ей страны. Если Роберт сможет тайно приобрести акции нескольких других, то получит возможность влиять на перспективы их объединения, на которое надеялся. Время было для него важным, но приемлемым фактором. Он совершенно не возражал обождать. Он был холоден, расчетлив и дальновиден. Сидя в своем конторском кресле вице-президента компании, он уже сейчас видел, к чему приведут его планы. Он планировал не изгнать Лестера, но использовать его в своих целях или, возможно, расстаться с ним к взаимному удовлетворению, предложив разумную цену за его долю.
Лестер, со своей стороны, не закрывал глаза на то, что Роберт может рассматривать подобную схему. Ему – да и кому угодно, как он полагал – было совершенно очевидно, что брат хотел бы встать во главе бизнеса. Он и сам бы хотел на его место. Лично он не смог бы вести такую же жесткую финансовую политику, как его брат. С чего бы ему заботиться о жалованье, или о связях с правительством, или о финансовом превосходстве? Он от этого счастливей станет?
Тем временем Роберт предложил схему, которая, внешне и вправду очень прогрессивная и целенаправленная, была частью плана по отстранению Лестера от непосредственной связи с бизнесом и одновременно продвижению интересов компании. Он предложил ни больше ни меньше как построить на Мичиган-авеню в Чикаго огромный демонстрационный зал со складом и переместить туда часть готового товара. Чикаго был более значительным центром по сравнению с Цинциннати. Там было бы легче продвигать свой товар покупателям с Запада и из провинции. Все предприятие стало бы значительной рекламой компании, блестящим свидетельством ее статуса и процветания. Кейн-старший и Лестер сразу же одобрили идею. Оба прекрасно видели ее достоинства. Роберт предложил, чтобы Лестер взял на себя строительство здания и, возможно, частично сделал бы Чикаго своей резиденцией. Там следовало открыть региональное отделение компании.
Лестер все обдумал, предложение показалось ему привлекательным, хотя ему пришлось бы отсутствовать в Цинциннати большую часть времени, если не вообще постоянно. Он решил, что и в самом деле мог бы достичь таким образом значительных коммерческих успехов. Пост был солидный и вполне соответствующий его положению в компании. Он мог бы жить в Чикаго и поселить там Дженни, не привлекая к ней внимания. План по найму для нее квартиры можно было теперь реализовать без излишних затруднений. Он проголосовал «за».
– Уверен, что отдача будет достойной, – улыбнулся Роберт.
Результатом всего явилось то, что компания решила строить, а Лестер – перевезти Дженни в Чикаго. Архитекторам было предложено немедленно разработать проект, чтобы сразу же начать строительство. Лестер решил, что будет большую часть времени жить в Чикаго. У него там было немало друзей. Вследствие этого он отправил Дженни вызов, они вместе присмотрели квартиру в Норт-сайде – просторную, на тихой улочке неподалеку от озера, – которую он обставил по своему вкусу. Его не особо волновало, что их увидят вместе. Он будет соблюдать всю возможную осторожность, но работать в любом случае придется. Он решил, что, живя в Чикаго, станет изображать из себя холостяка. Приглашать друзей к себе домой необходимости нет. Они всегда смогут встретиться с ним в его конторе, в клубах или отелях. С его точки зрения, все было организовано почти идеально. Так что, как только обустройство завершилось, он предложил Дженни переезжать.
Разумеется, это решение стало важным событием для семейства Герхардтов. Дженни объявила, что будет жить в Чикаго. С одной стороны, Герхардт обрадовался – похоже, это предвещало перемены к лучшему, однако это также означало, что семейная жизнь в Кливленде подходит к концу. Гарантией тому стало отбытие Баса, Марты и Джорджа. Вероника, которой было пятнадцать, примерила на себя обязанности домохозяйки, но идея ей не особо глянулась. Уильяма все еще устраивала школьная жизнь, и он особо не возражал – пока что все у него было в порядке.
Единственной заботой Дженни и Герхардта оставалась Веста. Как уже было сказано, Герхардт все больше и больше ее обожал. Движимый тем особым интересом, который старость проявляет к детству, он не мог думать о ее отъезде без, как самое малое, боли. Ему казалось естественным, что Дженни заберет ее с собой. Она же мать?
– Ты ему рассказала? – спросил он в тот день, когда она заговорила о планах отъезда.
– Нет, но уже скоро, – заверила она его.
– Всякий раз только «скоро», – покачал Герхардт головой. У него сдавило горло. – Слишком все нехорошо. Это большой грех, боюсь, не покарал бы тебя Господь. Девочке нужен кто-нибудь. Я уже слишком стар, иначе оставил бы ее у себя. Дома больше никого нет, чтобы целый день приглядывать за ней, как должно. – И он снова покачал головой.
– Знаю, – неуверенно произнесла Дженни. – Но теперь я все исправлю. И скоро заберу ее жить с собой. Я ее не брошу – ты и сам знаешь.
– Но фамилия, – настаивал он. – У ребенка должна быть фамилия. Еще год, и она пойдет в школу. Будут спрашивать, из чьей она семьи. Она не может всегда оставаться как есть.
Дженни и сама это прекрасно понимала. Дочку она любила до безумия. Самым тяжким из крестов, которые ей приходилось нести, были постоянные разлуки, логически вытекающие из них обвинения в пренебрежении ребенком и столь же логичные обвинения в несправедливости по отношению к дочери. Собственное поведение и вправду казалось Дженни не совсем честным – и все же она не представляла себе, что здесь можно изменить. У Весты была добротная одежда и все прочее, что ей требовалось. Неудобств она, во всяком случае, не испытывала. Дженни рассчитывала дать ей приличное образование. Если бы только она с самого начала не скрыла от Лестера самый факт ее существования! Теперь говорить было уже почти что слишком поздно, и все равно казалось, что и раньше этого делать не стоило. Она решила отыскать в Чикаго добропорядочную женщину или семейство, с кем могла бы на какое-то время оставить Весту. А уже потом, потом… при мысли об этом она занервничала и побледнела. Но знала, что время еще придет. Обязано прийти.
