За этот срок несколько окрепли и его отношения с маленькой Вестой. Благодаря собственной забавной смекалистости и тому, что Дженни охраняла его от ее назойливости, Веста, как выяснилось, развлекала его куда больше, чем он мог ожидать от ребенка, тем более такого. Он не привык к детям и никогда не водил с ними достаточно близкого знакомства, чтобы понять, сколь привлекательным может оказаться сообразительное и симпатичное дитя. Лестер был склонен считать, что ребенок обязательно окажется досадной помехой, но в этой мысли уже успел благополучно разочароваться. Теперь же он обнаружил, что в действиях Весты явно наличествует юмор, и привык ожидать очередного его проявления. В результате за завтраком и ужином, как он ни пытался не выказывать внимания к любым ее поступкам, ее неугомонная индивидуальность так бросалась в глаза, что долго сохранять спокойствие не удавалось. Она постоянно делала что-то интересное, и, хотя Дженни присматривала за ней с заботой, которая сама по себе сделалась для него откровением, Веста все равно исхитрялась обойти любые ограничения и весьма кстати что-нибудь заявить. Как-то раз, к примеру, когда она пилила большим ножом на большой тарелке свой маленький кусочек мяса, Лестер заметил Дженни, что стоило бы купить ей детский столовый набор.
– Она с такими ножами едва справляется.
– Да, – немедленно отозвалась Веста, – мне нужен маленький ножик. У меня ведь ручка маленькая.
Она подняла вверх свою ладошку. Дженни, никогда не знающая, чего ожидать дальше, заставила ее опустить руку, Лестер же с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.
Вскоре после этого, тоже за завтраком, она, наблюдая, как Дженни кладет сахар в чашки себе и Лестеру, вмешалась:
– Мама, можно мне тоже два кусочка?
– Нет, милая, – ответила Дженни, – сахар тебе не нужен. Ты ведь молоко пьешь.
– А вот у дяди Лестера два кусочка, – возразила Веста.
– Верно, – сказала Дженни, – но ты у нас маленькая девочка. Потом, за столом нельзя говорить такие вещи. Это неприлично.
– А дядя Лестер слишком много сахара ест, – немедленно объявила Веста, в ответ на что наш гурман широко улыбнулся.
– Ну, я бы так не сказал, – заметил он, впервые снисходя до прямого к ней обращения. – Но вышло очень похоже на басню про лису и виноград. – Веста в ответ улыбнулась, лед тем самым был расколот, и с тех пор она могла трещать без ограничений.
Были и другие интересные ему события. Как-то раз он, придя домой, застал Дженни сидящей на полу. Она строила для своей малышки игрушечный домик из кубиков, а Веста с большим любопытством за ней наблюдала.
– Мама, а где теперь труба? – спросила она, разбрасывая кубики.
Дженни улыбнулась ему и встала.
– Не буду вас тревожить, – сказал Лестер. – Играйте, а я прилягу и почитаю.
– Не уходи, мама, – захныкала Веста. – Не уходи.
– Мама достроит домик в другой раз, – сказала Дженни, целуя дочь в щечку. Ему это понравилось. В этом было нечто милое и драгоценное.
В другой раз он услышал, как Дженни рассказывает Весте сказку про поросенка и волка, в которой последний «пыхтел и кряхтел», изо всех сил пытаясь сдуть домик поросенка.
Веста, возбужденная развитием сюжета, тоже «пыхтела и кряхтела» вслед за матерью в критические его моменты.
– А на этот раз волк его поймал? – спросила она с неподдельным интересом, заглядывая матери в лицо.
– Нет, моя милая, – услышал он слова Дженни. – Поросенок бежал и бежал, волк гнался за ним, но поросенок первым добежал до двери и захлопнул ее перед самым носом волка. Бах! Вот так.
Лестер улыбнулся.
– А далеко ему пришлось бежать? – с сочувствием продолжала Веста.
– Довольно далеко, да. По склону холма к самому подножию, – объяснила Дженни.
– И он устал? – проницательно уточнила девочка.
– Ха! Ха! – негромко усмехнулся Лестер. – «И он устал?» Вот это неплохо было.
Чуть позже он вышел из комнаты посмотреть, как Дженни переодевает дочку и укладывает спать. Он понемногу начал обожать малышку за ее сообразительность.
– Она у тебя умница, – заметил он как-то раз Дженни. – С первого раза все схватывает.
Он даже попытался сам разговаривать с Вестой и наконец добился успеха, рассказывая ей забавные истории про клоунов в огромных башмаках – плакатами, возвещающими о приезде цирка, был сейчас увешан весь город, – и про дрессированных тюленей, которых ему как-то довелось видеть.
– Я тоже хочу тюленя! – воскликнула Веста, когда Лестер окончил рассказ.
– Ну еще бы, – заметил он, – вот только держать его дома будет нелегко. Тюленям нужно много воды. А у нас тут ее маловато.
– Можно, я его тогда в ванне поселю? – спросила Веста.
– Ну и весело же ему будет в ванне, – расхохотался Лестер. – Плавай сколько влезет!
Подошла Дженни, чтобы ее забрать. Ей тоже было смешно, но она побаивалась, что Веста утомит Лестера. Та же была совершенно уверена, что план относительно тюленя вполне выполним.
