а. Веста благодаря своему выраженному чувству всего утонченного и красивого в композициях превращалась в настоящего музыканта. Она обладала врожденным чувством гармонии, любила песни и инструментальные пьесы, отражавшие страстные и сентиментальные настроения души, и могла довольно хорошо играть и петь. Разумеется, голос у нее не был поставлен, ей исполнилось всего четырнадцать, но слушать ее было приятно. В ней стала проявляться смесь черт характера, унаследованных от матери и отца – мягкое, задумчивое сознание Дженни в сочетании с бодростью духа и врожденной склонностью управлять Брандера. Веста могла вести с Дженни разумные разговоры о многом – природе, книгах, одежде, любви, – и эти ее развивающиеся интересы позволяли Дженни заглянуть в те новые миры, которые девочке предстояло исследовать. Устройство современной школьной жизни, ее внимание к различным областям знания, самый факт существования сложных миров искусства, литературы, музыки, науки – все эти знания приходили к Дженни, наблюдающей, как ее дочь принимается за все новые темы. Веста явно должна была стать многообещающей женщиной – не агрессивно-раздражительной, но конструктивной по отношению к себе. Она была бы способна о себе позаботиться. Все это радовало Дженни и вселяло в нее большие надежды на будущее Весты.
Дом, который в конце концов нашли в Сэндвуде – в прошлом году после смерти жены из него выехал владелец, хотя полагал, что благополучно поселился там навсегда, – был всего в полтора этажа высотой, но возвышался на столбах из красного кирпича, между которых установили зеленые решетки, пустив вокруг веранду переменной высоты. Сам дом был узкий и длинный, выходя одной стороной – пять комнат подряд – на озеро. В нем имелась столовая с высокими, в пол, окнами. Была гостиная со стенами, уставленными книжными шкафами, и зал с полированным деревянным полом и окнами, сквозь которые все время рекой лились воздух и солнечный свет. Участок земли, на котором стоял коттедж, был квадратным, со стороной в сотню футов и украшен несколькими деревьями. Прежний владелец разбил здесь цветочные клумбы и расставил зеленые горшки из прочного дерева, в которых посадил под разными углами к ограде веранды различные неприхотливые растения и вьюны. Сам дом был белым с зелеными ставнями и крышей.
Лестер высказал идею, что раз уж на то пошло, то по крайней мере временно Дженни могла бы оставить за собой дом в Гайд-парке, но она не захотела. Она и думать не могла о том, чтобы жить там одной. С домом было связано столько воспоминаний. Сперва она даже не хотела забирать с собой много вещей, но в конце концов решила, что правильно будет последовать совету Лестера, обставив новое жилье чем-то из уже имеющегося – столовым серебром, настенными украшениями, мебелью и прочим, а остальное сдать на хранение.
– Ты даже не представляешь, что тебе захочется сделать в доме или когда именно что-то понадобится, – сказал он. – Забирай все. Мне оно точно не нужно.
Договор аренды заключили на два года с возможностью последующего продления еще на пять лет, включая право покупки. Раз уж Лестер ее отпускал, то хотел быть щедрым. Он не мог себе представить, чтобы она сама о чем-то попросила, и не предлагал ей этого делать. Одна мысль его беспокоила – как все объяснить Весте. Она очень ему нравилась, и Лестер хотел, чтобы в ее жизни не возникало трудностей.
– Не отправить ли ее в школу с пансионом до весны? – предложил он в какой-то момент, но поскольку учебный год давно начался, идею отклонили как неудачную. Позже они договорились объяснить, будто сложности бизнеса требуют, чтобы он какое-то время много разъезжал, а Дженни переехала. Позже Весте можно будет сказать, что Дженни от него ушла по причине, которую вольна выбрать сама. Ситуация была не из легких и особенно огорчала Дженни: несмотря на всю мудрость совета, основан он был, как она осознала, на безразличии к ней. Пусть Лестер и проявлял заботу, но явно не слишком большую.
Отношения полов, которые мы изучаем с такой страстью в надежде найти бог знает какой ключ к загадке существования, не включают в себя ситуаций столь же сложных и мучительных, как эта – когда взаимно подходящая друг дружке пара оказывается разбита или поколеблена неблагоприятными условиями, которые сами по себе не имеют ничего общего с истинной силой и красотой этих отношений. Дни окончательного разрыва, когда домохозяйство, столь замечательно налаженное, бывшее сценой такого множества приятных событий, буквально рассыпается на части, стали для Дженни и Лестера временем тяжких испытаний. Для Дженни они заключались в острых муках, поскольку она принадлежала к тем стабильным натурам, которые находят радость в том, чтобы, вступив в гармоничные и надежные отношения, в них и оставаться. Жизнь для нее состояла из мистических аккордов сочувствия и памяти, в которых изменчивые элементы природы складываются в одну гармоничную и устойчивую сцену. Таким аккордом был этот дом, объединенный и украшенный ее любовью и заботой, охватывающими всех людей и предметы под его крышей. Пришло время, когда он перестанет существовать.
