Лестер подобным энтузиазмом не обладал. Жизнь успела в избытке показать ему большую часть своих так называемых радостей. Он насквозь видел те иллюзии, которые так часто и так шумно провозглашают удовольствиями, и престиж, которого можно было бы добиться, не всегда казался ему существенным. Деньги были важны: чтобы считаться по-настоящему выдающимся во всем, кроме искусства, их нужно было много, да и в искусстве человек при деньгах также считался куда более выдающимся. Но деньги у него были изначально. Даже сейчас кое-что оставалось – достаточно для комфорта. Хочет ли он поставить их на карту? Он задумчиво оглядел все вокруг. Вполне возможно. Мысль, что он будет просто сидеть в сторонке и смотреть до скончания своих дней, как работают другие, утешительной точно не являлась.
Это его настроение длилось какое-то время, после чего Лестер решил, что пора уже пошевелиться и заняться делом. Спешить, как он сам сказал себе, некуда, главное – не ошибиться. Для начала он даст бизнесу, то есть людям, вовлеченным в производство и продажу карет, время осознать, что он покинул компанию Кейна, во всяком случае в настоящий момент, и открыт для предложений. Поэтому он объявил, что уходит из компании и едет в Европу, якобы на отдых. Он ни разу не выезжал за границу. По зрелом размышлении он решил, что сможет неплохо провести время. Дженни будет рада. Весту можно оставить дома с Герхардтом и служанкой, а они с Дженни немного попутешествуют и посмотрят, что такого может предложить Европа. Его интересовали Венеция и Баден-Баден, а также рекомендованные ему замечательные воды. Воображение его также слегка будоражили Каир, Луксор и Парфенон. Было любопытно взглянуть, как они выглядят. Не то чтобы его это сильно волновало – он подозревал, что мир повсюду одинаков, но все же хоть какие-то отличия. Потом он вернется и уже со всей серьезностью соберет воедино свои намерения.
Время для поездки настало весной, довольно скоро после смерти отца. К выбору тура Лестер подошел с приятной для себя тщательностью. Дженни он посвятил в свои планы. За несколько недель до того он как можно скорее завершил обязанности в представительстве, и они, собрав все необходимое для путешествия, погрузились на пароход, идущий из Нью-Йорка в Ливерпуль. Всей важной информацией и дорожными аксессуарами он запасся заранее, вдвоем они побродили по Лондону и Эдинбургу, а из Лондона отправились сразу на Нил, пока не наступила жара. Назад вернулись через Грецию и Италию в Австрию и Швейцарию, а оттуда далее через Францию и Париж в Германию и Берлин. Ему все было интересно, помогало отвлечься, но в сознании занозой сидела мысль, что он зря теряет время. Те, кто строит великие бизнес-империи, не путешествуют, здоровье поправлять он тоже не намеревался. В прошлом он иной раз позволял себе побездельничать, но все это время определенно оставался на связи с компанией отца посредством почты и телеграфа. Сейчас все было иначе. Он чувствовал легкое беспокойство.
Дженни, со своей стороны, получила множество эмоций от того, что узнала и увидела, хотя она и не могла не заметить, что с Лестером не все в порядке. Разумеется, он сообщил ей основные подробности случившегося, не заостряя внимания на их истинной важности. Он ушел из компании Кейна и подумывает о том, чтобы вложиться в другую и начать собственное производство. Скорее всего, его, как и всегда, ждет крупный успех, но до конца он еще не решил. Дженни теперь куда лучше понимала, как устроен мир, сделавшись ему тем самым куда более подходящей спутницей, хотя она оставалась все той же Дженни – задумчивой, изумленной, озадаченной. Жизнь рисовалась ей странной и запутанной картиной – прекрасной, но необъяснимой.
Любопытно отметить, какой эффект оказывает путешествие на пытливый ум. В Луксоре и Карнаке – местах, о существовании которых Дженни даже не подозревала – она узнала про древнюю цивилизацию, могучую, сложную, самодостаточную. Здесь жили и умирали миллионы людей, веривших в иных богов, иное государственное устройство, иные подробности существования. Мудрый Лестер делился с ней своими познаниями – в основном посредством кратких содержательных комментариев, – но Дженни и сама составила себе ясное представление о том, как огромен мир. С этой перспективы, познав руины Греции, павший Рим, забытый Египет и значительные отличия от них новой цивилизации, она осознала, сколь бессмысленны в конечном итоге наши мелкие затруднения – и мелкие верования. Лютеранство отца казалось ей теперь не особо существенным, а социальное устройство Коламбуса, штат Огайо, – скорее бестолковым. Мать так переживала, что подумают другие, особенно соседи – но вот перед Дженни мертвые миры, где когда-то жили люди, плохие и хорошие, а разница в моральных стандартах между ними зависела, как объяснил Лестер, иногда от климата, а иногда от религиозных верований и явления необычных личностей наподобие Магомета. Ему нравилось демонстрировать ей, сколь глупы мелкие условности в свете суммы всего сущего – и она, пусть неясно, начинала это видеть. Допустим, она поступила неправильно – в определенном масштабе это, может статься, и важно, но перед суммой цивилизаций, перед суммой могущественных сил, какое все это имеет значение? Еще немного, и все они умрут: и она, и Лестер, и все остальные. Разве имеет значение что-то, кроме доброты – кроме доброго сердца? Есть ли хоть что-то еще настоящее?
