Дыши! Рамона напрягается и быстрее плывет к свету. Бедра и ягодицы пронзает боль: она уже проплыла примерно километр и начинает уставать от борьбы, от необходимости подавлять адаптивный стресс, который искушает ее знанием, что стоит воспользоваться другими мускулами – и все станет намного проще…
– Так чего ты от нас хочешь? – спрашиваю я, делая шаг к ней.
– Стой. Не шевелись, – приказывает Иоанна и добавляет почти мечтательно: – Я хочу, чтобы ты меня обожал. Чтобы стал моим телом. Мона, отдай его мне, и я тебя отпущу и даже Эллису не скажу…
На миг я оказываюсь в теле Рамоны – плыву к поверхности в постепенно светлеющем океане: вокруг еще сумрак, полная темнота для человеческих глаз, но я вижу тени вверху. Половину неба занимает черная громада, к которой уходит буровая штанга, а на некотором расстоянии от нее – другой темный силуэт. Я управляю телом, гребу непривычными ногами и более слабыми руками – и направляюсь к дальнему силуэту…
Тем временем Рамона в моем теле. Отбросив автомат, она уже почти перепрыгнула плексигласовую крышку диорамы и издает горловое шипение, как кошка, готовая подраться за свою территорию. Иоанна бьет молотком, целясь мне в голову, но промахивается и попадает по шее. Вспыхивает острая боль – и мы уже сцепились; она кусается и пытается врезать мне в висок, а Рамона делает моими руками какое-то невероятное движение, какой-то блок. Я чувствую, как растягиваются мышцы (или рвется сухожилие?), когда бью Иоанну по запястью. Она блокирует, я поднимаю колено…
Дыши за двоих, потому что «Мабузе» стоит на месте, но до нее еще треть километра…
– Сучка! – вопит Иоанна, а затем кусает меня за плечо и одновременно бьет по яйцам.
Рамона, не привыкшая защищать такую внешнюю уязвимость, не успевает вовремя отреагировать. Зато успеваю я – и выворачиваюсь так, что рука Иоанны болезненно врезается мне во внутреннюю часть бедра, но все-таки не превращает меня в скулящий студень. У меня в кармане без толку болтается «Глок». Потом я замечаю зубы Иоанны в правом плече. Они одновременно ледяные и обжигающие, это неправильно: от укусов не должен расходиться холод. В ней все неправильно: рядом с резонатором Тиллингаста я вижу, как что-то шевелится внутри нее, что-то до ужаса похожее на суккуба Рамоны, но другое. Эта тварь кормится не маленькой смертью – она призывает большую, великую, окончательную. Рядом с ней я чувствую слабость, подавленность от нуминозного ужаса.
«Твою мать, дыши, обезьяныш! Ты что делаешь, кретин?! Нас обоих погубишь!»
Это Рамона. Но она будто кричит мне что-то с другого конца очень длинного коридора. Дышать? Я лежу на полу поверх Иоанны. Как мы тут оказались? Она неподвижна, как труп, но всадила зубы мне в плечо и обняла, как возлюбленного. И мне так тяжело. Просто дышать – неимоверное усилие. В глазах темнеет. Дышать?
Рука – моя? – лезет в карман штанов.
Дышать.
Все вокруг стало серым. Тоннель погружается во тьму. На другом его конце ждет Иоанна Тодт, ее улыбка – радостная и теплая, как стакан жидкого гелия. Но я откуда-то знаю, что, если выпью его, меня ждет вовсе не она: Иоанна похожа на светящуюся приманку на носу морского черта, а за ней скрывается жадная пасть небытия. Она меня обняла, и если я схвачу приманку, то встану таким же пустым, как и она, вообще перестану быть собой – стану гниющей куклой, которую дергает за ниточки ее демон.
Дышать?
БАХ.
Подо мной дергается Иоанна, корчится и напрягается. Ее бедра обмякают.
БАХ.
Я вспоминаю, как дышать, и кашляю от горячего запаха горелого пороха.
Иоанна бьется в конвульсиях, барабаня пятками по полу, а вокруг ее головы лужа крови и обрывки тканей. Хватая ртом воздух, я вдруг понимаю, что пистолет всего в паре дюймов от моего виска, а рука ноет так, будто ее вывернули из сустава. Подгоняемый одновременно острым страхом и отвращением, я пружиной вскакиваю на ноги, и от этого воют все мускулы.
«Рамона?»
«Я здесь, обезьяныш».
Она задыхается – нет, она борется за каждый вдох. Жабры горят огнем, и она едва сдерживает рефлекс – полностью их расправить. Рамона плывет к вытянутой тени «Мабузе», темнеющей на фоне светлой поверхности моря примерно в двухстах метрах впереди.
«Дыши же! Меня судороги берут! Я так больше не могу».
Я начинаю пыхтеть, как большая собака, а потом медленно и осторожно опускаю пистолет. Я опять растянул мышцы, а правая рука воет волком, еще и укус на плече. Я тыкаю в него левой рукой и чуть не падаю в обморок. Смотрю на свои ногти. Кровь.
«Черт. Сколько?..»
«Если эта сучка сказала правду, у тебя осталось две или три минуты, чтобы забрать диораму и выбраться на палубу».
Я оглядываюсь, пытаясь разобраться в этом абсурде – шикарная яхта, мертвая женщина на полу… и большая диорама под стеклом. Я не смогу забрать ее целиком: весь ящик размером примерно с бильярдный стол. Охаю. Похоже, что первым результатом моей попытки запустить План «Б» стало то, что Биллингтон переполошился и приказал затопить корабль. И вариантов у меня сейчас немного.