Проблема с переездом для Весты – с тем, чтобы перевезти ее без риска быть обнаруженной – представлялась непростой. Лестер теперь будет в Чикаго почти непрерывно, так, во всяком случае, ожидалось. Дженни надеялась найти такой дом – спокойную семью или по-настоящему добрую женщину, – где согласятся принять Весту за вознаграждение. Прежде чем ее перевезти, Дженни вернулась в Чикаго и все доступное время разыскивала там подходящих людей и подходящий район. Наконец в шведском квартале к западу от Лассаль-авеню нашлась пожилая женщина, вроде бы воплощавшая в себе все требуемые добродетели – аккуратность, простоту, честность. Она была вдовой и днями работала, но была вполне готова за оплату, которую могла позволить себе Дженни, вместо того уделять время Весте. Последняя должна была отправиться в детский сад, как только найдется подходящий. Она должна была иметь достаточно игрушек и внимания, миссис Ольсен также следовало сообщать Дженни о любых изменениях в здоровье ребенка. Дженни обещала ежедневно к ним заглядывать. Она подумала, что иногда, если Лестера не будет в городе, Веста сможет пожить с ней в квартире. Жили ведь они вместе в Кливленде, и Лестер так ничего и не узнал. В мыслях у нее было, что, если дать имя Лестера Весте не удастся, то хотя бы получится обеспечить дочери хорошее образование и приличное положение под вымышленным именем.
Все организовав, она при первой же возможности вернулась в Кливленд, чтобы забрать Весту. Герхардт, чьи мысли не покидала приближающаяся потеря, сделался даже более озабочен о ее будущем и настоящем, чем прежде.
– Из нее должна вырасти хорошая девушка, – сказал он. – А ты должна дать ей приличное образование, она ведь такая умница.
Он заговорил также о том, что Весте нужно ходить в лютеранскую школу и церковь, но Дженни была в этом не столь уверена. Время и компания Лестера склонили ее к мысли, что лучше всего будет государственная школа. Против лютеранской церкви она не возражала, хотя религия теперь не так чтобы служила для нее объяснением жизни.
На второй день после приезда, когда она была готова ехать опять, Дженни привела аккуратно одетую и ухоженную Весту в гостиную, чтобы попрощаться. Вероника и Уильям должны были проводить их к поезду. Пока Весту одевали, Герхардт бродил по дому, словно потерянная душа, когда же час наконец пробил, он изо всех сил старался сдержать чувства. Ему было ясно, что пятилетней девочке совершенно невдомек, как много для него значит происходящее. Веста была больше занята собой и предвкушением путешествия на поезде, о котором не переставала щебетать.
Дженни, та все чувствовала. Ей было больно за отца, но она не представляла, что тут можно поделать. Он всегда настаивал, чтобы она забрала девочку – даже прямо сейчас.
– Веди себя хорошо, – сказал он, взяв Весту на руки, чтобы поцеловать. – Учи катехизис, помни про молитвы. И не забывай дедушку, что бы ни… – Он пытался продолжать, но голос его подвел.
Дженни, опасавшаяся, что так и случится, тоже задавила в себе эмоции.
– Послушай, если бы я знала, что ты так себя поведешь… – Она не договорила.
– Поезжайте, – выпалил Герхардт решительно. – Поезжайте. Так будет лучше.
Пока они выходили, он мрачно стоял у дверей. Потом вернулся в свою излюбленную обитель, на кухню, и застыл там, глядя в пол. Они покидали его один за другим – миссис Герхардт, Бас, Марта, Дженни, Веста. Он по своей старой привычке сжал вместе ладони и принялся качать головой, снова и снова.
– Так и есть! Так и есть! – повторял он при этом. – Все меня покидают. Жизни конец.
Глава XXVI
За те три года, что Дженни и Лестер находились в связи, между ними выросло определенное взаимопонимание. Стороннему наблюдателю оно могло бы показаться слабым и неудовлетворительным, но были в нем и сильные составляющие. Действительно, начать стоит с того, что Лестер не был отчаянно влюблен в Дженни, как подобало бы юнцу, и однако она прекрасно понимала, что он ее любит свойственным для себя образом. Образ тот был мощным, эгоистичным и решительным, основанным на могучих животных инстинктах и все же воспитавшим в себе тонкое понимание и благодарные чувства куда превыше низменных животных страстей. Она ему нравилась – нравился стыдливый испуганный огонек, мерцавший иногда в ее взгляде, нравился внимательный и щедрый характер, который не хотел ссориться, да и не мог. Нравилась утонченность души, или выражения лица, или чего-то еще, что есть в человеке и что сделало эту девушку именно такой – уступчивой, мягкой, сочувствующей. Когда он глядел на ее лицо и фигуру, то иной раз оказывался тронут страстью, другой – сочувствием, иногда – тонкой эстетикой ее красоты. Она была очаровательна и – Лестер это знал – отнюдь не сильной или способной в любом из смыслов, в которых принято оценивать способности, но обладающей чем-то куда лучше способностей любого активного и властного человека. Она была мила, и разве в этом не заключается великая и глубокая повелительная сила? Он полагал, что да. Во всяком случае ее было достаточно, чтобы его все это время удерживать. Насколько той силы хватит, он не знал, но все три года она заставляла его снова и снова возвращаться к Дженни, и он не чувствовал,