– Вот уж правда. В жизни иной раз столько всякого понамешано. Но я даже не сомневаюсь, что женщина эта, как вы говорите, на вид само очарование.
– Она просто прелесть! – отозвалась миссис Крейг. – И такая наивная. Успела мне понравиться.
– Ну, – заметила гостья, – может статься, это какая-то другая женщина. Я могу ошибаться.
– Да нет, не думаю. Герхардт! И она упоминала, что они жили в Норт-сайде.
– Тогда это точно она. Как странно то, что вы про нее говорите!
– И верно, странно, – протянула миссис Крейг, размышляя о том, как ей в будущем относиться к Дженни.
Слухи просочились и из других источников. Нашлись люди, которые видели Дженни и Лестера в коляске в Норт-сайде, где ее представляли как «мисс Герхардт», и которым были известны чувства семейства Кейнов. Все сходились в том, что Лестер – выдающаяся личность, что он вполне мог с тех пор на ней жениться, что ей, возможно, ужасно не повезло или, напротив, здорово повезло, но у нее есть прошлое и с этим нужно считаться. А женаты ли они на самом деле – кто знает? Конечно же, ее нынешнее богатство (вернее, богатство ее мужа, если это муж), их чарующий образ жизни, достоинство Лестера, красота Весты – все это помогало смягчить ситуацию в ее пользу, поскольку никакие разговоры не могли лишить ее теперешнего положения, если, конечно, оно – результат женитьбы. Видно, что она очень предупредительна, замечательная жена и мать и в целом слишком хороша, чтобы на нее сердиться.
Первая молния надвигающейся грозы ударила Дженни в тот день, когда Веста, вернувшись из школы, неожиданно спросила:
– Мама! А кто был мой папа?
– Его звали Стовер, дорогая, – ответила мать, пораженная мыслью, будто кто-то мог сказать что-то неодобрительное, будто пошли разговоры. – Почему ты спрашиваешь?
– А где я родилась? – продолжала Веста, не обратив внимания на встречный вопрос и озабоченная лишь тем, чтобы разобраться с собственной персоной.
– В Коламбусе, штат Огайо, мышонок. А что такое?
– Анита Боллинджер сказала, что у меня, если я хочу знать, не было никакого папы, что ты даже замужем не была, когда я родилась. Она сказала, что я вообще никакая не девочка, а никто. Я так разозлилась, что ее стукнула.
Дженни смотрела перед собой остановившимся взглядом. Анита Боллинджер была восьмилетней дочкой миссис Тимоти Боллинджер, которая посетила ее с визитом вскоре после того, как они поселились в Гайд-парке, и с тех пор неизменно вела себя по-добрососедски. Она производила впечатление очаровательной женщины, приветливой, исполненной достоинства, внимательной. Дженни всегда считала ее очень заботливой и готовой прийти на помощь, а тут ее дочка говорит подобное Весте. Где ребенок мог это услышать?
– Не обращай на нее внимания, милая, – постаралась, насколько возможно, успокоить ее мать. – Она ничего не понимает. Твоего папу звали мистер Стовер, ты родилась в Коламбусе. А драться с другими девочками нельзя. Если драться, они станут говорить всякие гадости – иногда даже не понимая, что говорят. Просто не трогай ее и больше с ней не водись. Тогда она ничего тебе и не скажет.
Объяснение было не самое убедительное, но Весту оно пока что устроило.
– Если она попробует меня стукнуть, то и я ее стукну, – стала она настаивать.
– Просто не подходи к ней, мышонок, ты меня слышишь? Тогда она и не будет к тебе приставать, – возразила ей мать. – Ссориться нельзя. Хорошие девочки так себя не ведут. Просто учись, а на нее не обращай внимания. Она не сможет с тобой ссориться, если ты ей не дашь.
Веста отправилась к себе, но Дженни много думала о случившемся, и не один день. Она не могла ничего сказать ни Лестеру, ни, естественно, кому-то другому, поскольку больше ей не с кем было говорить. Ей пришлось размышлять об этом, понимая, что среди соседей пошли разговоры, что ее прошлое сделалось темой для сплетен. Только откуда они узнали?