Но. Захватить гейс-генератор. Это ядро заклятья Биллингтона, а теперь он пытается сам его уничтожить самым грубым способом из возможных. Не просто повернуть рубильник – взорвать все судно. (Почему? Потому что я поумничал и спустил с цепи тявкающих левреток информвойны.) Если я смогу поддерживать работу гейса, семантика заклятья потребует, чтобы Джеймс Бонд – или его хороший дублер – нас спас. Нужно только придумать, как мне его поддерживать, когда я буду спасаться с тонущего корабля.
В заднем кармане у меня лежит смартфон. Я тянусь за ним правой рукой и чуть не ору от боли. Потом неуклюже включаю «Трео» и направляю камеру на диораму. Когда заполняется карта памяти, мне приходится остановиться. Смотрю на дисплей – 72 км/97 %, – а потом пихаю телефон в набедренный карман.
После беглого осмотра выясняется, что в комнате нет ничего подходящего, но рядом по коридору расположена столовая. Ворвавшись туда, я нахожу то, что нужно, под грудой грязной посуды. Хватаю скатерть, жду, пока стихнет звон посуды, и ковыляю обратно в зал. Потом с размаху бью рукояткой пистолета по стеклу.
Дыши. Я перехватываю отзвук Рамоны, боли в бедрах и пояснице. Огнем горят и плечи, но она подгребает к поверхности с левого борта «Мабузе». Воздух здесь зловонный: пахнет сточной водой, разложением и сырым мясом. Я бросаю пистолет в карман, затем обеими руками беру скатерть, бросаю ее поверх разбитого стекла и диорамы, наклоняюсь вперед – дышать, не забывать дышать! – и сгребаю содержимое. Затем поднимаю с пола пластиковую коробку со знаками, которыми Иоанна дразнила Рамону. Когда я наконец завязываю углы скатерти узлом, у меня дрожат руки.
«Есть», – говорю я Рамоне.
«Тогда – беги!»
Ей не приходится повторять дважды. Я бросаюсь к двери, подхватив на ходу автомат, и бегу по коридору к двери на верхнюю палубу.
«Сюда, Боб…»
От яркого дневного света на привыкшие к сумраку глаза наворачиваются слезы. Я выхожу на палубу и подхожу к борту, затем смотрю в сторону кормы. Вдали воду прорезает белая полоска пены. Дыши. Я моргаю и смотрю глазами Рамоны из-под киля фрегата. Снизу он кажется огромным, как целый город. Беги. Я мчусь на корму, на ботдек. У подъемника за борт уходит лестница, ведущая к плавучей платформе у ватерлинии. Перепрыгивая через две ступеньки за раз, я так спешу, что чуть не падаю в воду.
«Прыгай в воду! Быстро!»
Дышать. Я вижу решетчатую платформу, тени своих ног на металле.
«Не сейчас».
Я хватаю ртом воздух, в глазах сверкают искры от гипервентиляции. Бросаю на платформу узел с диорамой и вынимаю телефон: 74 км/99 %.
«Как мы попадем на „Эксплорер“? Ни ты, ни я не сможем туда доплыть, а он к тому же движется!»
Вода пенится у носа гигантского бурового судна – это заводятся позиционные двигатели. Биллингтон не собирается сидеть совсем рядом с яхтой, которая вот-вот взорвется: даже если он не боится отдачи гейс-генератора, то уж точно опасается топливных баков.
«Нам нужно попасть туда!»
Она уже у самой поверхности.
«У меня есть план».
Дышать. Я опускаю руку в воду, когда…
Из последних сил она тянется к руке, пробившей серебристо-зеркальный потолок у нее над головой, и…
«Ой!»
Когда Рамона выныривает и хватается за руку, меня окатывает водой.
– План? Какой план? Ой-ой…
Я шатаюсь. У меня в спине какой-то позвонок подает жалобу в трех экземплярах, а потом начинает бессрочную забастовку. Рамона переворачивается на спину и обмякает. Я чувствую ее мускулы. И совсем этому не рад.
– Смотри туда, – говорю я и показываю пальцем.
Полоска пены выворачивает к нам, будто чудная ракета летит прямо над водой. В центре виднеется что-то похожее на блестящую черную сферу между четырьмя большими оранжевыми шарами.
– Это моя машина.
– Ты. Наверное. Шутишь.
– Не-а. – Я ухмыляюсь, как чокнутый, когда смарт мчится ко мне, рассекая воду внешними воздушными подушками. – Это, конечно, не БМВ и не «Aston Martin», но приезжает по первому зову.
Машина притормаживает у края платформы. Рамона устало садится и начинает снимать гидрокостюм. Кожа у нее серебристо-серая, явственно проступает чешуя: даже нескольких часов в воде хватило, чтобы запустить изменения, а между пальцами начали расти перепонки. Когда она справляется с верхним слоем, смарт выезжает на платформу и глушит двигатель.
– Кто это? – спрашивает Рамона, указывая на лобовое стекло.
– Ой, я о нем забыл. – Это Марк, бывший вышибала, а потом зомби. Он разбух и растекся по лобовому стеклу и дверце с водительской стороны. – Тебе придется помочь мне его оттуда вытащить.
– Вот поэтому я никогда не прихожу на второе свидание. Чтобы не поднималась вонь.
Я открываю дверь, и в нос мне с размаху бьет аромат, вполне сравнимый с амбре Иоанны.
– Фу.
– Это точно, обезьяныш. Он же запачкал сиденья. Думаешь, я сюда сяду?