Если бы в ее прежней жизни было хоть что-то подобное, расставаться со всем этим сейчас могло выйти и легче, хотя, как доказала сама Дженни, ее привязанности были никоим образом не основаны на материальных соображениях. Ее любовь к жизни и людям была свободна от порчи эгоизма. Она бродила по многочисленным комнатам, выбирая вот этот ковер, вон тот предмет мебели, то и это украшение, желая при этом всей душой и всем сердцем, чтобы в том не было необходимости. Подумать только, еще немного, и Лестер больше не будет возвращаться домой по вечерам. Ей не потребуется первой вставать по утрам, чтобы убедиться, что для ее господина сварен кофе и что стол в столовой выглядит как должно. У нее вошло в привычку собирать для стола букет из самых пышно распустившихся в теплице цветов, и она всегда при том чувствовала, что делает это для него. Теперь нужды в этом не будет – а если и будет, то не для него. Когда ты привыкла вечером ждать звука, с которым знакомое колесо экипажа скрежещет по гравию дорожки, когда привыкла прислушиваться к бою часов в одиннадцать, двенадцать и час ночи и сама собой радостно просыпаешься, заслышав отзвук скрипа одной из ступенек на лестнице, когда твоя рука, покоясь на плече спящего властителя и господина, являет собой связь, дающую снам покой и уверенность, тогда разъезд, конец всего этого, пронизан болью. Все эти мысли мелькали в голове Дженни час за часом, день за днем.
Лестер, со своей стороны, страдал иначе. Источником его мук была не печаль по израненной привязанности, по отброшенной и растоптанной любви, но болезненное чувство несправедливости, настигающее того, кто жертвует добродетелями – верностью, добротой, любовью – ради традиций. С одной стороны, традиция диктовала совершенно замечательный образ действий. Освободившись от Дженни, завидным образом ее обеспечив, он был свободен и для того, чтобы идти собственным путем, принимая на себя то множество дел, которое естественным образом происходит из значительного богатства. Но он не переставал думать о тысяче мелких занятий, которыми Дженни привыкла заниматься с ним вместе, о сотне уютных и приятных вещей, связанных с ней. Добродетели, которыми она обладала, были весьма дороги его сознанию. Лестер не один раз перебирал их в мыслях. Теперь он был вынужден окончательно через них перешагнуть, видя, как она страдает, но не выдает этого. Ее манеры и отношение к нему в эти последние дни были точно такими же, что и всегда – ни больше ни меньше. Она не находила утешения в мелких истериках, как могла бы другая женщина, не пыталась изображать глубину страдания, которой не испытывала на деле, предъявляя ему одно лицо, но надеясь, что он разглядит за ним другое. Она была спокойной, мягкой, внимательной, предупредительной по отношению к нему, к тому, куда ему пойти и что сделать, не надоедая при этом вопросами. Его сильно поразила ее способность принять сложную ситуацию такой, какая она есть, и он был ею восхищен. В этой женщине что-то есть, что бы там мир по этому поводу ни думал. Какой позор, что она родилась под столь несчастливой звездой. И однако его звал к себе другой, большой мир. Голос его звучал у него в ушах. А ведь этот мир мог показать ему и оскаленные зубы. Смеет ли он колебаться?
Настал последний час, когда они уже нанесли прощальные визиты тем или иным соседям, когда был распущен слух, что они уезжают за границу, когда Лестер уже снял себе комнаты в «Аудиториуме», вся та мебель, применения которой не нашлось, была сдана на хранение, и пришла пора прощаться с домом в Гайд-парке. Дженни уже несколько раз посетила Сэндвуд в сопровождении Лестера. Он внимательно изучил новый дом. Его устроило, что он милый, но уединенный. Весна на подходе, скоро все будет в цветах. Она намеревалась нанять садовника и разнорабочего. С ней будет Веста.
– Все это прекрасно, – сказал он, – но я хочу, чтобы тебе там было хорошо.
Юным мартовским днем она задумчиво обошла весь их прежний дом в Гайд-парке. И они уехали. Его собственные дела были обустроены. Он сообщил господам Найту, Китли и О'Брайену, посредством собственного поверенного мистера Уотсона, что ожидает передачи своей доли отцовских акций к определенному сроку. Лестер решил, что раз уж обстоятельства его вынуждают к такому, он столь же безжалостно подойдет и к ряду прочих вопросов. Вероятно, он женится на миссис Джеральд. Он займет пост одного из директоров в каретной ассоциации – с его долей акций его не смогут туда не допустить; он – если у него окажутся деньги миссис Джеральд – будет контролировать «Объединенные двигатели Цинциннати», куда существенно вложился его брат, и «Западные заводы тигельной стали», где Роберт занимает сейчас пост ведущего консультанта. Теперь Лестер станет совершенно иной фигурой, нежели в последние несколько лет!
Печаль Дженни уже почти перешла в отчаяние. Она чувствовала себя страшно одинокой. Этот дом, эта лужайка так много для нее значили. Когда она только что сюда переехала и начались визиты соседей, она воображала, что стоит на пороге выдающейся карьеры – что, возможно, Лестер однажды на ней женится. Теперь, после того как на нее обрушился один удар за другим, от дома и от мечты остались лишь руины. Герхардта больше не было. Жанетту, Генри Уидса и миссис Фрисселл рассчитали, большая часть мебели была сдана на хранение, а Лестер для нее с практической точки зрения больше не существовал. Она ясно понимала, что он не вернется. Если он мог сделать все это сейчас, все взвесив, позднее, удалившись от нее, он будет способен на куда большее. Погрузившись в свои великие дела, о ней он, конечно же, забудет. Да и как иначе? Она ему не подошла. Разве все, абсолютно все, ей этого не доказало? Одной любви в этом мире недостаточно – это ли не очевидно. Требуются еще образование, деньги, воспитание, способность хитрить и сражаться. Она этого делать не хотела. И не могла.