– Хорошая должна быть поездка. Я в Нью-Йорк в тысяча восемьсот сорок четвертом приплыл. Он тогда маленький совсем был, не то что нынче.
Втайне он был доволен, что Дженни выпала такая возможность. Похоже, хозяйке она нравится.
Когда наступил понедельник, Дженни объяснила, что уезжает вместе с хозяйкой от Брейсбриджей, провожать ее не нужно. Одежду тоже предоставит миссис Брейсбридж. Она попрощалась с родителями и, выйдя пораньше, отправилась прямиком в «Дорнтон», где ее дожидался Лестер.
– Все-таки пришли, – весело поприветствовал он Дженни, когда та вошла в дамский зал.
– Да, – просто ответила она.
– Вы – моя племянница, – сказал он. – Я снял для вас номер рядом со своим. Сейчас возьму ключ, вы пойдете и переоденетесь. Когда будете готовы, я отправлю сундук на вокзал. Поезд отходит в час. После того как оденетесь, долго ждать не придется.
Она отправилась в номер одеваться, пока он пытался чем-то себя занять, почитал, покурил и наконец постучал к ней в дверь.
Она открыла ему, уже одетая в дорогу.
– Вы очаровательны, – сказал он ей.
Дженни, однако, выглядела не лучшим образом, поскольку нервничала и была расстроена. Весь долгий процесс – планирование, фальшивые россказни, постоянный контроль за тем, как она играет свою роль – успел ее вымотать. Она казалась уставшей и напуганной.
– Вы ведь не огорчаетесь, что решились? – спросил Лестер, увидев, как обстоят дела.
– Н-нет, – откликнулась она.
– Ну же, дорогая. Не нужно так себя изводить. Пока что все в порядке.
Он взял ее под руку, и они пошли по коридору. Его поразило, как ей идет даже совсем простая одежда, лучше которой у нее никогда и не было.
Когда после короткой поездки в экипаже они оказались на вокзале, он, широко шагая, отнес ее чемодан в зал ожидания. Купе было заказано заранее, так что он рассчитал время, чтобы успеть к самому поезду.
Когда они расположились в приватном купе пульмановского вагона, он чувствовал самое глубокое удовлетворение. Жизнь была окрашена в розовые тона. Дженни находилась рядом. Он добился успеха в том, что затеял. Пусть так оно всегда и будет.
Подробностей длительного пути до Нью-Йорка, ставшего завершением прошедших в замешательстве дней, оказалось достаточно, чтобы на время ввергнуть ее в отчаяние. Когда поезд отошел от вокзала и перед ними потянулись просторы полей, Дженни стала было меланхолично их разглядывать, но общее настроение пейзажа навеяло на нее глубокую печаль. Леса стояли голые, без листьев, обширные коричневые поля раскисли от зимних дождей, низенькие фермерские домики, разбросанные посреди плоской прерии, казалось, вросли в землю. Мимо пролетали городки и маленькие деревушки с коттеджами, крашенными белым, желтым и серым, их крыши почернели от дождя и инея. Дженни выглянула в окно и, увидев один такой городок, чьи предместья чем-то напоминали район, в котором они жили в Коламбусе, и где уже начали мигать первые вечерние огоньки, поднесла к глазам платочек и беззвучно заплакала.
Лестер, погруженный тем временем в письмо, не обратил внимания, однако, бросив на нее случайный взгляд и заметив платок, спросил:
– Дженни, я надеюсь, вы не плачете?
Она не ответила. Что-то в этих омытых дождем полях, низеньких домиках и задавленных бедностью матери с отцом, которых она оставила справляться без нее, так переполнило ее сердце, что оно было готово разорваться.
– Тише, тише! – воскликнул Лестер, увидев, что Дженни чуть заметно дрожит. – Так не пойдет. Вам нужно с собой справиться. Если так себя вести, ничего хорошего не выйдет.
Она так и не ответила, и глубина ее молчаливого горя наполнила его неизъяснимым сочувствием.
– Не плачьте, – продолжал он утешающим тоном. – Все будет хорошо. Я ведь вам обещал. Вам не о чем беспокоиться.
Дженни, которая не могла не прислушаться к человеку, к которому уже испытывала глубокое чувство, сделала могучее усилие, чтобы успокоиться, и стала утирать глаза.
– Не нужно так расстраиваться, – продолжал он. – Вам это не пойдет на пользу. Понимаю, что вы чувствуете, оставляя свой дом, но слезами тут не помочь. Вы ведь сами знаете, что это не навсегда. И вообще, вы уже скоро вернетесь. Вы ведь меня любите, дорогая моя, правда? Как я, неплох собой?
– Да, – проговорила она.
Он с ободрительным видом снова уселся поудобней. Дженни, в которой его последняя фраза оживила мысли об их отношениях, нынешних и будущих, принялась думать о том, что делать с Вестой, если отец узнает про их связь или наотрез откажется поддержать планы, связанные с новым домом.
«Придется все ему рассказать, – подумала она, и серьезность этого долга вызвала у нее внезапный наплыв чувств. – Если я вскорости того не сделаю, но продолжу с ним жить и он дознается сам, он меня никогда не простит. Он тогда может от меня отказаться, и куда мне идти? Дома у меня больше нет. И что тогда будет с Вестой?»
