Глава XXXIV
Проблема с планом Дженни заключалась в том, что он явно не учитывал вменяемым образом настроений Лестера. Он любил ее любовью дикаря-гиперборейца, но его сдерживали идеи и условности мира, в котором он был воспитан. Утверждать, что его любви было достаточно, чтобы на ней жениться – сделать законным ее двусмысленное положение и храбро объявить миру, что взял в жены ту, кто ему нужна, неважно, насколько она соответствует идеям тех, кого общество полагает достойными судить, – было бы, пожалуй, определенным преувеличением, но он ее любил и в настоящее время совершенно не рассчитывал ее потерять.
Приближался тот возраст, когда его пристрастия по отношению к противоположному полу должны утвердиться и больше уже не изменятся. До сих пор, в своем личном кругу и в окружении своих знакомых, он не повстречал никого, кто подходил бы ему так же, как Дженни. Та была нежной, умной, доброй, готовой услужить любой его потребности; он, со своей стороны, обучал ее хитростям и требованиям светской вежливости до тех пор, пока она не сделалась столь достойной спутницей, что лучше нельзя и пожелать. Когда они шли в театр, Лестера радовали ее суждения о том, что представляют собой естественные человеческие чувства – смешные, патетические или какие-то еще. Когда они отправлялись кататься, ему нравились ее комментарии о жизни и природе. Дома он наслаждался тем, как умело она управляет всем, что их касается, сколь чудесны ее отношения с Вестой и способность ее контролировать. Ему и сама малышка уже нравилась, он шутил с ней, поддразнивал и уже несколько раз торжественно обещал, что в должное время отправит ее в достойную школу для девочек. При этом и государственные школы, на его взгляд, вполне годились любому ребенку.
Эти обстоятельства, даже невзирая на удары неблагосклонной к нему судьбы, обусловили то, что его подход к отношениям с Дженни практически не изменился – он сердился и досадовал на вызванные ими неприятности, но отказываться от них не желал.
Дженни, однако, продолжала свои размышления в поисках такой формулировки, которая верно передавала бы ее собственные чувства и не выглядела неблагодарной по отношению к чувствам Лестера. Она попыталась изложить свои взгляды на бумаге и успела начать с полдюжины черновиков, пока наконец не сумела написать такое письмо, которое хоть отчасти обрисовало ее чувства насчет себя самой, не критикуя при этом то, чего он не сделал. По ее меркам письмо вышло довольно длинным. Вот оно.
«Дорогой Лестер,
Когда ты получишь это письмо, меня здесь не будет, но я не хочу, чтобы ты подумал обо мне дурно, не прочитав его до конца, ведь я забираю Весту и ухожу, поскольку считаю, что так будет лучше. Лестер, так надо. Ты знаешь и сам, что, когда мы познакомились, моя семья была очень бедной, я не думала, что мной может заинтересоваться приличный мужчина, когда же появился ты и сказал, что меня любишь, я была едва способна думать о том, как мне следует поступить. Ты заставил меня полюбить себя, Лестер, хоть я и не собиралась.
Я ведь говорила тебе тогда – я не хотела больше поступать неправильно и не была достойной, но отчего-то, когда ты был рядом, я не могла ни о чем думать и не представляла, как от тебя отделаться. Папа тогда был дома, он болел, и нам было почти нечего есть. Мы остались совсем без денег. У моего брата Джорджа даже не было приличной обуви, и мама очень переживала. Я часто думаю, Лестер, что если бы маме тогда не пришлось столько переживать, она все еще была бы с нами. Я подумала, что, если тебе нравлюсь, притом что и ты мне нравился – я люблю тебя, Лестер! – может быть, не нужно слишком заботиться о себе. Ты ведь мне сразу сказал, что хочешь помочь моей семье, и мне показалось, что, возможно, так будет правильно. Мы ведь были так бедны!
Милый Лестер, мне стыдно уходить от тебя подобным образом, это выглядит так недостойно, но, если б ты только знал, как я себя сейчас чувствую, ты бы меня простил. О Лестер, я люблю тебя, правда, правда, но я уже не первый месяц об этом думаю, с самого визита твоей сестры, и чувствую, что поступила неправильно, и что больше так нельзя, потому что знаю, как все неправильно. Неправильным уже было водить знакомство с сенатором Брандером, но я тогда была совсем юной и едва ли понимала, что делаю. Неправильным было не сказать тебе о Весте, когда мы познакомились, пусть тогда это и казалось верным. Ужасно неправильным было все это время прятать ее здесь от тебя, Лестер, но я тогда тебя боялась – того, что ты скажешь и сделаешь. Когда появилась твоя сестра, мне отчего-то все сделалось ясно, и с тех пор я уже не могу ничего из этого считать правильным. Все сложилось неправильно, Лестер, но тебя я не виню. Только себя.