В конце концов Лестер начал чувствовать девочку своей; он был готов обеспечить ей долю в возможностях, обусловленных его деньгами и положением – при том, разумеется, условии, что он останется с Дженни и они сумеют договориться о таком положении вещей, которое не войдет в заметное противоречие со стоящим за его спиной миром, о котором ему постоянно приходилось помнить.
Глава XXX
Следующей весной новый торговый зал и склад были достроены, и Лестер перенес свое рабочее место в помещение компании. До сей поры он вел дела в отеле «Гранд-Пасифик» и в клубе. С этого момента он мог чувствовать, что прочно обосновался в Чикаго – как если бы его дом был отныне здесь. На него обрушилось множество хлопот – управление значительных размеров представительством и проведение различных важных сделок. Зато больше не было необходимости много путешествовать, эти обязанности перешли к мужу Эми под началом Роберта. Последний изо всех сил преследовал сейчас собственные интересы, которые не ограничивались постепенным взятием под крыло сестер, но включали также реорганизацию завода, пока брат отсутствует. Теперь ему было несложно постепенно, одного за другим, заменять сотрудников, которые его не устраивали, и в значительной степени окружить себя на ответственных позициях людьми, которые были ему за это обязаны. Несколько человек, которых Лестер лично ценил, также были под угрозой увольнения. Но Лестер о том ничего не знал, а Кейн-старший склонялся к тому, чтобы дать Роберту свободу действий. Возраст начал на нем сказываться. Он был только рад, что кто-то, обладающий уверенным стилем работы, возьмет на себя управление компанией. Лестер, похоже, не возражал. Его с Робертом отношения складывались лучше, чем когда-либо.
Так могло продолжаться еще долго без особых ухудшений, если бы не частная жизнь Лестера с Дженни в Чикаго, скрыть которую оказалось не слишком легко. Время от времени люди, знакомые с ним в деловом или светском качестве, видели, как он едет с ней куда-нибудь. Он был склонен игнорировать эти риски на том основании, что холост и свободен иметь дело с кем пожелает. Дженни могла быть любой девушкой из приличной семьи, к которой он проявляет интерес. Она хорошо выглядела и обладала приличными манерами – он неплохо ее вышколил. Он не предлагал представить ее кому-либо, если этого только получалось избегать, и всегда требовал, чтобы его возили побыстрей, чтобы ни у кого не возникло возможности остановить его и заговорить. В театре, как уже упоминалось, если иного выхода не было, она оказывалась просто «мисс Герхардт».
Проблема заключалась в том, что многие его друзья были наблюдательны не менее его самого. Его поведение их совершенно не заботило. Вот только в прошлом его видели с той же женщиной и за пределами Чикаго. Вероятно, он ее содержит вне брака. Ну так что с того? Богатым и юным душой положены свои причуды. Дошли слухи и до Роберта, который, однако, был себе на уме. Если Лестер желает так себя вести, то на здоровье. Но он видел, что рано или поздно до добра это не доведет. Наступит момент, когда все откроется.
В известном смысле это и произошло через полтора года после того, как Лестер и Дженни поселились в своей норт-сайдской квартире. Случилось так, что в период затяжной осенней непогоды Лестер подхватил легкий грипп. Почувствовав первые симптомы, он понадеялся, что вскоре все пройдет, и попытался немедленно излечиться, приняв горячую ванну и изрядную дозу хинина. Но инфекция оказалась сильней, чем он рассчитывал, и к утру Лестер лежал пластом с высокой температурой и раскалывающейся головой.
Длительный период отношений и совместного проживания с Дженни лишил его осторожности. Порядок требовал от него немедленно ехать в отель и болеть там в одиночестве. Он, однако, был очень рад, что находится в квартире вместе с ней, поэтому попросил ее позвонить в контору, сказать, что он нехорошо себя чувствует и день-другой не появится на работе, после чего со всем удовольствием отдался ее внимательному уходу.
Дженни, само собой, была лишь счастлива, что он дома, здоровый или больной. Она заставила его вызвать доктора, чтобы тот выписал лекарства. Она приносила ему подогретый лимонад и непрерывно обтирала ему лицо и ладони холодной водой. Позднее, когда он начал поправляться, она подавала ему питательный мясной бульон и овсянку.
Во время болезни и случилась первая катастрофа. Сестра Лестера Луиза, гостившая у приятелей в Сент-Поле и написавшая ему оттуда, что, возможно, заедет с визитом на обратном пути, решила вернуться домой раньше, чем планировалось. В Чикаго она приехала, когда Лестер лежал в квартире больной. Зайдя в контору и обнаружив, что его там нет и еще несколько дней не будет, она спросила, где его можно найти.
– Наверное, у себя в номере в «Гранд-Пасифике», – неосторожно ответила секретарша. – Он плохо себя чувствует.
Этот вопрос ей задавали уже не раз, иначе вторая ремарка не прозвучала бы. Луизу же она заставила пуститься на поиски, и, позвонив в «Гранд-Пасифик», она выяснила, что его там не было уже несколько дней – как и то, что в номере его можно застать не чаще одного-двух раз в неделю. Заинтригованная Луиза позвонила в клуб.