Хорошее место. Крепость живописна. Скалы вокруг нас из черного сланца с органическими отложениями». Математика этого дня была самой простой: от Ларса они делали семь верст до переправы, спешившись, пересекали три моста, в Дарьяле платили за шесть лошадей, предъявляли подорожную и в 17 часов 30 минут прибывали в Казбек для ночевки.
Семь верст от Ларса до Дарьяла оказались Дантовым адом, оглушительным, великолепным, апокалиптическим. Тереку было тесно — со всех сторон его обступали грузные высокие горные громады, похожие на сумрачных привратников преисподней. Терек танцевал, вился у их каменных лап, словно серебряный змей, — облизывал скалистые когти холодным своим языком, обрызгивал пеной, заискивал, рвался, рыдал, молил о пощаде. И, набравшись весной снежных сил, объявлял истуканам войну — бился неистово, зло, по-кавказски. Обрушивал лавины талых вод. Тяжелые ледяные волны вдребезги разлетались о голые серо-бурые скалы, выбивали булыжники из-под ног молчаливых, самоуверенных гор. Булыжники скатывались в русло, разваливались на части — так вырастали живописные каменные курганы. Пока Терек боролся со скалами, люди боролись с Тереком. Раньше Дарьял переходили по неверным узким пастушьим тропам, но их размывали дожди, и приходилось прокладывать новые. Потом в скале пробили узкий тоннель. Вход туда напоминал разверзнутый в пустоту черный глаз Сатаны — он усыплял, манил, втягивал в себя людей, повозки, арбы, скот, лошадей, все живое. В тоннеле часто случались завалы. Его расчищали, укрепляли, и туда вновь послушно и обреченно ползли люди. Незадолго до приезда Листер здесь проложили новую дорогу, узкую, двум кибиткам не разъехаться, но прочную. Русло Терека подняли, выровняли и перебросили через него три моста. Хлипкие, точно соломенные, они ходили над буйной рекой ходуном, дрожали, раскачивались, казалось, вот-вот сорвутся. Однако французский путеводитель Анну успокоил: новые русские конструкции вполне надежны.
Вид на гору Казбек. Почтовая карточка
Станция Ларс
Дарьяльское ущелье
Подруги вышли из кибиток. Вода шумела так, что ничего не было слышно. Георгий орал Листер в самое ухо и, широко размахивая руками, объяснял, когда и как переходить через мосты. Ей сделалось не по себе, но вида она не подала — только крепко схватила Энн за руку. Та, бледная, немая, напуганная, ничего не понимала и была уже готова лишиться чувств от страшного рокота, тряски, сумасшедшего верчения вод под ногами и демонической полутьмы. Гигантские скалы чертового ущелья зло впивались зубами в голую голубую плоть неба. Казалось, вот-вот сомкнут черную адову пасть над головами, и наступит вечная ночь. Меж скалами оставался узкий бирюзово-золотистый зазор, небесная река, повторявшая точь-в-точь русло горного Терека. Земля здесь как бы становилась небом. Голова кружилась. Камни выскальзывали из-под ног. Анна чуть не оступилась. Георгий, страшно выпучив глаза, кричал им держаться за канатные перила. Кое-как перебрались через один мост, второй, третий — и вот наконец они на каменной дороге, вдали от страшного гремящего русла. Там отдышались, пришли в себя. Грозные каменные истуканы вновь стали скалами — известняковыми и сланцевыми, с остаточными органическими отложениями.
На станции Дарьял солдаты проверили паспорта. Пришлось накинуть четыре рубля за двенадцать лошадей (вместо шести, записанных в подорожной). Потом немного погуляли. Места были древние, описанные еще Плинием. Напротив поста, на скале, разглядели обломки той самой сказочной крепости, в которой жила Дариала, прекрасная царица и жестокая атаманша. Она устраивала набеги и держала в страхе округу.
Оставшийся путь до ночевки был спокойным, приятным, располагавшим к научным наблюдениям: «[Горы] гнейсовые или сланцевые, с перпендикулярными прожилками, около фута шириной. Проехали гранитные валуны, склоны в некоторых местах покрыты гравием и окатышами, горными обломками, и потому кажется, что это базальные конгломераты. Слева — небольшой каменистый валун, а справа — скала, состоящая из перпендикулярных неровных конических заостренных вершин».
Пока Анна строчила геологические заметки, Георгий, взобравшись на телегу, груженную багажом, уютно растянулся, закрыл глаза от удовольствия и теплого солнца и замурлыкал что-то протяжно русское. Домна хохотала, сидя рядом. Последнее время она вообще часто смеялась или вдруг беспричинно срывалась на плач — Листер думала, что виной кавказские горы, усталость и страх черкесов. Погода была как Домна — нервная, капризная и переменчивая. Солнце вдруг скрылось, подул ветер, заморосил дождь. Острые снежные льдинки неприятно покалывали лицо. Буйный воинственный Терек притих. Горы спрятались под шапкой плотного сизого тумана. Цвета потухли. Все стало сырым и серым, даже воздух. Было тяжело дышать.