Я не прошу тебя на мне жениться, Лестер. Я знаю твои чувства по отношению ко мне, по отношению к твоей семье, и не думаю, что так будет справедливо. Они никогда не захотели бы, чтобы ты так поступил, и мне тебя просить тоже неправильно, однако и продолжать так жить мне не следует. Веста уже скоро начнет все понимать. Сейчас она думает, что ты в самом деле ее дядя. Я столько уже об этом думаю. Я думала много раз, что нужно с тобой обо всем поговорить, но я тебя боюсь, когда ты делаешься серьезен, и не могу сказать того, что хочу. Вот я и подумала, что если написать все это и уехать, то ты меня поймешь. Ты ведь понимаешь меня, Лестер, правда? Ты не будешь на меня сердиться? Я знаю, так будет лучше для нас обоих. Я должна так поступить. Прости меня, Лестер, умоляю – и не думай обо мне. Я справлюсь. Но я люблю тебя – как я тебя люблю! – и никогда не смогу быть достаточно благодарной за все, что ты для меня сделал. Желаю тебе всего самого-самого наилучшего. Умоляю, Лестер, простить меня. Я люблю тебя, правда. Я люблю тебя.
P. S. Я собираюсь вернуться в Кливленд к папе. Я ему нужна. Он одинок. Но не надо за мной приезжать, Лестер. Так будет лучше».
Положив письмо в конверт, заклеив его и спрятав пока что на груди, она стала ждать удобного случая для отъезда.
Прошло несколько дней, прежде чем Дженни смогла заставить себя взяться за выполнение плана, но вот, когда однажды вечером Лестер позвонил и сообщил, что его день-другой не будет дома, она упаковала необходимую одежду для себя и Весты в несколько дорожных сундуков и вызвала посыльного, чтобы их забрать. Поначалу она хотела телеграфировать отцу о своем возвращении, но, поскольку у того не было адреса, решила просто приехать и найти его. Джордж и Вероника взяли не всю мебель. Герхард писал, что большая ее часть сдана на хранение. Ее можно будет забрать, чтобы обставить небольшой домик или квартирку. Она уже полностью собралась, оставалось лишь дождаться посыльного, но тут открылась дверь и вошел Лестер.
Сей достойный гражданин в силу непредвиденных обстоятельств переменил планы. Он никогда не считал себя телепатом или склонным к предвидению, и все же в данном случае чувства что-то странным образом ему подсказали. Лестер собирался отправиться с друзьями на утиную охоту в болотах Канкаки, но, уже позвонив Дженни, в конце концов передумал и решил, напротив, вернуться пораньше. Он и сам не смог бы сказать почему.
Уже подходя к дому, он подумал, что нелепо возвращаться так рано, но, увидев посреди комнаты два сундука, застыл совершенно ошарашенный. Куда это собралась Дженни, уже одетая и готовая к отъезду? Как и Веста? Он изумленно смотрел на все это, в его карих глазах светился вопрос.
– И куда это ты собралась?
– Я… я… – начала Дженни, отступая на шаг. – Я собиралась уехать…
– Куда?
– Я думала поехать в Кливленд.
– Зачем?
– Я… я… я намеревалась сказать тебе, Лестер, что мне вряд ли стоит и дальше здесь оставаться. Это неправильно. Я хотела тебе сказать, но не решилась. Я письмо написала.
– Письмо? – воскликнул Лестер. – Это еще что за чертовщина? И где оно, то письмо?
– Вот, – машинально ответила она, указывая на маленький журнальный столик, где положила его на видном месте поверх книги.
– И ты собиралась меня бросить, оставив лишь письмо, – сказал он, взяв его в руки и слегка повысив голос. – Клянусь небом, я тебя не понимаю. В чем вообще дело? – Вскрыв конверт, он пробежал глазами начало. – Пусть лучше Веста выйдет из комнаты, – посоветовал он.
Дженни так же машинально вывела Весту. Вернувшись, она застыла на месте, бледная, испуганная, глядя на стену, на сундуки, на него, в первую очередь на него – но не в силах шелохнуться. Лестер задумчиво читал письмо. Раз или два он переступил с ноги на ногу, потом уронил листок на пол.
– Вот что я скажу тебе, Дженни, – начал он наконец, глядя на нее с удивлением и спрашивая сам себя, как ему поступить. У него появился еще один шанс закончить отношения, пожелай он того. Он, правда, не мог утверждать, что того желал, поскольку все шло так гладко. Они столько прожили вместе, что разрыв казался нелепым. Однако жениться он не хотел. – Ты неправильно все понимаешь, – продолжил он неспешно. – Не знаю, что на тебя иной раз находит, но ты видишь ситуацию в неверном свете. Я тебе уже говорил, что не могу на тебе жениться – во всяком случае, не сейчас. Здесь множество разных существенных обстоятельств, про которые тебе ничего не известно. Но я тебя люблю, и ты это знаешь. Иначе разве я жил бы с тобой четыре года? Правда, я обязан также помнить о своей семье и о бизнесе. Ты не можешь видеть всех связанных с этим сложностей, но я-то могу. При этом я не хочу, чтобы ты меня покинула. Я слишком тебя для этого люблю. Само собой, остановить тебя я не могу. Если ты так захочешь, то можешь ехать. Только мне не кажется, что тебе стоит. Присядем-ка на минутку.
Дженни, которая всецело рассчитывала на то, что получится ускользнуть незаметно, была сейчас ошарашена и напрочь лишилась храбрости. Она знала, что ей, в известном смысле, следует уехать, но знала также, что уезжать она не хочет. Решиться на такое ей было трудней, чем ему. А он предлагает ей спокойно все обсудить – практически просит. Ей сделалось больно. Он, Лестер, ее просит – а она так его любит!