Соседи продолжали судачить, даже несмотря на то, что Лестер был человеком известным, завидного положения и, очевидно, вполне мог себя защитить. Вскоре всему городу (да и всей стране) сделалось известно, что он женился неудачно или наперекор принятому в семье Кейнов, вернее сказать, известным сделался результат. Лестер, один из главных наследников, женился на служанке! Наследник многомиллионного состояния! Подумать только!
Американская публика любит сплетни насчет богатых, во всяком случае, любила в те времена. Ее чрезмерно интересовало все, связанное с обретением денег и их тратой, поскольку это чуть ли не единственный и важнейший интерес, объединяющий нацию. Некое семейство обладает миллионом долларов, или двумя, или десятью. Как они их потратят? За кого выйдут замуж их дочери? Сколько денег получат дети? В кого они влюблены? Делом газет было вести всему этому учет, особенно в воскресных выпусках, а некоторые светские издания тиражом поменьше всецело тому посвящались.
После того как Лестер дерзко прожил нынешним образом в Гайд-парке несколько лет, пусть иной раз и падая духом, то в одном, то в другом небольшом светском листке стали появляться намеки на то, что он неудачно женился, точнее, бросил тем вызов мнению семьи, что женился он на девушке темного происхождения, что переживает весьма романтический период, избегая публичности и внимания, хотя мог бы взять в жены кого-то из знаменитостей и блистать в светских кругах Чикаго. То обстоятельство, что он, может статься, и вовсе не женат, этими заметками вежливо игнорировалось, поскольку для их авторов романтический союз между богачом и бедной работницей выглядел более привлекательно. Бедным и зачастую низкооплачиваемым сотрудникам небольших изданий казалась поразительной сама подобная возможность. Такой лакомый кусочек газетные корреспонденты телеграфировали из города в город как пример истинной романтики нашего времени и нашей жизни. Небольшая светская газета под названием «Саут-сайд баджет» анонимно описала его как «сына известного и богатого каретного фабриканта из Цинциннати» и вкратце поведала известную ей часть истории. «Что до миссис… – благоразумно продолжала статья, – о ней сведений не так много, не считая того, что она некогда прислуживала в семье, хорошо знакомой светскому обществу Кливленда, а прежде, как утверждается, была работницей в Коламбусе, штат Огайо. Можно ли после столь живописной романтической истории в высшем обществе утверждать, что любви не существует?»
Лестер статью видел. Газету эту он не читал, но какая-то добрая душа позаботилась о том, чтобы отчеркнуть заметку и отправить экземпляр ему по почте. Он был сильно раздражен, поскольку сразу заподозрил, что планируется какой-то шантаж. Но что именно теперь делать, он толком не представлял. Конечно, он предпочел бы, чтобы подобные сообщения прекратились, но ему также подумалось, что, если он попытается их остановить, может выйти лишь хуже. Его беспокоило, что подумают его семья и его друзья в чикагском обществе, однако он не стал пока что ничего предпринимать в надежде, что новых статей не будет. Со временем, однако, за этой заметкой последовали другие, которых он уже не видел, и, когда он наконец созрел для действия, на них успели обратить внимание некоторые газетчики в местных журналистских кругах. Они начали выяснять, о ком идет речь. Скрытые упоминания о нем стали появляться в других небольших газетах. Наконец у редактора одного из воскресных выпусков, более предприимчивого, чем остальные, зародилась мысль сделать об этой любовной истории большую публикацию. Она казалась поразительной со многих точек зрения. Ему виделась статья на целую полосу в воскресном выпуске с кричащим заголовком наподобие «Пожертвовал миллионы ради возлюбленной служанки», фото Лестера, Дженни, дома в Гайд-парке, завода Кейна в Цинциннати, торгового зала на Мичиган-авеню и так далее. Мысль показалась ему такой замечательной, что он посоветовался со старшим редактором, который, несмотря на престиж семейства, решил, что попробовать стоит. Компания Кейна не давала рекламы ни в ежедневных, ни в воскресных выпусках. Газета была им ничего не должна. Если бы кто-то предупредил Лестера, он мог бы еще все остановить, посоветовавшись с собственным рекламным отделом, дав рекламу в газету или обратившись напрямую к издателю. Он, однако, ничего не знал и потому был не в силах предотвратить публикацию.
Одним из достойных, хотя, по сути, еще более катастрофических для Дженни и Лестера поступков воскресного редактора было то, что он тщательно проверил все факты. Местным корреспондентам в Цинциннати, Кливленде и Коламбусе приказали телеграфировать все, что в их городах известно о Дженни. У семейства Брейсбридж в Кливленде уточнили, действительно ли Дженни работала там. Из Коламбуса пришла местами искаженная история семейства Герхардт. Было обнаружено, что Дженни проживала в Норт-сайде как миссис Кейн за несколько лет до предполагаемой свадьбы, и все факты очень удачно улеглись в статью. Редактор вовсе не намеревался быть жестоким или критически настроенным, тон планировался скорее одобрительный. Все неприятные подробности, такие как предполагаемая незаконнорожденность Весты, предполагаемая аморальность того, что Лестер и Дженни живут как муж с женой, ими не являясь (газетчики так и не смогли выяснить истину или ложность утверждений о их женитьбе или ее отсутствии), предполагаемые причины, по которым семейство Лестера, что было хорошо известно, возражала против этой пары, надлежало опустить. Задумкой воскресного редактора было подать более или менее историю Ромео и Джульетты, где Лестер выглядел бы страстным, до самопожертвования влюбленным, а Дженни – бедной и красивой девушкой из рабочего класса, которую верность увлеченного ею миллионера подняла к вершинам богатства и светского общества. Все выглядело столь замечательно, что для иллюстрирования различных стадий любовной истории наняли известного газетного художника, и все вместе было оформлено по высшим стандартам желтой прессы.
