– Тебе пора, – твердо произнесла она. – Уже темнеет.
Он ушел и все равно знал, что больше всего хотел бы остаться; она все еще была для него единственной женщиной на свете. А Дженни сделалось легче, хотя барьер между ними все еще существовал во всей своей непреклонности. Она не пыталась объяснить или исправить моральную и этическую путаницу нынешней ситуации. В отличие от многих, она не стремилась вместить океан в чайную чашку или ограничить движение вселенной посредством пучка веревок, именуемого законом. Лестер все еще немного ее любит. Летти он любит тоже. Ну и хорошо. Когда-то она надеялась, что, кроме нее, ему никто не нужен. Раз это оказалось не так, значит ли это, что его любовь ничего не стоила? Она так не считала. Она так не чувствовала. И он тоже.
Глава LVIII
Течение событий за пятилетний период было отмечено явным расхождением занятий Лестера и Дженни в разных направлениях – за это время они естественным образом обустроились каждый в своей сфере, не поддерживая, или почти не поддерживая, тех взаимоотношений, на которые могли намекать их несколько встреч в «Тремонте». Светская и финансовая жизнь накладывала на него поначалу много ограничений. Она вела его путями, на которые ее усталую душу никогда не влекло. В то же время эти годы вернули ее к той чрезвычайно простой жизни, которая, как она однажды вообразила в Каире, снова ее ожидала. В очень приличном, но не слишком шикарном районе неподалеку от Джексон-парка, в Саут-сайде, стоял простой домик, где она уединенно жила в компании одной лишь приемной дочери, девочки с каштановыми волосами, взятой из «Западного приюта для лишенных поддержки», в чем ей оказал помощь мистер Дуайт Л. Уотсон, адвокат Лестера. Соседи по этому милому району знали ее под именем миссис Дж. Г. Стовер, поскольку она по размышлении решила, что от имени Кейн лучше отказаться.
Мистер и миссис Кейн, находясь в Чикаго, занимали красивый особняк на берегу озера, где в стремительной и временами едва ли не пиротехнической последовательности устраивались вечеринки, балы, приемы и ужины. Миссис Кейн была не только любительницей блестящей светской жизни, но и замечательным ее организатором. Она обладала острым умом, тактом и воображением, обзаведясь множеством друзей. Быть среди ее светских гостей считалось честью, которой многие жаждали и которой многие дорожили. Ее способность оценивать людей, к свету не принадлежащих, но заслуживающих приглашения и публичных одобрений, почти никогда ее не подводила.
Лестер же в известном смысле сделался любителем спокойного и полного удовольствий существования. Он вычеркнул из списка знакомых и партнеров всех тех, кто проявил себя с несколько сомнительной стороны, норовил фамильярничать, демонстрировал безразличие или попросту говорил лишнее в течение известного периода, от которого у него сейчас остались разве что воспоминания. Он был директором, а в ряде случаев и председателем совета директоров, девяти наиболее значительных финансовых и коммерческих организаций региона – «Объединенных двигателей Цинциннати», «Западных заводов тигельной стали», «Объединенной каретной ассоциации», Второго национального банка Чикаго, Первого национального банка Цинциннати и нескольких других, равных им по важности. Он никогда не принимал личного участия в деятельности «Объединенной каретной ассоциации», предпочитая действовать через представителя, вышеупомянутого мистера Дуайта Л. Уотсона, но очень этой деятельностью интересовался. Своего брата Роберта он не видел и не разговаривал с ним одиннадцать лет. Жившую в Чикаго Имоджен он не видел три года. Луиза, Эми, их мужья и кое-кто из близких знакомых были ему практически чужими. Фирму Найта, Китли и О'Брайена он к своим делам не подпускал никогда.
Дело в том, что Лестер, в дополнение к тому, что сделался несколько флегматичен, стал решительно скептическим в своих взглядах на жизнь. Он не мог понять, что это и зачем. В отдаленные от них эпохи случилась странная вещь. В процессе эволюции сами по себе возникли крошечные клеточные организмы, очевидно, размножавшиеся делением, быстро научились объединяться с другими, организовывать себя в виде тел – странных разновидностей рыб, животных и птиц, – пока наконец не научились организовываться и в человека. Со своей стороны, состоящий из самоорганизующихся клеток человек начал добиваться комфорта и иных аспектов существования посредством объединения и организации с другими людьми. Зачем? Одному богу известно. Вот он сам, одаренный необычным разумом и определенным количеством таланта, который унаследовал и определенное богатство – он считал теперь, что вряд ли того заслуживал, просто повезло. Но он не мог и утверждать, что этого богатства больше него заслуживал кто-то еще, поскольку он распоряжался им столь же консервативно, конструктивно и практично, как и любой рядом с ним. Он мог бы родиться бедным и тоже был бы доволен жизнью, как и любой рядом с ним – но не более того. Зачем тогда ему жаловаться, волноваться, размышлять – разве мир не движется поступательно вперед по собственной воле, независимо от него? Именно так и есть. А зачем ему в таком случае вообще беспокоить себя по этому поводу? Незачем. Временами ему казалось, что все вообще могло и не начинаться. Идея же воспетого Теннисоном божественного творения мало его привлекала, поскольку не была основана на фактах. Миссис Лестер Кейн была примерно того же мнения.
