– Знаю, – спокойно сказал Лестер, вставая. Он взял ее за руки и внимательно вгляделся в ее лицо. Потом отвернулся. Летти помолчала, переводя дыхание. Этот его поступок привел ее в полное замешательство.
– Но ты слишком значительный человек, Лестер, чтобы довольствоваться десятью тысячами в год, – продолжила она наконец. – Ты слишком важная фигура, чтобы плыть по течению. Ты обязан вернуться в свет, в финансовые круги, к которым принадлежишь. Случившееся не будет тебя мучить, если ты вернешь себе долю в компании. Ты сможешь сам диктовать условия. И если ты расскажешь ей правду, она не станет возражать, я в этом уверена. Если она так тебя любит, как ты думаешь, то с радостью пойдет на жертву. Я в этом не сомневаюсь. А ты потом сможешь ее как следует обеспечить. Отчего ей отказываться?
– Дженни не деньги нужны, – мрачно сказал Лестер.
– Даже если и не деньги, она сможет прожить без тебя, а с приличным доходом сделать это ей будет легче.
– Она никогда не захочет, если только это зависит от меня, – добавил он со всей серьезностью.
– Ты должен ее оставить, – воззвала она к нему наконец. – Ты должен. Для тебя, Лестер, важен каждый день! Отчего ты наконец не решишься действовать сегодня, если на то пошло? Отчего?
– Не так быстро, – серьезно ответил он. – Вопрос очень щекотливый. Сказать по правде, мне совсем не хотелось бы этого делать. Это выглядит столь жестоко – и несправедливо. Я не из тех, кто ищет, с кем бы еще обсудить собственные дела. До сих пор я ни с кем об этом не желал разговаривать – ни с матерью, ни с отцом, ни с кем. Но ты отчего-то всегда казалась мне ближе всех остальных, и с тех пор, как я опять тебя встретил, я чувствовал, что должен тебе объяснить – и даже хотел этого. Я люблю тебя. Не знаю, поймешь ли ты, как такое возможно в нынешних обстоятельствах. Но это так. Ты ближе мне эмоциями и интеллектом, чем я думал. Не хмурься. Ты хочешь правды, разве нет? Что ж, вот тебе правда. Теперь попробуй объяснить меня самому себе, если сумеешь!
– Я не хочу тебя объяснять, Лестер, – сказала Летти мягко, накрыв его руку ладонью. – Я просто хочу тебя любить. Теперь я хорошо понимаю, как все вышло. Мне жаль себя. Мне жаль тебя. Мне жаль… – она поколебалась, – миссис Кейн. Она очаровательна. Мне она понравилась. Честное слово. Но эта женщина тебе не подходит, Лестер, правда. Тебе нужна не такая. Кажется нечестным, что мы с тобой здесь стоим и обсуждаем ее подобным образом, но это не так. Нам следует исходить из собственных достоинств. И я уверена, что, если ты изложишь ей все факты так, как изложил их мне, она увидит все как есть и согласится. Она не захочет причинить тебе зла. Послушай, Лестер, будь я на ее месте, зная все то, что сейчас знаю, или будь ты даже женат на мне, как положено в наших кругах, если бы возникли подобные осложнения, я бы тебя отпустила. Честное слово. Думаю, ты и сам это знаешь. Любая порядочная женщина отпустила бы. Мне было бы больно, но я бы поступила так. Ей будет больно, но она так поступит. Попомни мое слово, она тебя отпустит. Я понимаю ее не хуже тебя, даже лучше, ведь я тоже женщина. – Она помолчала. – Ах, если бы только у меня была возможность с ней поговорить. Она бы меня поняла.
Он серьезно глядел на нее, удивляясь страсти в ее голосе. Она была прекрасна, притягательна, чрезвычайно желанна.
– Не так быстро, – повторил он. – Мне нужно все обдумать. У меня еще есть время.
Она помолчала, слегка обескураженная, однако все равно исполненная решимости.
– Тебе нужно действовать, и поскорей.
