Едва ли не самым ярким звеном во всем домохозяйстве была подрастающая и взрослеющая Веста, которую Лестер постепенно все сильней обожал. С тех пор как они уехали с Шиллер-стрит и он смог видеть ее в приятной домашней обстановке, она стала нравиться ему больше прежнего. Он обнаружил, что Веста очень быстро все схватывает; по вечерам она сидела за большим столом в библиотеке, штудируя учебники, Дженни шила рядом, а Герхардт одну за другой читал свои бесконечные немецко-лютеранские газеты, к которым теперь имел доступ. Его заметно печалило, что Веста не может ходить в лютеранскую приходскую школу, но Лестер ни о чем подобном и слышать не желал.
– Не требуется нам этих твердолобых немецких премудростей, – сказал он Дженни, когда она сообщила ему о жалобах Герхардта. – Государственные школы – то, что нужно любому ребенку. Передай ему, чтобы от нее отстал.
Иногда совместно проведенное время для всех четверых было по-настоящему замечательным. Лестеру нравилось поставить семилетнюю школьницу перед собой между коленей, чтобы поддразнить. Он любил выворачивать наизнанку так называемые факты жизни, обсуждать ее парадоксы и наблюдать, как со всем этим справляется развивающийся детский ум.
– Что такое вода? – мог спросить он ее и, услышав в ответ «то, что мы пьем», непонимающе вглядеться и уточнить: – Это правда, но что она такое? Вас что, этому не учат?
– Но это правда то, что мы пьем, разве нет? – упорствовала Веста.
– Тот факт, что мы ее пьем, не объясняет, что она такое, – отвечал он. – Спроси сама учителя, что такое вода. – И оставлял ее с этой животрепещущей проблемой в юной душе.
Пища, фарфор, ее собственное платье, все что угодно разлагалось им на химические составляющие, после чего Лестер оставлял ее разбираться в тех туманных соображениях, что за поверхностным видом вещей кроется что-то иное, пока она не пришла от него в полный восторг. Прежде чем отправиться утром в школу, Веста обязательно демонстрировала ему, как хорошо сегодня выглядит, – привычка, порожденная его постоянными критическими замечаниями относительно ее внешнего вида. Он хотел, чтобы она выглядела красиво, настаивал на том, чтобы ей повязывали большой голубой бант, чтобы с наступлением осени не забывали сменить туфельки на сапожки и чтобы цветовая гамма ее одежды соответствовала цвету лица и характеру.
– Характер у ребенка легкий и веселый. Не нужно надевать на нее ничего темного, – заметил он однажды.
Дженни поняла, что в этом с ним следует консультироваться, и часто говорила:
– Беги к папе, пусть посмотрит, как ты выглядишь.
Веста подбегала к нему, быстро кружилась на месте и всякий раз спрашивала:
– Ну как?
– Да. Все в порядке. Можешь идти.
И она шла.
Он так ею гордился, что по воскресеньям, а иногда и в будние дни, когда они с Дженни отправлялись кататься, Лестер обязательно сажал Весту между ними. Он настоял, чтобы Дженни отправила ее в танцевальную школу, чем разгневал и опечалил Герхардта.
– Такое пренебрежение к религии, – пожаловался он Дженни. – Вся эта дьявольская чепуха. А теперь еще танцы. Чего ради? Чтобы сделать из нее негодницу – существо, которого следует стыдиться.
– Нет же, папа, – возразила Дженни. – Тут нет ничего дурного. Это ужасно хорошая школа. Лестер говорит, что ей нужно туда ходить.
– Лестер, Лестер, опять Лестер! Много он знает о том, что хорошо для ребенка. Картежник, и пьет виски!
– Хватит, папа, не надо так говорить, – с теплотой отвечала Дженни. – Он хороший человек, и ты это знаешь.
– Ну да, ну да. Хороший. В чем-то может статься. Но не в этом. Нет.
Он ушел с причитаниями, хотя в присутствии Лестера ничего не сказал.
Это правда, что в подвале в немалом количестве хранились пиво, виски, наливки и ликеры и что Лестер их пил. Не отказывался и сам Герхардт, если хорошенько попросить. Напитки всегда стояли на столе. Только если он гневался, виски оказывался пороком, как вот сейчас.
Старого Герхардта так заботило, чтобы Веста хорошо училась, что он стремился постоянно контролировать ее занятия.
– Почему ты бросила учебник? – восклицал он, если она вставала из-за стола, чтобы подойти к окну или сбегать к роялю, или просто оставляла свое занятие, чтобы его поддразнить. Его требования не действовали на девочку, поскольку она давно обнаружила, что его сварливая грубость применительно к ней ничего не значит.
– Снова ты за свое, – говорила она, дергая его за рукав или гладя седую щеку. После этого Герхардт уже не сопротивлялся. Он терял над собой контроль – что-то поднималось изнутри и перехватывало горло. Он жаждал внимания и любви и, получив все это от Весты, своей малышки, уже не волновался о том, что она там делает.
– Опять эти твои штучки! – восклицал он. Веста в ответ тянула его за ухо. – Перестань! Хватит уже!
Впрочем, трудно было не заметить, что переставать от нее не требовалось, а равно и возвращаться к учебникам, если она сама того не захочет. Герхардт терял всяческое желание командовать девочкой, если она сама того не желала.
