– Да-да! Именно стояла на своих больших ушах! – Ниночка растопырила пальчики у висков, показывая, какие у школы уши.
Трагедию Марика не способен был понять никто. Он даже и не пытался никому объяснить. Не дождались! Не дождались! Не дождались! Пусть бы еще собаки полетали или кошки! А он бы вырос и сменил их всех!
На кухне было светло и пахло бабушкиными ватрушками, состряпанными в немалом количестве с учетом вечно голодного Ромы, и Марик подумал, что сегодня, наверное, самый страшный день. День, когда разбились заветные мечты.
– Так и хорошо, что не ты первый, – вдруг заявила Ниночка. – Он разведает там, что к чему, а потом ты уже за ним.
Она смотрела огромными серыми глазами и кивала, как целлулоидная кукла-неваляшка.
– Кто – он? – не сразу понял Марик.
– Ну он. Юрий Гагарин.
– А-а-а-а!
– Ты вырастешь и с ним можешь вдвоем за компанию…
– Это только вы, девчонки, вдвоем за компанию в туалет бегаете. А в космос так не получится! – хмыкнул Марик.
– Почему не получится? Стрелка же полетела за компанию с Белкой… Или Белка со Стрелкой…
– Так то ж собаки!
– Да какая разница!
Марик улыбнулся: Ниночкина рассудительность иногда его поражала. И правда, полететь в космос вместе с таким человеком, как Гагарин, было бы здо́рово!
– А что ты утром с дядей Жорой ругался? Я через стенку все слышала.
Марик вспомнил утреннюю сцену, и сразу испортилось настроение.
– Да он…
И тут вдруг Марик все понял.
– Нин, хочешь тайну расскажу?
– Конечно, конечно, хочу!
Ниночка взгромоздилась на табурет с ногами и замерла, ожидая услышать нечто колоссальное, и искренне была в восторге от того, что сосед Марик, такой серьезный, взрослый, правильный, доверит ей, первоклашке, тайну. И если будет надо, она, несомненно, по-настоящему умрет, как Мальчиш-Кибальчиш, но не откроет этой тайны врагам.
– Ты знаешь, кто такой Юрий Гагарин? – шепотом спросил он.
– Первый человек в космосе, – также шепотом ответила Ниночка.
– А еще кто он?
– Кто? – Она задумалась на секунду. – По радио сказали: майор…
Марик огляделся по сторонам, не подслушивают ли их.
– А еще он мой папка!
Ниночка выпрямилась на табуретке.
– А дядя Жора?
– Я говорю: настоящий папка. Просто раньше я не мог тебе об этом сказать. Понимаешь, секрет… Его тайно готовили к полету, никто не должен был знать…
Ниночка нахмурилась.
– Он поэтому бросил тебя?
– Да не бросил! – Марик стукнул кулаком по столу. – Космонавты все засекречены. Нельзя было. Военная тайна, понимаешь!
Ниночка закивала, быстро хлопая ресницами.
– А он теперь… После космоса… Прилетит к тебе?
– Конечно! Вот увидишь!
– На космическом корабле «Восток»?
Марик задумался. Вот было бы здо́рово, если бы Юрий Гагарин и правда прилетел бы к его школе, к самому крыльцу, как раз по окончании пятого урока, открыл бы дверцу ракеты, отстегнул шлем от скафандра и сказал: «Ну, Марик, я за тобой». И все ребята бы ахнули. А он, Марик, им небрежно бы кинул: «Я, пацаны, наверное, не успею стенгазету дорисовать. Мне к космосу готовиться надо». И все бы закивали. Потому что, как написано на плакате перед актовым залом: слава, мол, рабочим династиям, и, мол, ты, пионер, будь достойной сменой… У Павлика Гриценко все в семье – и дед, и отец, и старший брат – на Кировском заводе работают. У Машки Лабутиной – на «Красном треугольнике». У Файки Дудкиной все взрослое семейство – зубные врачи, Файка вырастет и тоже зубы драть будет. А ему, Марику Синицкому, в космонавты надо. По наследственной линии. Фамилию вот только сменить бы…
– А можно я всем нашим об этом расскажу? – восторженно прошептала Ниночка.
Марик выдержал многозначительную паузу, будто взвешивал решение, и важно кивнул:
– Теперь уже можно.
* * *
На следующий день после школы, едва досидев до конца уроков, Марик со всех ног побежал в паспортный стол. Высокая остроносая паспортистка тетя Лариса, живущая, кстати, в их доме этажом ниже, аккурат под Роминой комнатой, и периодически выяснявшая со студентом отношения по поводу его утреннего буха с раскладушки, скучно посмотрела через прорезь окна на Марика и с зевком произнесла:
– Фамилию сменить можно. Надо заявление от родителей с обоснованием и характеристику с места работы… Да куда ты побежал? Это еще не всё. Кому я рассказываю?
…Марик уже не слушал, ноги сами несли его домой. У мамы сегодня выходной в этой ее парикмахерской и занятий в институте нет. Если, конечно, к ней не пришла, как говорит бабушка, «халтура на дом».
Но «халтура» к маме пришла. Дородная женщина, у которой подбородок начинался от нижней губы и, самотеком переходя в шею-трубу, пропадал в вырезе на лавсановой кофте, сидела в кресле отчима, и мама старательно делала ей начес на голове. Марик едва выждал, когда волосы «халтуры» лягут в аккуратный каравай, и, оставшись с мамой вдвоем, сбивчиво выложил свою идею.