Миссис Дж. Г. Стовер, проживающая в Саут-сайде со своей приемной дочерью Роуз Перпетуей, не имела по вопросу смысла жизни определенного мнения. У нее не было той отчетливой рассудительности, которой обладали мистер или же миссис Лестер Кейн. Она многое повидала, много страдала, успела кое-то прочитать, но без особой системы. Ее сознание никогда не могло принять концепцию специализированного знания. История, физика, химия, ботаника, геология и социология не занимали у нее в мозгу отдельных разделов, как у Лестера и Летти. Их заменяло чувство, что мир движется странным и неустойчивым образом. Насколько можно судить, никто себе ясно не представляет, в чем его смысл. Люди рождаются и умирают. Некоторые полагают, что мир был создан шесть тысяч лет назад. Некоторые – что ему миллионы лет. Кто-то, как ее отец, думает, что существует персонифицированный Бог, кто-то – что никакого бога нет. Что до самой Дженни, она чувствовала, будто что-то должно быть, направляющий разум, который создал все прекрасное – цветы, звезды, деревья, траву. Природа так прекрасна! Даже если отдельные события бывают временами жестоки, красота остается. А цвета, оттенки, чувства, смех, радостное расположение духа, красота юности – как они все смягчают перед грубыми лицами голода, холода, безразличия, алчности. Она не могла понять, что и зачем в жизни, но та казалась ей прекрасной, как и в юности. Человек как-то выживает в любых обстоятельствах.
С тех пор как она переехала в этот дом, Лестер навещал ее пять раз – один из них в первую неделю, когда она только начинала обустраиваться, и еще раз через две недели, когда уже обустроилась. Через три месяца он заехал посмотреть на приемыша Роуз Перпетую и назвал ее умницей. Всякий раз он появлялся в легкой коляске, запряженной парой очень мило подходящих друг к дружке гнедых. Через шесть месяцев он приехал снова, сказав, что последние три месяца был в отъезде, после чего не появлялся больше года. С тех пор она не видела его совсем, не считая фотографии в газете как одного из переговорщиков во время забастовки городского трамвая. Имя миссис Лестер Кейн в газетах появлялось часто, и однажды Дженни прочитала там, что они собираются переехать в Нью-Йорк. Ее слегка кольнуло понимание, что в Чикаго она теперь совсем одна, но это следовало перенести. Она приняла близко к сердцу услышанную однажды цитату, которая не исцелила ее окончательно, но отчего-то принесла небольшое облегчение: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым»[1]. Иногда это казалось ей таким верным – вот только не размышлять она не могла.
Как уже говорилось, по натуре Дженни была деятельной персоной. Так было, и это качество никогда ее не покидало. Она любила быть занятой, хотя, работая, постоянно думала. В эти дни она приобрела телесную величавость – не то чтобы сделалась неприлично толстой, но корпулентной, с выраженными формами и гладким, несмотря на все заботы, лицом. Глаза у нее были серые, печально-просительные. Волосы оставались такого же темно-каштанового цвета, но с проседью. Люди, ее соседи, говорили о ней как о мягкосердечной, доброй и приветливой. Они ничего не знали о ее происхождении, лишь то, что раньше она жила в Сэндвуде, а до того – в Кливленде. Прошлое она тщательно скрывала.
Дженни в свое время подумала, что исходя из ее естественного интереса, пусть ей и не требовалось работать, она могла бы выучиться на сиделку. Наведя некоторые справки, она вскоре оставила эту мысль, поскольку в учащиеся брали лишь молодых. Она также подумала, что ее могла бы взять на работу или принять ее услуги в качестве помощницы какая-нибудь благотворительная организация, но не смогла понять новую теорию благотворительности, которая в это время входила в общепринятую практику – а именно, что помогать другим нужно лишь в том, чтобы они сами могли себе помочь. Дженни верила в материальную помощь и не была склонна критически подходить к жалобам тех, кто заявлял о своей бедности, как следствие, ее робкие запросы в одно агентство помощи за другим встречались с безразличием, если не с прямым отказом. Наконец ради Роуз Перпетуи она решила усыновить ребенка четырех лет и успешно взяла себе мальчика по имени Гарри, получившего ее фамилию Стовер. Благодаря тому обстоятельству, что она всегда могла рассчитывать на совет мистера Уотсона, а также мистера Хайатта Скейла из «Объединенной трастовой компании», где лежали ее средства, она не рисковала быть обманутой или стать жертвой мошенников. Заниматься инвестициями или вникать в сложности биржевой торговли она не хотела. Уход за цветами, за детьми, присмотр за домом и поддержание его в надлежащем состоянии были ей куда более по душе.