Глава XXXVIII
На протяжении всего того времени, пока Лестер делал свое «семейное» положение все более демонстративным, семейство Кейнов воспринимало его упрямое игнорирование условностей со смешанным чувством боли и неудовлетворения. Им было очевидно, что со временем из этого не выйдет ничего, кроме откровенного скандала. До них уже начали доходить слухи. Люди, похоже, все понимали, хотя напрямую ничего и не высказывали. Кейн-старший с трудом мог себе представить, что такое нашло на его сына, чтобы он подобным образом презрел условности, а потом намеренно остался на избранном пути. Будь та женщина кем-то выдающимся – волшебницей сцены, мира искусства или литературы, возможно, все удалось бы если и не одобрить, то хотя бы объяснить, но это существо было, согласно Луизе, совершенно обычным, безликим ничтожеством. Такого он понять не мог.
А ведь Лестер был человеком столь одаренным, при этом хорошим судьей жизни и женщин. До сих пор его выбору подруг можно было лишь завидовать. Стоило лишь взглянуть на тех женщин в Цинциннати, кто его знал и был к нему неравнодушен. Взять, к примеру, Летти Пейс. Отчего, во имя здравого смысла, он на ней не женился? Миловидная, добрая, талантливая. На него заглядывались многие родовитые и богатые девушки – и вот до чего дошло. Старик очень печалился и постепенно начал охладевать в своем к нему отношении. Казалось позором, что Лестер так к нему относится, а также к своей матери и сестрам. Неестественно, неоправданно, неприлично. Арчибальд Кейн размышлял над этим, пока не почувствовал, будто что-то нужно менять, хотя он и не мог пока что сказать, что именно. Лестер сам себе хозяин. И долго был его любимым сыном.
Определенные перемены лишь приблизили развязку. Через несколько месяцев после катастрофического визита в Чикаго Луиза вышла замуж, так что семейный особняк опустел, если не считать забегающих в гости внуков. Лестер на свадьбе не был, хотя получил приглашение. Затем скончалась миссис Кейн, что потребовало переписать семейное завещание. По этому случаю Лестер приехал, опечаленный тем, что в последнее время редко видел мать, и тем, что нанес ей такую рану, но никак не объяснился. Отец намеревался с ним поговорить, однако передумал, поскольку Лестер явно был не в настроении. Он вернулся в Чикаго и еще несколько месяцев не давал о себе знать.
После смерти миссис Кейн отец переехал к Роберту, поскольку трое внуков отчасти скрашивали ему старость. Бизнес, если не считать окончательных изменений, которые должны были случиться после его смерти, находился в руках Роберта. Последний держался неизменно предупредительно с сестрами и их мужьями, имея в виду свои надежды заполучить в конце концов полный контроль. Его никак нельзя было назвать подхалимом, но лишь умным и расчетливым бизнесменом, куда умней, чем мог представить его брат. Он уже был вдвое богаче любого из наследников, но держал это знание при себе и делал вид, что не особо состоятелен. Он понимал, сколь опасна зависть, и предпочитал спартанское существование, делая ставку на наличность, которую трудно отследить, но которая надежна и всегда готова к использованию. Пока Лестер качался на волнах собственных эмоциональных отношений, Роберт не переставал работать.
Случилось так, что планы Роберта по отстранению брата от контроля за бизнесом оказались не слишком нужны, поскольку его отец, как следует поразмыслив над происходящим в Чикаго, пришел к четкому выводу, что мало-мальски значительная доля его состояния Лестеру достаться не должна. Очевидно, Лестер оказался не столь сильным, как он думал. Длительная совместная деятельность с Робертом, возможность близко наблюдать его методы, холодные, но чрезвычайно практичные, привели его к мнению, что с коммерческой точки зрения выбор между ними очевиден. Быть может, Лестер выше интеллектуально и эмоционально. С точки зрения артистизма и светскости о сравнении вообще речи не идет, но тихий эффективный подход Роберта давал коммерческие результаты. Если Лестер не способен должным образом собраться в этой фазе матча, сможет ли он вообще когда-нибудь? Состояние лучше оставить тому, кто сможет о нем позаботиться. Арчибальд Кейн серьезно подумывал о том, чтобы поручить адвокату негласно переписать его завещание таким образом, что Лестеру, если тот не изменит своего поведения, останется лишь чисто номинальная доля. Но отец решил дать ему еще один шанс – по сути, попросить его о том, чтобы он оставил свою нынешнюю фальшивую жизнь и показал миру, что прочно стоит на ногах. Было еще не поздно. Перед ним открывалось большое будущее. Неужели он в здравом уме его отринет? Старик Арчибальд написал Лестеру, что хотел бы с ним поговорить, когда у того выдастся возможность, и по прошествии тридцати шести часов Лестер уже был в Цинциннати.
Результат беседы оказался ничуть не более удовлетворительным, чем разговор Лестера с Робертом после визита Луизы, пусть и в чем-то более определенным. Отец, сделав вид, что нездоров, принял Лестера в своей большой уютной комнате в резиденции Роберта. После нескольких формальных вопросов о погоде в Чикаго и общих перспективах бизнеса Арчибальд напрямую перешел к предложению, которое было у него на уме.