Но одно дело залечить единственную рану, и совсем другое, когда в одно и то же место приходится удар за ударом. Веста пока что не приносила из школы новых неприятных известий, но в один из дней Дженни, отправившись с визитом к миссис Хэнсон Филд, своей ближайшей соседке, которая прекрасно к ней относилась, несмотря на все слухи, оказалась случайно представлена миссис Уиллистон Бейкер, пившей там чай. Миссис Бейкер, жившая не столь близко, многое знала о Кейнах, о том, что случилось с Дженни в Норт-сайде, и о настроениях в семействе Кейнов. Эта худая, умная и энергичная женщина, чем-то напоминавшая миссис Брейсбридж, очень заботилась о качестве своих знакомств. Она всегда полагала, что миссис Филд разделяет ее строгий подход, и, обнаружив, что Дженни заходит сюда в гости и ее принимают, внешне не подала виду, но внутри была весьма раздосадована.
– Миссис Бейкер, это миссис Кейн, – представила ее миссис Филд с улыбкой на лице и в полной уверенности, что обе будут рады знакомству, тем более что Дженни в свои двадцать девять выглядела молодой и простой, словно полевой цветок. Миссис Бейкер окинула ее взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
– Миссис Лестер Кейн? – уточнила она.
– Да, – подтвердила миссис Филд.
– Вот как, – продолжила та ледяным тоном. – Я много про вас наслышана.
Она повернулась к миссис Филд, полностью игнорируя Дженни, и вернулась к своим комментариям относительно светской активности их общей знакомой.
– И в должной степени консервативна, – добавила она к ее характеристике в качестве аккуратного напоминания миссис Филд, что той стоит быть разборчивей насчет того, кому разрешено заходить в гости.
Дженни беспомощно стояла рядом, неспособная сформулировать мысль, уместную в столь неблагоприятной ситуации. Миссис Бейкер же немедленно объявила, что ей пора, хотя изначально намеревалась остаться куда дольше.
– У меня нет ни единой минуты. Я обещала миссис Нил, что обязательно сегодня к ней загляну. Я вас и так, наверное, успела утомить.
Она направилась к двери, даже не удостоив Дженни взглядом. Лишь уже выходя из комнаты, она посмотрела в ее сторону и холодно кивнула.
– С кем только не доведется иной раз познакомиться, – сообщила она напоследок хозяйке.
Миссис Филд не чувствовала в себе способности как-то защитить Дженни, поскольку ее собственное общественное положение было не слишком выдающимся, и она, как любая женщина среднего класса, пыталась соответствовать ожиданиям. Она не рискнула бы обидеть миссис Уиллистон Бейкер, которая стояла на общественной лестнице куда выше Дженни. С извиняющейся улыбкой она вернулась туда, где сидела Дженни, но была при этом несколько взвинчена. Дженни, само собой, находилась не в своей тарелке. Она рассчитывала на веселую и приятную беседу, однако сейчас обе могли выдавить из себя разве что какие-то бестолковые фразы, лишь бы не молчать. Наконец Дженни придумала какой-то повод, чтобы отправиться домой. Случившееся больно ее ранило, да и миссис Филд, видимо, теперь понимала – само знакомство с ней было ошибкой. Больше взаимных визитов не будет, она это знала. Притом рядом все это время не было никого, кто мог бы помочь, удержать от мыслей о том, что ее жизнь – сплошная неудача, что исправить уже ничего невозможно, да и будь даже возможно, все равно не получилось бы. Лестер не намеревался на ней жениться и выправить ее положение. Ею владела глупая идея, что, женись он на ней, все каким-то образом изменится, но она не имела ни малейшего представления о том, сколь долгую и тяжкую борьбу за то, чтобы она вошла в его круг, ему пришлось бы вести, решись он на такое.