Летти пыталась обманывать себя, будто, давая совет, не преследует собственных интересов, но это было не так. Она хотела быть с Лестером и надеялась, что, придя к ней с визитом после того, как Дженни его оставит, он будет рад поддаться ее чарам – и она его получит.
Глава L
Лестер тщательно обдумал сложившуюся ситуацию и был бы готов действовать уже вскоре после состоявшейся беседы, если бы одно из тех обстоятельств, что иной раз вмешиваются в наши дела, замедляя и прерывая их, не явило себя в его домовладении в Гайд-парке. Здоровье Герхардта стало стремительно ухудшаться.
Какое-то время летом, пока они отсутствовали, Герхардт чувствовал себя не лучшим образом. У него пропал аппетит, и он жаловался на боли в спине – симптом, который, пусть он того и не знал, свидетельствует о неправильном функционировании поджелудочной железы, этой фабрики, производящей несколько веществ, столь важных для живота. Его пищеварительный аппарат не получал в должных пропорциях три известных нам химических соединения, которые она вырабатывает в огромных количествах, – никто не может сказать отчего. Возможно, из-за общего исхудания оказался защемлен нерв, управляющий функционированием этого органа. Так или иначе, его здоровье ухудшилось, и он слег.
В те несколько лет, которые Лестер и Дженни прожили в Гайд-парке, он был наиболее примечательным членом домохозяйства. Как уже упоминалось, он взял на себя длинный список мелких забот, а теперь их следовало препоручить кому-то другому. Сперва он протестовал, утверждая, будто в том нет потребности и он скоро встанет на ноги, но день шел за днем, ему делалось хуже и уж во всяком случае не лучше, так что Дженни решила, что есть смысл нанять кого-то присматривать за печью и выполнять поручения. Так и поступили. Герхардт был вне себя от горя и неудовольствия. Он не хотел болеть и не хотел умирать. Он лежал у себя в комнате, где за ним со всем тщанием ухаживали Жанетта и Дженни, его навещали Веста, кухарка миссис Фрисселл, конюх Генри Уидс, а иногда заглядывал и Лестер, который в основном лишь интересовался, как его самочувствие. Рядом с его кроватью было окно, откуда открывался очаровательный вид на газон и на одну из прилегающих улиц, Герхардт смотрел туда и удивлялся, что мир как-то справляется без него. Он поочередно подозревал, что Уидс не следит требуемым образом за лошадьми и упряжью, что газетчик без должного тщания доставляет прессу, что у печника взорвется котел, или будет перерасход угля, или он всех заморозит. Десятки мелких треволнений – для него, однако, вполне реальных. Он повторял, что знает, как ухаживать за домом. Он был всегда очень кропотлив в исполнении обязанностей, которые сам себе назначил, и очень переживал, что все будет сделано не так. Дженни сшила для него роскошный и величественный халат из вымоченной шерсти, крытой темно-синим шелком, и купила мягкие шерстяные шлепанцы в цвет, но он редко все это надевал. Он предпочитал лежать в постели, читать лютеранские газеты и Библию, а еще допрашивать Дженни, все ли идет как надо.
– Сходи-ка в подвал и глянь, что там делает этот парень. Тепла в доме никакого, – жаловался он. – Знаю я, что он поделывает. Сидит себе и читает, совсем забыл про огонь, а когда вспомнит, все уже потухнет. Там еще пиво рядом, только руку протяни. Нужно припасы на ключ запирать. Откуда вам знать, что это за человек. Может статься, совсем никудышный.
Дженни возражала, что в доме вполне уютно, что работник – приличный, тихий, достойного вида американец, что, если он даже выпьет глоток-другой пива, беды в том никакой. Герхардт тут же взрывался.
– Всегда у вас так, – восклицал он со всей страстью. – Вы не понимаете, что такое экономия. Если меня нет, вы все готовы пустить на самотек. Приличный человек! Откуда вам знать, какой он приличный? Огонь он поддерживает? Нет! А дорожки подметает? Если за ним не приглядывать, будет, как и все остальные, такой же никудышный. Сами все обойдите и проверьте, все ли в порядке.