Охваченная волной ужаса от дурных предчувствий, Дженни повернулась к нему, однако обнаружила, что ее солидный и обожающий комфорт спутник втихомолку занялся чтением писем, а в его чисто выбритых розовых щеках и удобной позе совершенно не наблюдается ничего воинственного или вызывающего мысли о мстительности. Она уже отводила взгляд, когда он поднял голову.
– Ну как, смыли слезами свои грехи? – весело поинтересовался он.
Она чуть улыбнулась, распознав аллюзию. То, что в шутке заключалась определенная доля факта, придало ей определенную пикантность.
– Надеюсь, – ответила она.
– Из вас вышла бы замечательная Мария Магдалина, – игриво добавил Лестер. – Волосы подходящие, слезы – тоже.
По его довольному виду было ясно, что он втайне горд собственным юмором, и Дженни тоже улыбнулась, в основном чтобы от него не отставать.
– Нельзя так говорить, – робко запротестовала она при этом.
Он с улыбкой перевел разговор на иную тему, а она глядела в окно с утвердившимся пониманием, что нынешняя попытка не удалась. «Но нужно обязательно рассказать как можно скорее», – думала она и утешалась мыслью, что в ближайшее время должна найти в себе достаточно для этого храбрости.
С прибытием на следующий день в Нью-Йорк в голове у Лестера оформился важный вопрос – где им остановиться. Нью-Йорк – огромный город, и особой опасности наткнуться там на знакомого не было, но он решил, что рисковать все равно не стоит, и приказал вознице отвезти их в один из отелей подороже, где снял номер на несколько комнат. Здесь невелик был шанс встретиться с кем-то, кто его знает, и он, соответственно, приготовился остаться здесь на две или три недели, в течение которых приобщить Дженни к ее новой жизни и заодно решить проблемы у нее дома.
– Напишите матери прямо сегодня, – первым делом порекомендовал Лестер по прибытии, и Дженни, которая сама примерно о том думала, поспешила подчиниться. Она хотела заверить мать, что счастлива и в безопасности, а также снять с души камень сомнений относительно того, как дела дома. Если бы только удалось наладить отношения с семьей, так что отъезд не окажется напрасным, она была бы счастлива.
Атмосфера, куда она так стремительно окунулась, оказалась столь чудесной, столь яркой, что она с трудом могла поверить, будто живет в том же мире, что и прежде. Кейн не был любителем вульгарной показухи. Его воспитали в консервативной атмосфере, и он знал из инстинкта и опыта, что такое истинные утонченность и комфорт. В отношении одежды он обладал изысканным вкусом. Предметы обстановки, которыми он себя окружал, всегда отличались простотой и элегантностью. Для временных остановок он выбирал самые роскошные отели, магазины также посещал самые надежные и с наилучшей репутацией. Он с одного взгляда понимал, что нужно Дженни, и делал для нее покупки с вниманием и разборчивостью. При этом, как и впоследствии, он с радостью объяснял для нее традиции и формальности, негромко подсказывал, что ей делать и чего делать не следует. В великолепном номере вместе с Лестером, куда посыльные из магазинов доставляли сделанные покупки, где она постоянно примеряла то шляпки, то платья, то туфли, то белье, ей было совершенно некогда думать о проблемах, которые стояли перед ней еще совсем недавно. Неужели это я, вопрошала она себя, глядя в зеркале своего будуара на девичью фигурку, затянутую в голубой бархат с желтыми французскими кружевами у горла и на запястьях. Неужели это ее ноги обуты в мягкие изящные туфли десять долларов за пару, это на свои руки она сейчас натягивает замечательно подходящие к платью перчатки? Выбранные шляпки придавали ее лицу бойкое выражение, о котором она прежде не могла и мечтать. Она, Дженни Герхардт, прачкина дочь. При этой мысли к глазам подступили слезы. По крайней мере у матери сейчас всего в достатке.
Лестеру тем временем доставляло удовольствие наблюдать за тем, как он способен вылепить из Дженни достойную себя спутницу. Он очень тщательно подходил к этому вопросу, и результат даже его самого удивил. Люди в коридорах, обеденных залах, на улице, в экипажах оборачивались, чтобы получше ее разглядеть.
«Что за поразительная женщина с ним рядом!» – таков был один из самых частых комментариев.
Несмотря на перемену в статусе, Дженни не утратила способности судить о жизни или чувства перспективы и пропорции. Она смутно представляла и раньше, что подобные вещи действительно существуют. Сейчас же у нее было ощущение, будто жизнь временно предоставила ей в пользование нечто такое, что потом заберет обратно. Никакой гордости по этому поводу в ее груди не зародилось. Наблюдавший за ней Лестер это заметил.
– В своем роде вы выдающаяся женщина, – сказал он. – И еще многого добьетесь. До нынешней поры жизнь была к вам неблагосклонна.
Он задавался вопросом, как все это повлияет на его отношения с собственной семьей, если они узнают, поскольку понял, что это отнюдь не временное увлечение. Если он решит приобрести дом в Чикаго или Сент-Луисе (а такая мысль закрадывалась ему в голову), сможет ли он сохранить это в секрете? И захочет ли? Он был отчасти уверен, что и на самом деле ее любит.