К несчастью для Дженни, она пока что не понимала, насколько сильно повсеместное общественное расслоение, которое управляет жизнью людей почти что помимо их воли, разве что они окажутся особенно могучи и агрессивны, да и в этом случае успех часто не на их стороне. Она знала, что семейство Лестера настроено против нее, но не знала, что общество требует много такого, чего не достичь ни богатством, ни знатностью, – общество того рода, который предпочитал Лестер. Он (если оставить в стороне его любовь к Дженни) обожал в людях сообразительность, остроту реплик и даже некоторое высокомерие. Это правда, что, если за всем этим не стояли глубокий ум и чувства, он яростно возражал бы, но в противном случае его эти качества крайне привлекали. С этой точки зрения ему мало кто подходил, хотя такие были, и к его удовольствию – в его кругу. К ним относилась Летти Пейс, девушка, которой Лестер весьма интересовался, пока не влюбился в Дженни, но она с тех пор вышла замуж за богатого и деловитого Малкольма Джеральда и уехала в Европу. Еще была миссис Брейсбридж, а также миссис Ноулз из Цинциннати, с которой он мог с удовольствием поболтать, а иной раз и серьезно побеседовать о сложных материях. У них не было того, что имела Дженни, однако было нечто иное – иногда почти столь же привлекательное. Он несколько раз пытался прояснить для самого себя, что именно его привлекает в Дженни, и наконец пришел к выводу, что дело в ее отношении к жизни – простом, добром, сочувственном, с отзвуком прирожденной силы характера, подобным доносящейся издалека мелодии органа. В ней было что-то такое, он мог за это поручиться собственной жизнью. Он знал, что не интересуется глупцами и не желает с ними связываться. В Дженни же было нечто – мощное эмоциональное притяжение, которое его не отпускало.
В их нынешней семейной жизни стала проявляться еще одна ее сладостная сторона. Если исключить поведение разнообразных лиц, кто первоначально, поскольку богатство и утонченность новых соседей были очевидны, поторопился обозначить дружественные намерения, и кто впоследствии, когда стало известно об их прежних отношениях, начал демонстрировать посредством замечаний, намеков, отсутствия визитов или даже, применительно к Дженни, прямых оскорблений, что они не желают иметь ничего общего с домохозяйством или людьми, чей моральный облик подозрителен (Лестер о таком поведении пока что ничего не знал, поскольку Дженни ему не рассказывала), то атмосфера в доме была вполне счастливая. Еще в норт-сайдской квартире выяснилось, что Дженни – прекрасная домохозяйка, спутница жизни, подруга и помощница. На новом месте все эти качества, нисколько не умалившись, проявили себя даже с большей пользой. После усилий, пришедшихся на первые недели, по настоянию Лестера она оставила попытки делать что бы то ни было помимо общего руководства. Как уже упоминалось, на то, чтобы исполнять обязанности, ранее приходившиеся на долю наемного работника, теперь имелся Герхардт, который делал все куда более ответственно и эффективно. Несмотря на свой возраст – а он был уже изрядно стар и сделался раздражительным, сварливым, подозрительным, – он день напролет возился в доме и на участке, собирал сучья и принесенные ветром бумажки, обменивался приветствиями с конюхом, почтальоном, молочником, разносчиком газет и любым другим, кто имел постоянное или временное отношение к его хозяйству. Из житейской пучины, в которой любая жизнь, и в первую очередь собственная, казалась ему бессмысленной и где кроме смерти нечего было и желать, Герхардт вознесся туда, где чувствовал, что ему еще отпущено какое-то время и он способен сделать для мира кое-что существенное. К Лестеру он теперь ощущал мужское расположение, поскольку этот джентльмен относился к нему с вниманием и неизменной вежливостью, и был склонен отныне считать все, что Дженни утверждает насчет замужества, безусловной истиной, ведь ее дом был столь великолепен, а те, кто его посещает, явно были уверены, что все тут в порядке – да и как иначе? Так что он занимался своими многочисленными обязанностями, недовольный, если хоть что-то в доме делалось без его участия.