Дженни больно ранило его безразличие, его гнев вместо любви. Для нее основным вопросом было расставание – ее с ним или его с ней. Его же в качестве предмета обсуждения и мыслей очевидным образом в первую очередь волновало недавнее вмешательство. Его взбесило, что они явились сюда и начали мутить воду, когда он еще не был готов действовать. Она надеялась, несмотря на все виденное, что, быть может, раз они так долго прожили вместе и много всего (в известном смысле) вместе пережили, он начал глубоко любить ее – что она пробудила в нем такие чувства, которые никогда не дадут совершиться настоящему расставанию, хотя, похоже, видимости расставания им не избежать. Конечно, Лестер на ней не женился, но этому столько всего мешало. Теперь же, в этот последний час, он мог бы показать всю глубину своей любви, пусть даже решив при этом, что нужно ее отпустить. Сейчас Дженни чувствовала, что (несмотря на все прожитое вместе время) его не понимает, и однако, несмотря на это чувство, знала, что понимает. Он любил ее – по-своему. Он не мог никого любить демонстративно и с энтузиазмом. Он мог любить ее достаточно, чтобы взять и оставить себе, как он и сделал, но не настолько, чтобы удерживать ее, если случится что-то более важное. Сейчас он обдумывал ее судьбу. Она же была в замешательстве – ей было больно, она истекала кровью, но впервые в жизни приняла решение. Хочет он того или нет, она не позволит ему жертвы. Она обязана уйти от него, если он сам от нее не уйдет. Цепляться за возможность остаться не стоило. Ответ мог быть лишь один. Но отчего ему не проявить свою любовь?
– Не кажется ли тебе, что действовать нужно быстро? – добавила она в надежде, что он как-то выкажет свои чувства. – Времени ведь совсем мало осталось.
– Об этом не беспокойся, – упрямо ответил он, все еще во власти гнева на Роберта, семью и О'Брайена. – Времени достаточно. Я пока не знаю, что мне делать. Однако какова наглость! Но я больше не хочу про это говорить. Ужин там еще не готов?
Его гордость была так уязвлена, что он едва ли пытался быть вежливым. Он совершенно забыл о ней и о том, что она чувствовала. Он ненавидел за случившееся Роберта. И с удовольствием свернул бы шею господам Найту, Китли и О'Брайену, поодиночке или сразу всем вместе.
Вопрос, однако, никуда не делся и в призрачной форме снова возник за ужином, когда Дженни постаралась собраться с мыслями и успокоить нервы. Свободно они разговаривать не могли из-за Весты и Жанетты, но ей все же удалось вставить слово-другое.
– Я могла бы арендовать где-нибудь небольшой домик, – негромко предложила она в какой-то момент в надежде, что его настроение переменилось. – Здесь я оставаться не хочу. Я не буду знать, что мне одной делать в таком большом доме.
– Дженни, давай ты больше не будешь про это говорить, – наставительно сказал Лестер. – У меня нет для этого настроения. Я не знаю, собираюсь ли делать что-либо подобное. И вообще не знаю, что собираюсь делать.
Визит О'Брайена привел его в такое кислое и упрямое состояние, что Дженни наконец сдалась. Веста была поражена, увидев отчима – обычно очень вежливого – в столь мрачном настроении.
Дженни теперь странным образом почувствовала, что могла бы удержать его, если захочет, поскольку он в сомнениях. Но она знала также, что не имеет права того хотеть. Это было бы нечестно по отношению к нему. И по отношению к ней нечестно тоже, некрасиво, неприлично.
– Но ты обязан это сделать, – стала упрашивать она его чуть погодя. – Я больше не буду про это говорить, но ты обязан. Поступить иначе я тебе не дам.
Впоследствии они не раз к этому возвращались – каждый, по сути, день – в своей спальне, в библиотеке, в столовой за завтраком, пусть и не всегда на словах. Дженни переживала. И выглядела соответственно своим переживаниям. Она была совершенно уверена, что нужно заставить его действовать. Он относился сейчас к ней с большей заботой, но она от этого еще более уверялась, что он должен что-то сделать. Как этого добиться, она не знала, но с тоской глядела, пытаясь заставить его принять решение. Она будет счастлива, уверяла она себя, – будет счастлива, зная, что и он будет счастлив с ее уходом. Он был хорошим человеком, совершенно замечательным во всем, кроме, может быть, своего дара любви. Он ее не любил – да и не мог, наверное, любить после всего происшедшего, как бы самоотверженно ни любила его она. Но противодействие семьи было слишком жестоким, и оно повлияло на его настроение. Это она тоже могла понять. Было заметно, как мысли в его большой, могучей голове ходят по кругу. Он был слишком приличным человеком, чтобы поступить крайне жестоко, ее оставив, слишком на самом деле участливым, чтобы резко обратиться к собственным интересам, как ему следовало, или даже к ее – но он был должен.
– Ты обязан решить, Лестер, – продолжала она повторять время от времени. – Ты должен меня отпустить. Что от этого изменится? Со мной все будет в порядке. Может, когда все это кончится, какое-то время спустя ты захочешь ко мне вернуться. Если так, то я буду тебя ждать.