– И как тебе в голову такое пришло?! – возмутилась мама. – Ты – Синицкий, и никаких Гагариных в нашем роду не было и быть не может!
Бабушка Неля тоже его не одобрила. Поглядывая на маленький портрет Ленина, с которым она не расставалась ни в эвакуации, ни в довоенных геологических экспедициях, она ласково пожурила внука: зачем, мол, вранье, Родине нужны любые фамилии.
Не найдя поддержки родных, Марик дождался вечера, когда все соседи придут с работы, и вышел на коммунальную кухню.
– Сомнения есть, – уплетая макароны, сказал Рома. – Ты внешне на Гагарина не очень похож. У тебя вон волосы кучерявые.
– Ну и что! – с жаром вступилась за Марика Ниночка. – Володя Ульянов в детстве тоже кудрявым был. Не веришь – посмотри на мой октябрятский значок! А вырос – и никаких кудрей!
– Аргумент! – пробасил Рома, оглядывая Марика. – Только все равно, чем докажешь?
Марик набрал воздуха в рот и чуть было не поперхнулся от возмущения. За прошедшие сутки он сам настолько поверил в гагаринское отцовство, что переубедить его, наверное, не смог бы и сам Гагарин.
– Зов крови, – процедил он сквозь зубы и волчонком зыркнул на Рому.
– Слушай, дружок. Юрию Алексеевичу сейчас двадцать семь, по радио сказали. А тебе десять. Что ж, он тебя в семнадцать лет родил, что ли?
– Какой ты глупый, а еще студент! – снова возмутилась Ниночка. – Его ж не Гагарин – его мама Лида рожала.
Рома захохотал.
– Ну а что у нас мама Лида говорит? Помнит она сама-то?
В этом пункте красивая теория Марика, конечно, давала большую течь. Мама-то, безусловно, должна помнить отца, но ведь сама говорила: ни документов от него не осталось, ни фотографий. А вдруг он, папка, был настолько засекреченным, что и внешность специально изменял для конспирации?
В кухню вошел дядя Петя с паяльником. Ниночка заулыбалась отцу, и Марик с грустью отметил, что вот Козыревы – одно лицо. Так же оба морщат носы, когда смеются, так же хмыкают, выпятив губу, так же щурят абсолютно одинаковые серые глаза. И у обоих – жиденькие светлые волосики на голове, как будто смотанные с одной и той же катушки из галантереи. Он снова взглянул на разворот «Ленинградской правды» с портретом Гагарина на всю страницу и, вздохнув, согласился, что Рома прав: не похож Марик Синицкий на первого космонавта.
– Ты, Марлен, жидовчик, – закуривая папиросу из пачки «Казбека», сказал дядя Петя. – А Гагарин – русский. Его, может, из-за пятого пункта в космос и пустили. Думаешь, у них анкет там нет? – И показал пальцем на потолок.
О том, что в космосе есть анкеты, Марик как-то не думал. Вспомнился бабушкин полушепот, когда она рассказывала о деде Самуиле и о том, что анкета почему-то их «приговор». И то, что дядя Жора положение их семьи своей фамилией никак не исправил, а только «усугубил». Но Марик всех этих недомолвок не понимал, лишь только чутье подсказывало, что дядя Петя Козырев, хоть и тянет на гада, знает про всё это намного больше.
– Ну и пусть! – закричал он прямо в лицо оторопевшим соседям. – Ну и пусть, что русский! Вы ничего не понимаете! Вы не видели моего настоящего папку, а спорите со мной! Мне-то лучше знать! И наплевать, что вы все не верите, а вот увидите! Увидите!
К позднему вечеру у него поднялась высокая температура, и бабушка Неля ахала и кляла на чем свет дядю Петю Козырева, что довел ребенка. А мама, гладя сына по голове, тихо возражала ей: мол, что поделаешь, но ведь прав сосед, что ни говори. И не знала, как выбить дурь из головы сына. Дядя Жора ходил мрачный, и когда бабушка воззвала к нему: «Георгий, ну хоть ты скажи что-нибудь!» – устало вымолвил: «Не вмешивайтесь. Мужчина растет. Пусть сам разбирается, что к чему».
* * *
Спустя несколько дней температура спала, и Марик пошел в школу. Его встретил огромный портрет Гагарина, закрывавший два этажа на фасаде, и красные флаги, торчащие отовсюду, куда их только можно было воткнуть. Новость о том, что у него нашелся настоящий отец, да не кто-нибудь, а первый космонавт, ни одна живая школьная душа всерьез не восприняла. Даже дворовые друзья Марика – рыжие близнецы Борька с Колькой Барашковы, у которых не было ни отца, ни отчима и даже не предвиделось, – почти хором заявили:
– Ты здо́рово придумал! А давайте так играть!
Марик пожал плечами. Какие уж тут игры?
– У нас папкой будет Чапаев! – крикнул Борька.
– Нет, Ворошилов! Наш папка – Ворошилов! – стукнул брата по голове портфелем Колька.
– Ну мы же договорились, что Чапай! – не унимался Борька.
– Нет, мы договорились про Ворошилова!
Братья подрались. Марик нехотя разнял их и, держа обоих за воротнички, вынес вердикт:
– У тебя, Борь, отец будет Чапаевым, а у тебя, Коль, – Ворошиловым.
Братья сразу согласились и обнялись.
«Дураки, – подумал Марик. – Одинаковые дураки!»
И только Ниночка верила ему безгранично.