– Я была такой юной, Лестер, – взмолилась она. – Мне было только восемнадцать. Я ничего еще не понимала. Я ходила в отель, где он останавливался, чтобы забрать одежду для стирки, а в конце недели приносила ее обратно.
Она прервалась, но после того, как он уселся на стул с таким видом, будто ожидал услышать все до конца, продолжала:
– Мы были очень бедны. Он давал мне деньги, чтобы я передала маме. Я ничего не понимала.
Дженни снова замолчала, совершенно не в силах продолжать, а он, поняв, что она не сможет все объяснить без подсказок, возобновил расспросы и постепенно выяснил всю скорбную историю. Брандер, как она призналась, намеревался взять ее замуж. Он написал об этом в письме, но умер, не успев за ней вернуться.
Во время всего рассказа Лестера, который не мог удержаться от сравнений с собственной семьей, поражали и неприятно тяготили открывшиеся ему свидетельства невежества и нищеты. Такая низость со стороны человека, подобного Брандеру, – и такая едва ли не преступная бестолковость со стороны ее родителей. Низкое происхождение, тут не поспоришь. Некоторые люди попросту ни на что не годны. А его семья – какое отвращение они испытали бы, обнаружив, что он замешан в подобных делах.
Минут пять он просто молчал, положив руку на каминную полку и глядя в стену, а Дженни ждала, не зная, что последует дальше, и не способная ни о чем умолять. Часы громко тикали, а лицо Лестера не выдавало ни его мыслей, ни чувств. Он обдумывал ее рассказ – довольно спокойно, довольно трезво, пытаясь понять, что ему теперь делать. Дженни стояла перед ним, словно преступница в зале суда. А он, праведный, высокоморальный, чистый сердцем, восседал в судейском кресле. Настало время вынести приговор – выбрать наиболее подходящий образ действий.
Он сидел и думал, но, странно сказать, теперь, когда он услышал все, определиться оказалось непросто. События, безусловно, приняли нежелательный оборот – человеку его положения и богатства впутываться в подобное явно не следовало. Ребенок, его присутствие сделали положение почти невыносимым – и однако заговорить он не был готов. Какое-то время спустя Лестер повернулся, серебристый звон пробивших три французских часов на каминной полке заставил его вспомнить о Дженни – бледной, неуверенной, застывшей на том же самом месте.
– Ложись спать, – сказал он заботливо и возвратился к собственным мыслям.
Дженни осталась стоять, широко раскрыв глаза в ожидании, готовая в любой момент услышать его решение относительно своей судьбы. Но ждала она напрасно. После длительных размышлений он встал и направился к вешалке у двери.
– Ложись спать, – повторил он безразлично. – Я пошел.
Она инстинктивно дернулась, чувствуя, что даже в этот переломный момент могла бы чем-то услужить, но он не видел ее. И без каких-либо еще слов вышел наружу.
Она глядела ему вслед, чувствуя себя обреченной, его шаги на лестнице звучали погребальным колоколом. Что она наделала? И что теперь сделает он? Она стояла, раздираемая отчаянием, и когда внизу хлопнула дверь, она в муке подавленного отчаяния протянула вперед руку.
«Ушел! – думала она. – Ушел!»
Когда занялась поздняя заря, Дженни все еще сидела в гостиной в тяжких думах, слишком озабоченная своим ближайшим будущим, чтобы плакать.
Глава XXVIII
Мрачный и философически настроенный Лестер был вовсе не столь тверд в своих последующих действиях, как могло показаться. Он был серьезен и задумчив, но при этом не вполне уверен, есть ли у него право жаловаться. Существование ребенка все сильно усложнило. Он не был рад видеть перед собой живое свидетельство прежних прегрешений Дженни, но, надо отметить, признавал, что вполне мог бы заставить Дженни все о себе рассказать, будь он настойчив. Она не солгала бы ему, это он знал. Он мог бы с самого начала потребовать от нее полного отчета о прошлом. Чего он не сделал. Теперь же – теперь было слишком поздно. Единственным принятым им решением было то, что о женитьбе теперь даже думать бессмысленно. Для человека его положения это невозможно. Лучшее, что он мог сейчас сделать, это разумным образом ее обеспечить – и удалиться. В отель он вернулся в твердой уверенности, что так и поступит спустя какое-то время, но не сказал себе, что сделает это немедленно.
Теоретизировать над подобными ситуациями мужчине легко, и совсем иное дело – действовать. Наши привычки, аппетиты и пристрастия по мере удовлетворения лишь растут, а Дженни была для него не просто привычкой, а именно пристрастием. Почти четыре года в постоянной с ней связи научили его столь многому про нее и про себя самого, что он не был готов отпустить ее легко и быстро. Потребовались бы слишком большие усилия. Он мог думать об этом днем, когда вокруг кипела работа большой компании, но вечером наступало иное время. К своему немалому удивлению, Лестер обнаружил, что тоже способен испытывать одиночество, и это сильно его обеспокоило.
