Алеша уже спрыгнул с подоконника, но мысль о шпионе остановила его: «Нет. Я все-таки должен дождаться его и выследить. Должен!»
Он с сожалением махнул ребятам, качая понурой головой, и уже было задумался о неправильном выборе наблюдательного поста, как вдруг был с лихвой вознагражден: из подворотни показался полосатый шарф.
Алеша мгновенно нырнул за занавеску.
Мужчина постоял немного, глядя на окна его комнаты, походил взад-вперед, вынул сигарету из пачки, закурил. Что-то явно лежало у него за пазухой – один лацкан пиджака немного оттопыривался.
«Там пистолет!» – подумал Алеша, и сердце его забилось сильнее.
Мимо шныряли прохожие, не обращая на диверсанта никакого внимания. Он, напротив, вглядывался в каждого из тех, кто появлялся из дворовой арки или же из-за поворота.
«Ждет кого-то!» – Алеша сглотнул и вцепился ногтями в подоконник.
Несколько раз мужчина кидал взгляд на окно – и каждый раз дыхание Алеши перехватывало, он вытягивался по струнке, боясь, что занавеска колыхнется и выдаст его.
Мужчина курил, обхватив сигарету двумя пальцами, как делали иногда хулиганы, и Алеша понял: тот обдумывает коварный план. Точно! Ведь даже в кино отрицательные герои курят именно так – как шпана или уголовники, – а иначе как же зрители поймут, что они плохие?
И вдруг из подворотни вышла мама с авоськой в руках.
«Уходи, мама!» – шептал Алеша, кусая костяшки пальцев.
Но мама уходить и не думала. Она ответно улыбнулась незнакомцу, качнула рукой, и темно-коричневые кирпичики хозяйственного мыла, лежавшие в авоське безо всякой обертки, стукнули ее по икрам. Мужчина подмигнул маме и вытащил из-за пазухи… Тут Алеша не выдержал, резко отодвинул занавеску, прильнул к окну и уже готов был закричать… Но мужчина вытащил не пистолет, а букетик ландышей.
От сердца отлегло, и тут же снова напала тревога:
«Зубы заговаривает! В доверие втирается!»
Алеша хотел было открыть окно и крикнуть маме, чтобы бежала прочь, но вовремя одумался: ведь так он точно спугнет шпиона.
Незнакомец что-то настойчиво говорил маме, она сначала пожимала плечами, потом кивнула и быстро пошла – почти побежала – к входной двери их дома.
Влетев в комнату, возбужденная мама бросила авоську прямо на пол, кинулась к шкафу и достала единственное выходное платье – желтое, в мелкий горошек, купленное на скудную премию. Это платье она надевала только раз в жизни – на какое-то торжественное мероприятие в НИИ, где проработала восемь лет. Повесив его на низенькую ширму, мама схватила шкатулку с комода, высыпала на скатерть шпильки и булавки, выудила маленькую перламутровую брошку-раковинку. Глаза ее горели.
– Алешенька, поставь, пожалуйста, ландыши в вазочку. Вон в ту, маленькую.
Она суетилась, собирая какие-то предметы в черную лакированную сумочку.
– Мама, ты уходишь? – недоуменно спросил Алеша. – Кто это там, на улице, с кем ты разговаривала?
– Это коллега из Ивангорода. Он в Ленинграде до вечера, приехал на выходной.
– Мама! Это никакой не коллега! Это диверсант! Шпион!
– Ну что ты такое говоришь, сынок! – засмеялась мама. – Его зовут Константин Захарович. Дядя Костя. Помнишь, я тебе как-то рассказывала, он инженер.
Она выпорхнула из-за ширмы, поправляя платье, взбила у зеркала волосы.
На пороге появилась бабушка Валя с дымящейся сковородкой.
– Маринка, куда собралась?
– Я обедать не буду. Вы с Алешей поешьте, а мне надо поговорить с человеком!
Не успела бабушка Валя опомниться, как мама выскочила за дверь.
– Готовишь тут, корячишься на кухне… – Она громыхнула сковородкой о железную подставку. – Руки мыть – и за стол.
Но Алеши уже и след простыл.
Он долго крался за ними дворами, прячась за водосточные трубы и газетные киоски. Мама держала шпиона под руку, заливисто смеялась, когда он что-то говорил ей, и даже со спины казалась счастливой. Они дошли до кинотеатра «Москва» и, постояв в кассу минут пятнадцать, зашли в зал. На большой афише было выведено черной краской: «Возраст любви». Мама смотрела этот фильм раз пять, наверное. А вот Алеша ни разу. Даже если бы у него хватило денег на билет, билетерша все равно не впустила бы: уже по названию ясно, что фильм для взрослых.
Алеша всматривался в нарисованные раскосые глаза Лолиты Торрес на плакате и боролся со смешанными чувствами. Душу поскребывала и ревность, и обида, и гнев на маму, что пошла в кино с этим… И огромное разочарование в том, что шпион не стопроцентно уже шпион, есть сомнения. Хотя, может, он решил втереться в доверие к маме, сразить ее букетом ландышей и заграничным фильмом, а потом…
Мимо афиши прошел милиционер в форме, и Алеше даже пришла в голову мысль, что надо бы догнать его и высказать свои подозрения. Но передумал.
