Наконец Рамона надевает шлем. Открытый – без маски и регулятора. Затем поворачивается к Макмюррею.
– Готова.
– Хорошо. Отведите ее к воде, – приказывает он техникам, а сам быстро уходит в сторону центра управления.
Вода в шахте спокойная и теплая. Штанга перестала опускаться, хотя сверху доносится приглушенный звон и стук. У стен шахты море темное, но что-то большое и плоское виднеется под водой в центре. Рядом в надувной лодке с подвесным мотором сидят техники: они выбирают кабели, соединяющие подводную платформу с приборным отсеком под окнами центра управления.
Рамона спускается по металлическим ступенькам, привинченным к одной из стен шахты, и останавливается у самой воды. На глубине двух метров, на верхней части захвата, установлены фонари – двумя рядами по сторонам от открытой платформы с ограждением и креслом для оператора. С панелью перед ним возятся два аквалангиста; за ним темнеют амортизаторы, а к штанге прижаты ролики на брусе размером с небольшой грузовик. Рамона собирается с духом и сходит с лестницы. Вода плещет ей в лицо, прохладная после влажного воздуха в шахте. Она сразу ныряет, открывает глаза и выдыхает поток серебристых пузырьков. На вдохе носоглотка горит, и на миг ее охватывает жутковатое чувство чуждости, но затем Рамона расслабляет складки у основания шеи и плывет к платформе, радуясь чувству свободы и потоку воды в жабрах. Мигательные перепонки закрывают мои – нет, ее глаза, так что все вокруг погружается в легкий радужный туман.
– Готова занять свое место, – говорит она моими губами. – Биллингтон, как слышно?
Где-то вдали заходится кашлем мое тело. Рамона подплывает к креслу, где техники в аквалангах пристегивают ее и подключают шланги к системе обогрева. Она делает что-то странное с моей глоткой, что-то непривычное.
«Эй, осторожней!» – возмущаюсь я.
Вспышка удивления.
«Боб? Дурацкое чувство…»
«Ты неправильно делаешь. Вот так попробуй».
Я показываю ей, как сглатывать. Она права, чувство дурацкое. Я закрываю глаза и пытаюсь не обращать внимания на свое тело, которое лежит в стоматологическом кресле, над которым склонился Эллис Биллингтон.
На панели управления около семидесяти рычажков и восемь циферблатов в грубых угловатых заводских корпусах из титана. Рамона усаживается поудобнее и дает рукой сигнал ближайшему технику. Платформа вздрагивает, и кресло под ней уходит вниз. Затем раздается громкий металлический скрежет, который она скорее ощущает, чем слышит, и Рамона оглядывается, чтобы посмотреть на махину, прикрепленную к буровой штанге. Я чувствую давление в ее ушах и сглатываю за нее. Труба поднимается через стыковочное кольцо – нет, это платформа, на которой я сижу, опускается со скоростью кабины лифта. Огромные ролики, прижатые к трубе с обеих сторон гидравлическими зажимами, катят ее в глубину. Мне удается подтолкнуть ее к тому, чтобы взглянуть наверх: шахта и корабль слились в темный рыбообразный силуэт на фоне синего неба, которое уже темнеет, погружаясь в стигийскую тьму, которую нарушают только установленные на корпусе захвата фонари.
Удивительно, как отличаются чувства Рамоны от моих. Даже давление в ее шкуре ощущается иначе, чем в моей. По мне прокатываются волны звуков – слишком низких или слишком высоких, чтобы услышать собственными ушами. Рамона их чувствует крошечными костями в черепе. Вдали раздаются охотничьи щелчки морских млекопитающих, странное шипение и перестук криля, крошечных ракообразных в верхних слоях, которые пасутся, точно акриды, пожирая зеленый фитопланктон. И глубокие, басовитые стоны китов, которые вдруг становятся громче, когда мы опускаемся ниже термоклина. Вода на моем лице вдруг становится холодной, а в черепе нарастает давление, но пара порций воды в жабры помогают справиться с этим чувством. Рамона глотает морскую воду, а не только дышит ею, так что она наполняет желудок и холодит кишки. Болезненно оживают не привыкшие к работе мускулы, которые заставляют внутренние органы перестраиваться.
«Ты как?» – спрашивает меня Рамона.
«Справлюсь».
За пределами круга света от наших фонарей все погрузилось в сумерки. В мутной дали я замечаю серое брюхо – видимо, тигровая акула на охоте или какая-то менее известная тварь. Труба продолжает равномерно уходить вверх через стыковочное кольцо.
– Погружаемся стабильно со скоростью один метр в секунду, – докладывает Биллингтону Рамона.
Я лежу и считаю: нам потребуется чуть больше часа, чтобы спуститься к донной равнине, на которой на сером иле, слежавшемся задолго до того, как безволосые приматы начали расхаживать по равнинам Африки, покоится под давлением в четыреста атмосфер ДЖЕННИФЕР МОРГ.
В движении буровой штанги есть что-то убаюкивающее. Каждые несколько минут Рамона открывает мой рот и произносит что-то техническое: иногда Биллингтон поворачивается к прислужнику за плечом и отдает какие-то инструкции. Я погружаюсь в полусонное, дремотное состояние. Я понимаю, что что-то не так, что я не должен бы расслабляться в таких обстоятельствах, но чем глубже становится наша запутанность, тем сильнее меня охватывает апатия. «Лежать и думать об Англии». Это еще откуда? Я моргаю и пытаюсь сбросить чувство отстраненности.