Лестер так и не узнал, как газета заполучила его фото, хотя оно было попросту куплено у его семейного фотографа из Цинциннати. Дженни тоже не знала, выходя утром из ворот, чтобы отправиться в город, что ее «щелкнул» газетный репортер. На ней был нарядный прогулочный костюм, и она очаровательно выглядела, так что не придала снимку значения, решив, что в том нет ничего дурного, хотя понимай она, в чем дело, в ужасе бы отпрянула. Сфотографировали их дом, торговый зал компании и все остальное. Наконец, словно бы ниоткуда, появилась статья – очень одобрительная, усыпанная сахарными фразами, и тем не менее, несмотря на все благие намерения, за ней можно было смутно разглядеть мрачную и печальную действительность. Дженни не сразу ее увидела. Лестер вырвал этот лист из газеты, когда она случайно попалась ему на глаза. Он был ошарашен, выведен из себя, раздражен настолько, что не передать словами. «Кто мог представить, что треклятая газета так поступит с частным гражданином, спокойно занятым своим делом», – подумалось ему. Он бросился прочь из дома, чтобы не выдать своего глубокого внутреннего ужаса. Избегая населенных районов города, в первую очередь делового центра, он поехал по Коттедж-гроув-авеню в сторону открытой прерии. Под громыхание трамвая он думал о том, что сейчас на уме у его друзей – Доджа, Бернама Мура, Генри Алдрича и всей их обширной компании приличных людей. Воистину сенсация! Отчего он не занялся тогда предыдущей заметкой? Адвокат, хорошенько поработав с прессой, мог бы все остановить. Теперь уже поздно. Ущерб нанесен. Гневаться бессмысленно. Лучшее, что он мог сейчас сделать, это принять храбрый вид и ничего не говорить или попросту безразлично от всего отмахнуться, сохраняя видимость того, что женат. В одном он был уверен – дальнейшие комментарии можно будет предотвратить. Домой он вернулся уже более спокойным и внешне выглядел как обычно, хотя сгорал от желания на следующее утро отправиться в контору и связаться со своим адвокатом Уотсоном. Он не хотел ничего говорить Дженни, потому что не чувствовал себя готовым обсуждать с ней эту тему.
На следующее утро он как можно раньше поехал в контору с ощущением, что ему предстоит чрезвычайно сложная задача. Было тяжело ехать или идти, находясь в некотором смысле под прицелом множества любопытных или укоризненных взглядов. Его подчиненные обо всем знают. Тем, кто не читал статью, расскажут остальные. Все узнает и семья в Цинциннати. Там читают кое-какие чикагские издания, и кто-нибудь обязательно озаботится тем, чтобы привлечь к этому материалу внимание отца и брата, не говоря о сестрах. Он был уверен, что весь Чикаго уже в курсе. От этого он совсем упал духом.
Получив телефонное сообщение, мистер Уотсон явился по вызову. Это был крупный спокойный мужчина, чуть лысоватый, голубоглазый, довольно румяный и гладко выбритый, напоминавший своим видом некоторые из опубликованных изображений Роберта Г. Ингерсолла, знаменитого юриста-агностика. Он глядел на Лестера с улыбкой, поскольку предчувствовал, что срочный вызов был как-то связан со статьей.
– Вы видели вчерашнюю статью в… про меня, надо полагать, – начал Лестер.
– Видел, – ответил Уотсон, который этого и ожидал, но, конечно, никаким образом не подал вида.
– Нет смысла говорить, Уотсон, что я бы многое отдал ради того, чтобы она не появилась.
– Я вас прекрасно понимаю, – согласился адвокат.
– Теперь, когда коня уже угнали, остается разве что запереть конюшню. Я не хочу никаких дальнейших публикаций, если это возможно предотвратить.
– Вполне возможно, – успокоил его Уотсон. – Предоставьте это мне.
– Я в вас не сомневался, поэтому и вызвал. Жалею только, что не обратился раньше. Шесть месяцев назад в «Саут-сайд баджет» вышла небольшая заметка, которую можно было считать предупреждением, но я этого не сделал. О чем теперь искренне сожалею.
– Давайте не горевать о том, что уже в прошлом, – сказал адвокат. – Я читал статью, в ней нет никакой клеветы. Если оставить в стороне то обстоятельство, что она делает вас женатым в глазах публики, и определенные упоминания прежней бедности миссис Кейн, я считаю ее для вас весьма приятной. Вы можете принять в качестве факта одну вещь, хотя я понимаю, что для вас это мало что значит: она делает из вас кого-то наподобие народного героя в глазах рабочего класса – так называемого пролетариата.