Он бродил по соседним улицам все время, пока шел фильм, затем вернулся к кинотеатру, встал за обувной будкой на углу и наблюдал, как неспешно вытекает поток людей из боковой двери. Все галдят, обсуждают фильм, молоденькие девушки подносят белоснежные платочки к уголкам глаз. И вот наконец мама и «дядя Костя». Идут, смеются. Словно и не переставали разговаривать, и фильма не видели. Алеша представил, как с соседнего ряда им шикают, что мешают другим смотреть, они затихают и некоторое время сидят молча, пытаясь сообразить, что происходит на экране. И руки их на подлокотниках кресел соприкасаются… И сделалось отчего-то очень больно.
Они пошли в сторону дома и долго топтались у парадной, всё не могли распрощаться. Алеша наблюдал за ними на расстоянии и отчаянно желал, чтобы мамин кавалер скорее ушел. А он все не уходил. Алеша подкрался чуть ближе, отделяемый от них лишь стоящим грузовичком. Впрочем, он и не особо прятался: по всей вероятности, мама и «коллега» вообще не видели, что творится вокруг.
– Я поеду, Мариночка. Боюсь на автобус опоздать.
– Костя, поднялся бы! Я тебя с сыном познакомлю. И с мамой.
– В следующий раз, моя королева.
«Моя королева» больно уколола Алешу. Это мама, мама! Самая родная и дорогая – и вдруг «его королева»! Да кто он, вообще, такой?
– Неделя быстро пройдет, вот увидишь! – сказал «дядя Костя», поцеловал маму и зашагал прочь.
Алеша до крови закусил губу. Что это за новости: какой-то дядя Костя из Ивангорода приезжает раз в неделю в Ленинград, к маме, дарит цветы, водит в кино, зачем-то целует ее! Это неправильно, неправильно! Так не должно быть!
Вечером, выслушав от бабушки Вали десятиминутную отповедь о том, какой он неблагодарный внук и больше макарон по-флотски он не увидит, и набив голодный желудок всем, что втихаря нашел в доме, хотя и сказал, что сыт, Алеша обнял колонну и с трудом сдержал слезы. И почувствовал такую злость к «коллеге из Ивангорода», какую, пожалуй, никогда еще не испытывал.
* * *
В следующую субботу Алеша шел домой после дворового футбола и слушал, как Митя Смирнов в который раз пересказывает фильм «Следы на снегу»:
– …А тот ему – тыдыщ! А этот тоже – тыдыщ! И грохнулся!
– Диверсант? Или наш?
– Оба. Ты слушай! И еще собака такая – тынс! Хвать его – и повалила на снег!
– Кого?
– Да диверсанта же!
Мите повезло. Фильм еще не вышел в прокат в Ленинграде, а он уже успел посмотреть его в Москве, когда гостил у тетки.
– Митька, а ты можешь отличить диверсанта от нашего?
– Раз плюнуть.
– Прямо-таки раз плюнуть? А если всё, как у наших? И одежда, и обувь, и акцент?
Митя задумался и весомо ответил:
– По глазам. У шпионов знаешь какие глаза… Злющие.
«Верно! По глазам!» – подумал Алеша и тут снова увидел «дядю Костю». Тот стоял возле их дома, уже не пряча за лацкан пиджака букетик, и вид у него был рассеянный, но счастливый.
– Ну ладно, Митька, пока! – поспешно сказал Алеша, помахал другу кепкой и, недолго раздумывая, подошел к «дяде Косте».
– Если вы Марину поджидаете, она до трех на работе, – сказал он как бы невзначай.
Тот повернул к нему голову, и Алеша заметил, как он смутился.
«Нет, определенно у настоящего диверсанта должна быть… Как ее?.. Выдержка! А этот тип если и диверсант, то… какой-то бракованный».
– Постой! Я тебя знаю. Ты мне пятнашку дал на телефон на прошлой неделе. Выручил.
Алеша кивнул.
– Откуда про Марину знаешь?
Алеша напустил важный вид и хотел было гордо заявить, как в кино: «Я все про всех тут знаю», но мужчина вдруг хлопнул его по плечу:
– Да ты, часом, не Алеша ли? Маринин сын?
Алеша снова кивнул.
– Я так и подумал. Вы очень похожи.
Алеша разглядывал его. Худое лицо, скулы немного выпирают. На подбородке царапина. И глаза… Правильно Митька говорит: шпиона по глазам видать. У «дяди Кости» была явная близорукость, он щурился, отчего казался нелепым и смешным, и представить, что он этими вот глазами высматривает, как навредить, было просто глупо.
– Почему вы не наденете очки? – спросил Алеша, видя, как тот оттянул кончиком пальца веко к виску, вглядываясь в людей, идущих от остановки.
– Ты понимаешь, дружок, я разбил их. Да и мама твоя говорит, что, когда я в очках, надо мной сразу хочется взять шефство.
– А шарф зачем носите?
«Дядя Костя» погладил полосатый шарф, обмотанный вокруг худой шеи, и улыбнулся куда-то «в себя»:
– Мама твоя подарила.
Алеша пожал плечами. Не потому, что не верил в мамину способность подарить чужому человеку шарф, а потому, что этот мамин кавалер – с его нелепыми длинными руками и худой шеей, дурацким букетиком понурых ландышей, а главное, совершенно «неправильными», «недиверсантскими» глазами – никак не укладывался в образ того злостного врага, о котором он писал под диктовку Варвары Гурьевны. Никак не укладывался!
Алеша наскоро попрощался и со всех ног побежал домой.
* * *
– Что значит – обознались? – гремела Варвара Гурьевна. – Зеленый ты пионэр, несознательный, совесть у тебя зачаточная! Это в диверсантской школе в первом