– Я не готов еще рассматривать этот вопрос, – неизменно отвечал он. – Я не знаю, хочу ли тебя оставить. Деньги, конечно, важны, но деньги – это еще не все. Если нужно, я проживу на десять тысяч в год. В молодости я на такое и жил.
– Но, Лестер, сейчас у тебя куда более высокое положение, – возражала Дженни. – Теперь у тебя уже не получится. Посмотри, сколько стоит содержать один лишь этот дом. А тут полтора миллиона долларов! Я тебе даже думать не позволю о том, чтобы их потерять. Я первая от тебя уйду.
– И куда ты намерена отправиться? – с любопытством спросил он.
– Найду какое-нибудь место. Помнишь тот маленький городок, Сэндвуд, на этом берегу Кеноши, про который я как-то сказала, что он мне нравится? Я часто думала, что хотела бы там жить.
– Мне неприятно об этом думать, – в конце концов со всей откровенностью сказал он. – Мне это кажется нечестным. Условия составлены целиком против нашего союза. Наверное, мне следовало сразу на тебе жениться. Сейчас я жалею, что так не поступил. Но в любом случае все с самого начала было против нас.
Дженни проглотила комок в горле, ничего не сказав.
– И все равно, если от меня что-то зависит, этим не кончится, – заключил он. Он думал, что, когда у него будут деньги, буря рано или поздно минует, и вот тогда… Однако он ненавидел хитрости и компромиссы.
Мало-помалу к концу февраля сделалось понятным, что она посмотрит на дома в Сэндвуде и попытается что-нибудь найти. У нее будет достаточно средств, сказал он ей, будет все, что она пожелает. Может быть, спустя какое-то время он начнет заезжать иногда, чтобы повидаться, пусть это и запрещено завещанием. И в глубине души Лестер был решительно настроен поквитаться кое с кем из тех, кто навлек на него неприятности. В качестве будущей резиденции он рассматривал недавно построенный отель «Аудиториум» и решил в ближайшее время послать за мистером О'Брайеном, чтобы все обсудить. Он также хотел, в качестве личного удовлетворения, высказать О'Брайену все, что о том думает.
Все это время на задворках его сознания тенью двигалась гибкая фигурка миссис Джеральд – очаровательная, философичная, утонченная. Он не хотел придавать ей большую видимость, думать о ней в полную силу, но она постоянно присутствовала. Она также обладала миллионами и положением в обществе. Вдвоем они могли бы отплатить безразличному, холодному, опутанному условностями миру резкими, жалящими ударами властного хлыста, если бы только захотели. Думать подобным образом казалось слишком жестоко, но хотя он и полагал, что любит Дженни, жалел ее, миссис Малкольм Джеральд все время смутно присутствовала у него в мыслях в качестве той, кто может поправить его дела в обществе, и, соответственно, той, кто ему нужен. Он размышлял и размышлял. И вроде бы решил: «Пожалуй что стоит». Когда наступил февраль, Лестер был вполне готов действовать.
Глава LIII
Городок Сэндвуд «на этом берегу Кеноши», как его описала Дженни, был совсем недалеко от Чикаго, час с четвертью любым из пригородных поездов, что там останавливались. Население его составляло около трехсот семей, проживавших в небольших домиках, разбросанных по живописной местности на берегу озера. Береговая линия в этом месте делала изгиб, формируя миниатюрный залив, где отдыхали лодки жителей, любивших ходить под парусом. Здесь были деревья – по сути, целая сосновая роща, результат удачного рассеяния семян, и среди сосен возвышались коттеджи тех, кто был не прочь забраться в такую даль ради тишины, красот природы и преимуществ, которые давала близость озера. Люди эти были не из богачей. Дома тут стоили самое большее от трех до пяти тысяч долларов, но были в большинстве случаев гармонично спроектированы, приятно окрашены, а окружающие вечнозеленые деревья сообщали им симпатичный летний вид. Дженни, когда они проезжали здесь, проводя выходной в коляске, запряженной парой резвых лошадей, понравилось, как возвышается среди зеленых деревьев белый шпиль церквушки и как мягко покачиваются на летней воде лодки.
– Хотела бы я пожить в подобном месте какое-то время, – сказала она тогда Лестеру, который заметил, что здесь для него слишком покойно.
– Могу вообразить, что достигну когда-нибудь возраста, чтобы мне тут понравилось, но не сейчас. Слишком далеко отовсюду.
Впоследствии Дженни вспомнила это выражение. Оно пришло ей на ум, когда она думала о том, как утомителен мир. Если она когда-либо останется одна и сможет это себе позволить, то хотела бы жить в таком месте, как Сэндвуд. Там у нее будет, к примеру, небольшой садик, может быть, несколько кур, высокий шест с красивым скворечником наверху, и повсюду цветы, деревья и зеленая травка. Если бы у нее был небольшой домик в подобном месте с видом на озеро, она могла бы сидеть там летними вечерами и шить. Веста играла бы рядом или возвращалась домой из школы. Она завела бы себе друзей или могла бы и не заводить. Дженни уже начала думать, что прекрасно прожила бы одна, если бы не потребность в общении для Весты. Книги были замечательны, она начала это понимать, книги, подобные «Записной книжке» Ирвинга, «Очеркам Элии» Лэма и «Дважды рассказанным историям» Готорн