«Рамона…»
«Заткнись. Дай мне сосредоточиться, – говорит она и поворачивает два рычажка; я скорее чувствую, чем слышу громкий стук и звон. – Вот так. – Мы продолжаем спуск, минуя странное расширение – труба вдруг увеличивается в диаметре до трех метров, как питон, проглотивший небольшую свинью. – Что ты хотел?»
«Что мы будем делать после того, как ты поднимешь артефакт?»
«Что мы… – Она замолкает. – Нас распутают, так?»
«Да, а что потом?» – настаиваю я.
Когда я пытаюсь об этом думать, у меня почему-то начинает кружиться голова. Я почти чувствую свое тело, вижу, как склонился надо мной Биллингтон, нетерпеливо, как культист над мертвым предводителем, желающий проверить, не воскреснет ли он.
«Мы же должны… что-то сделать?»
«В смысле, убить Эллиса, перебить его охранников и поджечь корабль, прежде чем скроемся на гидроциклах?» – весело спрашивает она.
«Что-то вроде этого, – мысль всплывает пузырьком на поверхность сознания и неохотно лопается. – Ты все это хорошо обдумала, так?»
«Гидроциклы стоят на палубе С, но их только два. Я должна вывезти отсюда Патрика. Так что, боюсь, тебе придется выкручиваться самому, – быстро говорит она. – Но да, я точно могу пришить Биллингтона».
И тут я все понимаю – так что мороз идет по коже.
«Ты с самого начала задумала покушение на Биллингтона!»
«Ну а ради чего еще посылать сюда меня? Зачем еще посылать убийцу? Удивительно!»
Потрясение должно быть сильнее. Возможно, я просто уже привык к тому, что из себя представляет Рамона на самом деле. (И, разумеется, план побега. Интересно, мне показалось или я ощутил укол чувства вины, когда она сказала, что мне нужно выкручиваться самому?)
«Вы меня использовали, чтобы подобраться к Биллингтону!»
«Ага».
Забавно, что все эти маленькие недопонимания развеиваются, только когда ты уже на глубине 800 метров под уровнем моря и спускаешься, будто на лифте, ровнехонько в рундук Дейви Джонса.
«Как только Биллингтон выключит гейс-поле, я смогу действовать по собственному усмотрению, – говорит Рамона, и я чувствую ухмылку на ее губах, не веселую. – Биллингтон еще об этом не догадывается, но он прогорел настолько, что его можно подключать к электросети и переименовывать в Альберта Фиша».
«Но ты не сможешь это сделать, если нас не распутают? А для этого нужен…»
Очередное озарение бьет меня каблуком между глаз.
«Да, для этого здесь Патрик. Ты же не думал, что кураторы из отдела D каждый день продаются миллиардерам, верно? Его контролируют даже жестче, чем меня».
И в этот момент я вижу гейс, который связывает ее с Черной комнатой, с демоном, которого они ей подсадили: яркий, как хромированная сталь, толстый, как балки моста, залог полного подчинения. Удостоверение Прачечной – паршивая штука (если попытаешься разболтать секреты – умрешь, причем не самой легкой смертью), но это куда хуже. Мы это делаем ради безопасности. А их подход – карательный. Если она просто задумается о предательстве слишком глубоко, Другой сорвется с цепи, и первое, что он сделает, это пожрет ее душу. Ничего удивительного, что она боится влюбляться.
Теперь я уже окончательно пришел в себя, мысли вертятся, как хомячок в колесе в клетке на конвейере, тянущем ее в пасть заводской щеподробилки: есть мысли, которые я отчаянно не хочу думать, пока я в голове у Рамоны и наоборот. С другой стороны, кое-что мне приходит на ум…
«Если Макмюррей работает с тобой, может, получится его убедить отдать мне мобильник?»
«А?»
«Ничего особенного, – объясняю я. – Просто если у меня будет телефон, я тоже смогу спастись. Ты же этого хочешь, правда? Когда мы вернемся наверх, вам с Макмюрреем нужно меня отсюда убрать как можно скорее. А я могу отправиться домой почти сразу после того, как получу свой телефон».
«Но сигнал с суши сюда не добивает», – замечает Рамона.
«А с чего ты взяла, что я собираюсь куда-то звонить?»
«Хм».
Минуту или две мы молча смотрим, как уходит вверх труба. Затем я чувствую, что она соглашается.
«Да, не думаю, что от этого будут проблемы. Слушай, просто попроси у него телефон. Ты ведь домой не позвонишь, так что можно тебе позволить запустить какое-то суперагентское заклятье».
Мне хочется одновременно обнять Рамону и пнуть под зад, чтобы не умничала. С другой стороны – у нее работа такая. Она и вправду роскошная, первоклассная супершпионка и убийца, а я – просто офисный очкарик, которого захватили с собой. Не важно, какого мнения обо мне Энглтон: пока что я могу только лежать и думать – об Англии – не говоря уж о… Тетрисе… на своем телефоне.
«Хватит. Не пытайся думать, обезьяныш, у меня голова болит, а мне нужно управлять захватом».
Обезьяныш? Ну хватит. Я посылаю ей образ золотой рыбки, которая бьется в луже у разбитого аквариума. А потом набираю в рот воды.