– Хорошо, папа, – отвечала она, чистосердечно пытаясь его успокоить, – я так и сделаю. Пожалуйста, не волнуйся. Пиво я закрою на ключ. Принести тебе кофе и тосты?
– Нет, – сразу же вздыхал Герхардт, – желудок не примет. Не знаю, как теперь выкарабкаюсь.
Доктор Мэйкин, лучший в округе врач, весьма способный и опытный, явился по вызову Дженни и дал кое-какие несложные рекомендации – горячее молоко, тонизирующий напиток с вином, много отдыха, – но посоветовал Дженни не ожидать слишком многого.
– Сами знаете, что он уже в изрядном возрасте. И довольно слаб. Будь он лет на двадцать моложе, нам было бы чем ему помочь. Сейчас же все и так не слишком плохо. Он может еще прожить какое-то время. Может снова встать на ноги, может и не встать. Нам нужно быть готовыми ко всему. Меня не особо заботит, что со мной-то случится. Я ведь и сам немолод.
Дженни было печально думать, что отец может умереть, но ее радовало, что если это и произойдет, то в нынешних уютных обстоятельствах. По крайней мере ему будет обеспечен любой уход.
Когда он слег в первый раз, она постаралась связаться со своими братьями и сестрами. Она почти сразу написала Басу, что отец нездоров, и получила ответ, что тот очень занят и не сможет приехать, если только отцу не будет совсем плохо. Он написал также, что Джордж в Рочестере, где работает, кажется, в оптовой торговле обоями – «Шефф-Джефферсон». Она могла бы ему туда написать. Марта с мужем переехали в Бостон. Адрес у нее в небольшом пригороде под названием Бельмонт, неподалеку от центра. Уильям находился в Омахе, где работал в местной электрической компании. Вероника вышла замуж за некоего Альберта Шеридана, связанного с оптовой фармацевтической торговлей в Кливленде. «Она меня не навещает, – жаловался Бас, – но я ей сообщу». Дженни написала каждому лично. От Вероники и Марты она в конце концов получила ответы, что им очень жаль и они просят держать их в курсе. От Джорджа – что он не сможет приехать, разве что отец совсем расхворается, но хотел бы время от времени получать весточку о его здоровье. Уильям, как он впоследствии объяснял Дженни, письма вообще не получил. Ей стало ясно, как с ними обстоят дела.
Развитие болезни старика-немца в сторону окончательной развязки сильно давило на сознание Дженни, поскольку, несмотря на то что в прошлом они заметно отдалились друг от друга, с той поры они снова сильно сблизились эмоционально. Герхардт начал ясно понимать, что его блудная дочь – сама доброта, во всяком случае по отношению к нему. Она никогда с ним не ссорилась, не говорила ни слова поперек. Она внимательно следила, чтобы он был хорошо одет и накормлен, и приглядывала за ним так же, как за Вестой. Теперь, когда он заболел, она постоянно заглядывала к нему в комнату днем или по вечерам, проверить, «в порядке» ли он, не нужно ли ему чего-нибудь, понравился ли ему завтрак, обед или ужин. Она вступила в своего рода заговор с миссис Фриссел в надежде, что его аппетит удастся возбудить деликатесами, но в известном смысле плохого в этом оказалось не меньше хорошего. Его пищеварение работало не лучшим образом, и он иной раз жалел, что согласился попробовать предложенное. По мере того как он все больше слабел, Дженни стала сидеть с ним рядом и читать вслух, заниматься в его комнате шитьем, посылать к доктору, чтобы справиться, действительно ли то, что доставляет ему беспокойство, настолько плохо, как он сам думает. В конце концов как-то раз, когда она поправляла ему подушку, он взял ее руку и поцеловал. Он испытывал сильную слабость и отчаяние. Она быстро подняла на него изумленный взгляд, у нее перехватило горло. У него на глазах были слезы.