не годился, но обладал более обширным пониманием всевозможных тонкостей, из которых и состоит жизнь. Он также не был жестким и прижимистым, в отличие от брата, который уже успел жениться, надежно обустроить семью из супруги с тремя детьми и все внимание уделял бизнесу, – но куда более мягким, человечным и с добрым отношением ко всему. Настроений брата он не понимал, был уверен, что в жизни есть место не только для работы, и вел себя, как мы уже видели, намного свободней и без лишних условностей. Однако старик Арчибальд гордился им больше, понимая, что тот обладает широкой душой. Возможно, Роберту полагалось большее доверие при разрешении финансовых затруднений, но основная отцовская любовь причиталась Лестеру.
Дальше шли дочери: тридцатидвухлетняя Эми, замужняя, милая, мать единственного ребенка, мальчика; двадцативосьмилетняя Имоджен, также замужем, но пока без детей; и, наконец, Луиза, двадцати пяти лет, не замужем, самая симпатичная из всех трех девушек, но также самая холодная и критически настроенная. Она больше остальных ценила социальную иерархию, горячей обожала престиж семьи и сильней желала, чтобы семейство Кейнов превзошло всех прочих. Она гордилась положением семьи и имела весьма кичливый вид, который Лестера иногда забавлял, а иногда раздражал. Луиза нравилась ему в том смысле, что Лестер предпочитал ее другим сестрам, но временами ему казалось, что ей стоит относиться к себе не столь серьезно, поскольку это вредит репутации семьи.
Миссис Кейн, мать семейства, была тихой утонченной женщиной шестидесяти лет, которая, поднявшись вместе с мужем из относительной бедности, не стремилась, подобно детям, щеголять своим положением, но в известном смысле радовалась, что такая возможность у ее потомства имеется. Ей казалось приличествующим, что отпрыски такого способного мужа занимают выдающееся положение – как и она сама, его жена. Они всегда хорошо себя вели, доказали, что обладают достойными восхищения интеллектуальными и моральными качествами. Отчего бы обществу не относиться к ним с уважением? Так и должно быть. Как следствие, миссис Кейн в любой ситуации вела себя с подобающей гордостью.
Атмосфера внутри дома была просто очаровательной. Мебель, ковры, стенные украшения и картины были, само собой, высшего качества. Кейн-старший давно уже усвоил, что во всех случаях, когда у него есть причины сомневаться в собственном суждении, задачу следует поручить тому, кто не сомневается и чье суждение заслужило одобрение общества. Соответственно, его дом, с точки зрения как конструкции, так и убранства, был отдан в руки компетентных архитекторов и декораторов. Он был отлично выстроен и меблирован, в зале мелодично отбивали время доставленные из Нюрнберга старинные часы, на стенах висели очаровательные пейзажи Коро, Тройона и Добиньи, пол устилали мягкие ковры изящных расцветок, а занавеси на окнах были шелковыми. В доме имелся рояль для дочерей, большой зал, где можно было устраивать танцы (хотя, будучи католиками, в подходе к мирским развлечениям Кейны отличались консерватизмом), и достаточно спален, чтобы принимать множество друзей и гостей. Присутствовали также великолепная столовая, обставленная в стиле Людовика Пятнадцатого, и библиотека с богатым, пусть и не слишком изысканным, ассортиментом увлекательных книг. Прекрасный дом, по-настоящему комфортабельный американский особняк, о чем было прекрасно известно всем, имевшим хоть какое-то представление о высшем обществе Цинциннати.
Положение во всей этой атмосфере Лестера Кейна совершенно очевидно из приема, который был ему в данном конкретном случае оказан по возвращении. Как только он приехал с вокзала, куда прибыл ранним вечером, его сразу встретил пожилой слуга-ирландец, несший стражу у входной двери.
– Ах, мистер Кейн. Очень рад вашему возвращению. Позвольте пальто. Правда, правда, погода у нас замечательная. Да, да, и в семье все хорошо. Ваша сестра Эми с сыном только что уехали. Ваша матушка в своей комнате наверху. Да, да.
Старый слуга был столь рад снова видеть дома своего любимца, что потирал руки с видом пса, виляющего хвостом. Лестер жизнерадостно ему улыбнулся.
Он поднялся наверх. В комнате с видом на юго-восточную часть сада, отделанной в белых и золотых тонах, он застал за чтением свою мать, седовласую, однако полную сил и моложавую женщину. Когда открылась дверь, она подняла голову, отложила в сторону книгу и встала, чтобы его приветствовать.