Одной из затронутых тем, заинтересовавших его в нынешней ситуации, была изначальная теория Дженни насчет того, что вовлечь Весту в зародившиеся отношения между ними означало бы навредить ребенку. Он хотел знать, откуда у нее взялось подобное ощущение. Его жизнь была куда более обустроенной по сравнению с ее. Какое-то время спустя к нему откуда-то пришло понимание, что она могла быть и права. Она не знала, кто он такой и как с ней поступит. Он мог очень скоро ее бросить. Будучи в неуверенности, она хотела защитить ребенка. Не так уж дурно с ее стороны. Кроме того, ему было любопытно взглянуть на девочку. Дочь такого человека, как сенатор Брандер, вряд ли была заурядным младенцем. Он был ярким мужчиной, Дженни – очаровательной женщиной. Думая об этом, Лестер испытывал раздражение, но вместе с этим росло и любопытство. Нужно будет вернуться, чтобы посмотреть на ребенка, он имеет на это полное право – однако он колебался, помня о своих первоначальных намерениях. На самом-то деле он должен бы ее оставить, а вместо того сам себя сейчас уговаривает.
Истина заключалась в том, что оставить ее он не мог. Три года жизни с Дженни, в течение которых он получал от нее влюбленное и сочувственное внимание, вызвали в нем эмоциональную от нее зависимость. Сейчас он был рядом с той, что в любое время, лишь бы только оно ему подходило, предоставляла ему те самые внимание и атмосферу, в которых он нуждался для счастья и комфорта. Был ли ему прежде кто-то так же близок? Мать его любила, но у нее всегда имелись светские амбиции, и ее к нему отношение диктовалось не столько собственно любовью, сколько теми амбициями. Отец… ну, отец, как и он сам, был мужчиной. Сестер явно интересовали их собственные заботы, а с Робертом они не сходились характерами. Рядом с Дженни он был по-настоящему счастлив, жил истинной жизнью. Она была ему нужна; чем дольше ее не было рядом, тем больше он ее жаждал. Наконец он решил поговорить с ней напрямую, чтобы достичь определенного взаимопонимания. Ей нужно взять дочь к себе и о ней заботиться. Она должна понимать, что он может рано или поздно ее оставить. Следует заставить ее почувствовать, что произошли явные перемены, пусть даже и не означающие немедленного разрыва. Разумеется, она не окажется сразу же в опасности или нужде. Он всегда будет заботиться, чтобы у нее имелись средства. Тем же вечером, когда Лестер все это продумал, он привычным маршрутом направился к ней на квартиру, намеренный разрешить все сомнения.
Все время его отсутствия Дженни серьезно беспокоилась за свою судьбу. Хотя она даже не знала после его ухода, вернется ли он когда-нибудь, она не чувствовала себя готовой что-либо сделать, пока он как-то не проявит своих намерений. Квартира оставалась на месте, вместе с ней – все его личные вещи и мебель, и она не покинула бы ее, будь даже у нее такое намерение, пока он обо всем не позаботится. Соответственно она продолжала жить обычной жизнью, готовила завтраки и ужины, к которым он не являлся, а в оставшееся время в первый же день рискнула посетить Весту, которая оказалась так близка к полному выздоровлению, что дурные предчувствия Дженни почти полностью развеялись. Она не сказала няньке, что собирается ее забрать, но мысли ее все это время были заняты тем, что она будет делать, как только Лестер даст понять, что не вернется. А предстояло ей забрать Весту и искать работу – быть может, вернувшись в Кливленд. Какую именно, она почти не представляла, но что-нибудь должно найтись.
Мысли эти переполняли ее сознание тем вечером, когда из столовой, где она занималась приготовлениями на случай, если придется срочно подавать ужин, услышала, как открывается входная дверь, и увидела вошедшего Лестера. Отложив все, она вышла, чтобы его встретить. Он спокойно снял шляпу и пальто, прежде чем повернуться к ней.
– Насколько я вижу, есть одно дело, которое необходимо выполнить в связи со всем этим, – начал он со своей обычной прямотой и без обиняков. – Забери девочку и возьми ее сюда, где ты сможешь о ней заботиться. Негоже ей оставаться с чужими людьми.
– Я так и сделаю, Лестер, – покорно сказала Дженни. – Я всегда этого хотела.
– Очень хорошо, тогда немедленно так и сделай. – Он достал из кармана вечернюю газету и прошел к одному из выходящих на улицу окон, потом повернулся к ней. – Нам с тобой необходимо понять друг друга, Дженни. Я теперь вижу, как все произошло. С моей стороны было глупостью не расспросить тебя заранее и не добиться ответа. С твоей же было глупо скрывать, даже если ты не хотела впутывать жизнь девочки в мою. Тебе следовало понимать, что из этого ничего не выйдет. Сейчас же мы оказались и не тут, и не там. Я хочу обратить особое внимание на то, что именно подобные вещи делают отношения между мужчиной и женщиной совершенно неудовлетворительными. Невозможно жить вместе и поддерживать отношения без доверия. Я думал, что между нами оно существует. Я рассказывал тебе о том, что со мной происходит. А вот ты, понимаешь ли, этого не делала. На основании этого я при всем желании не вижу, как наши отношения могут когда-либо превратиться в формальные. Все слишком запутано. И способно дать богатую пищу для скандальной хроники.