Глава XLIV
Путешествуя за границей, Лестер столкнулся, сперва в лондонском «Савое», а позже в каирском «Шефердсе», с прежней любимицей своего отца и единственной девушкой, про которую, еще до Дженни, можно было сказать, что он ее по-настоящему обожал, – Летти Пейс. Он очень давно ее не видел. Почти четыре года она провела в качестве миссис Малкольм Джеральд и еще два – в качестве очаровательной вдовы. Малкольм Джеральд был очень богат, сколотив свое состояние (по слухам, не в один миллион) на банковских и биржевых операциях в Цинциннати, и оставил миссис Малкольм Джеральд весьма состоятельной вдовой. У Летти был один ребенок, маленькая девочка, под постоянной надежной опекой няньки и служанки, и она неизбежно являла собой живописный центр целой толпы поклонников, собравшихся из всех столиц цивилизованного мира. Сама она была талантливой женщиной, высокого роста, грациозной, артистичной, писала стихи, отличалась всеядностью в чтении, изучала искусство, а также являлась искренней и горячей поклонницей Лестера Кейна.
В свое время она его всерьез любила, поскольку с юности внимательно наблюдала за кавалерами и их похождениями, и Лестер всегда привлекал ее как настоящий мужчина. Такой разумный, думала она, такой спокойный. Его поведение всегда было откровенным и естественным, несмотря даже на то, что в нем присутствовала нотка, которую многие могли бы счесть за грубость. Ханжества он терпеть не мог, что ей нравилось. Он был склонен отмахиваться от мелких фривольностей, свойственных светской беседе, и говорить о вещах простых и обычных. Множество раз в прошлом им доводилось улизнуть из танцевального зала, чтобы устроиться где-нибудь на балконе, пока Лестер покурит. Он спорил с ней о философии, обсуждал книги, описывал политические и социальные условия в других городах, говорил об успехах и неудачах общих друзей в сочувственном и покровительственном ключе, а Летти все надеялась и надеялась, что он сделает ей предложение. Не однажды она глядела на его большую тяжелую голову с коротко постриженной порослью жестких каштановых волос и думала, как замечательно было бы погладить ее ладонью.
Раз за разом она воображала себя в его объятиях, как он прижимает ее к себе, радостно ласкает, и решила, что, если такой день действительно наступит, она сможет считать себя счастливейшей из женщин, поскольку это будет означать, что Лестер ее любит. Ее не особенно заботили его состояние и семья – ее собственное семейство тоже было не из бедных, – и обожала она его не за это. «Лестер Кейн, вот кто», – не раз говорила она матери, и для нее стало тяжким ударом, когда Лестер в конце концов ее оставил и нашел себе Дженни, поскольку она все это время продолжала ждать и надеяться – пока не стало слишком поздно, подумалось ей.
Вскоре Малкольм Джеральд, неизменно верный поклонник, сделал Летти примерно шестьдесят пятое по счету предложение, и она его приняла. Любить его она не любила, но вполне могла с ним уживаться, а выходить замуж было нужно. Незрелые юнцы из местного света ее не интересовали. Если уж не Лестер, то хотя бы спокойный и здравый мужчина, чему Джеральд удовлетворял. На день свадьбы ему было сорок четыре, и он прожил всего четырьмя годами больше – как раз чтобы убедиться, что взял в жены очаровательную и терпимую женщину широких взглядов. Когда он скончался от воспаления легких, миссис Джеральд осталась богатой вдовой – дружелюбной, привлекательной, чарующей своим знанием мира и не занятой ничем, кроме собственно жизни и траты денег.
Однако и к этому она подходила со страстью. Идеал мужчины – в лице Лестера – она установила для себя уже давно. Все эти малозначительные графы, князья, лорды и бароны, среди которых Летти вращалась то в одном, то в другом светском обществе (ее круг друзей и связи с возрастом значительно расширились) ни в малейшей степени ее не интересовали. Она страшно устала от поверхностного лоска титулованных охотников за чужим богатством, с которыми встречалась за границей. Умевшая оценивать человеческие качества, хорошо изучившая мужчин и их манеры, питавшая естественную склонность к рассуждениям в области социологии и психологии, она видела насквозь их самих и цивилизацию, которую они представляли.
– Я была бы счастливей в маленьком домике с мужчиной, которого некогда знала в Цинциннати, – сообщила она одной из своих титулованных подруг, до замужества американке. – Самый разумный, чистый, достойный из людей. Сделай он мне предложение, я бы согласилась, пусть мне даже пришлось бы самой зарабатывать на жизнь.
– Он был настолько беден? – удивилась подруга.
– Да нет же. Вполне состоятелен, но для меня это ничего не значило. Просто он был тем самым мужчиной, который мне нужен.