В напряженной гулкой тишине, едва разбирая в сумерках путь, они добрались до Казбеги. Село и знаменитая вершина, о которой Анна пока только мечтала, носили имя князя Казибега, хозяина этих мест. Здесь обыкновенно останавливались на пути из Владикавказа в Тифлис. Станция была чистой, ухоженной, с несколькими деревянными домами в европейском стиле (косые дорические колонны, мезонин, белые оконные рамы). В духанах поблизости жарили шашлык из баранины и в прокопченных черных казанах готовили жирный пилав.
Энн и Анна заняли крохотные теплые комнатки. Хозяйством управляла дама средних лет, бледная, бесцветная, неулыбчивая, но работящая — согнувшись и заложив по-кавказски руку за спину, она с утра до ночи мела и намывала полы. Ее мужа, распорядителя гостиницы, все величали «наш маршал», хоть был он всего лишь унтером. Вечером хозяйка принесла самовар, приготовила чай. От нечего делать разговорились. Оказалось, она полячка, приехала сюда с мужем, тяжелой работы не боялась, места эти полюбила. Все было хорошо, покуда она не попала в плен — в самое логово кровожадных черкесов… В дальней комнате упала миска — Домна охнула, запричитала. Анна ее уняла, прикрикнув, а хозяйке быстро налила чашечку чая, пододвинула сахар — ей хотелось послушать о плене. Рассказ женщины Георгий перевел слово в слово: «Она только что вернулась. Была 1,5 года в плену у черкесов — 600 верст отсюда, возле Каспия. Ее муж обратился к самому начальнику области, который, по счастью, проезжал мимо. И тот приказал одному из подчиненных ему горских князей заняться поисками польки. В итоге ее нашли, за нее был назначен выкуп в 100 рублей. Ее пленили у самого въезда в дефиле Терека — по дороге во Владикавказ. С ней был офицер, безоружный. На них напали два черкеса, офицера убили, ямщика ранили. Ее взяли в плен вместе с другой женщиной с маленьким ребенком. Но та умела говорить по-черкесски и соврала, что сама черкешенка и рабыня этой польской женщины. Просила ее отпустить, черкесы ей поверили — отпустили вместе с ребенком. А полячку раздели догола и пять дней везли в аул. Там она прожила 1,5 года. Люди в том ауле живут бедно, в ужасных лачугах. Он был окружен густыми лесами. Полячка отказалась принять мусульманство. Там жило еще несколько русских пленников, среди них — жена казачьего капитана, которая приняла мусульманство. Она все еще там, в плену. Когда к аулу приближаются русские войска, рабов угоняют в леса, потому их так редко находят в селах во время рейдов».
Пока хозяйка говорила, Домна тихонько выползла из закутка, встала у дверного проема и, приложив ладонь ко рту, слушала — качала головой, вздыхала, всхлипывала. Под конец не выдержала — расплакалась: она хотела домой, в Москву, ей было здесь страшно, тошно, всюду горцы, ее непременно схватят где-нибудь по дороге, и никто, никто не защитит. Беда, беда, ой беда. Георгий ее увел. Анна перевела разговор на местные лавки, цены, пейзажи. А вот еще им говорили, что церковь где-то здесь старинная есть…
Утро началось с чистого листа в дневнике, серебристого тумана за окнами, семи градусов тепла на термометре Анны и бодрого кавказского завтрака — лепешек, сыра, горячего чая. До отъезда оставалась пара часов. Одевшись, подруги вышли на прогулку. Слева, за речкой, сутулились серые сакли. Под ними, над ними, сквозь них пробивалась трава, на крышах лежал буро-мшистый гравий. В утренней сырой полумгле лачуги казались доисторическими пещерами. В них жили люди-троглодиты, дикие, боязливые, в мезолитическом оборванном рубище. «Они никогда не моются, — заметила Анна, — все они очень грязные».
Снег, казавшийся здесь белее, чище, стеснительно прикрывал нагую бедность Казбеги. Живописные виды отвлекали педантичных туристов от смрадного сельского быта. При Александре I в селе поставили кирпичную церковь в честь святого Николая. Окруженная печальными серыми саклями, она была похожа на опрятную холеную барыньку, у которой послушные нищие робко просили подаяние.
Подруги поднялись по тропинке выше — на заснеженное каменное плато, откуда в хорошую погоду открывался вид на башню Гергети и церковь Святой Троицы времен царицы Тамар. Было тихо. Где-то внизу шелестел присмиревший Терек. Горы спали, и в такт их дыханию медленно плыли, от вершины к вершине, туманные легкие облака, счастливые сны Кавказа.
Анна ждала, щелкала крышкой часов — к полудню туман разойдется, они увидят храм. И облака расступились строго по расписанию. Солнце выглянуло. Вытянулись дремотные изумрудные тени. Вдали, на крутом холме у снежного нежно-голубого Казбека, замаячили два черных силуэта — церкви Святой Троицы и колокольни.
Энн открыла альбом, зашуршала карандашом. Она спешила — кавказская природа капризна, иллюминация скоро закончится. Анна поднялась выше и в блаженном одиночестве наслаждалась дивными, торжественными, печальными минутами абсолютной, совершенной вселенской красоты. Кругом — сизые, синие горы в быстрых тенях облаков, в золотистых бликах нездешнего солнца — суровые, мудрые, тихие, изрезанные каменными морщинами, бесконечными ломаными линиями своей заоблачной, вечной жизни. Как среди них было хорошо, как покойно и тихо.
Энн стояла ниже. Она все еще рисовала —