– А ты письмо ему напиши!
Марик подумал, поглядел на старый плакат с Белкой и Стрелкой и вытащил из ящика стола лист бумаги и чернила.
Письмо он переписывал раз пять. И наконец, когда точка была поставлена, позвал Ниночку и зачитал ей весь текст. В нем была и гордость за то, что советский летчик первым полетел в космос, и восторг в адрес конструкторов ракет, и страстная мечта стать космонавтом – ладно, пусть не первым, но вторым-то уж точно. И огромная детская боль от того, что вот он, Марик, вынужден жить под чужой фамилией, а на самом деле он тоже Гагарин. Да, пусть у него кудряшки, но у них глаза похожи, и подбородок, и брови, и даже уши! И раз уж полет в космос свершился – уже можно признать правду!!!
Марик поставил три восклицательных знака, вложил свою школьную фотокарточку в конверт и в строке «Кому» написал:
СССР, БАЙКОНУР, ЮРИЮ ГАГАРИНУ.
Подумал и внизу, в строчке «От кого», жирно нацарапал:
ОТ СЫНА.
Затем провел языком по сладковатой желтой полоске, заклеил конверт и отдал Ниночке.
– Сбегаешь опустишь? Только не в уличный ящик, а прямо на почте, чтобы наверняка дошло.
Ниночка кивнула и, трепеща от волнения и благодарности Марику за такое ответственное задание, помчалась на угол Лермонтовского проспекта и 8-й Красноармейской, в пахнущее тайной и сургучом районное почтовое отделение.
Там, уже почти опустив конверт в большой красный ящик с советским гербом, она вдруг остановилась, отдернула руку с письмом и подошла к столу, исчирканному синими кляксами. Долго грызя кончик казенного пера, она наконец окунула ручку в чернильницу и старательно вывела на обратной стороне конверта, дублируя каждую букву жестикуляцией губ:
«Дядя Юра, приезжай поскорей. Марик тебя очень ждет».
Подумала немного и приписала адрес.
Старательно промокнув каракульки большим синебрюхим клякспапиром, Ниночка опустила конверт в ящик и со всех ног побежала домой.
* * *
Май влился в город запахом балтийской корюшки, красными первомайскими перетяжками на улицах, праздничной музыкой из громкоговорителей и мучительными для Марика насмешками дворовой детворы, которая при каждом удобном случае требовала от него доказательств гагаринского отцовства.
Марик гордо поднимал к небу нос и мрачно цедил сквозь зубы:
– Ничего вы не понимаете, дураки!
«Дураки» же один раз его даже легонько поколотили.
«Не страшно, – думал, глотая слезы, Марик. – За папку. А значит, не больно».
Дома же тщательно скрывал произошедшее от родных.
– Вот тебе раз! – причитала бабушка Неля. – И надо же так неудачно в школе о колонну удариться! Какой ты, Маричка, неуклюжий!
Было теплое солнечное воскресенье, мама кипятила белье на кухне, бабушка ворожила над тестом для хвороста, а дядя Жора сидел во дворе на стареньком табурете и выпиливал лобзиком из доски жердь-присаду для голубятни. Марик стоял рядом в большой луже от вчерашнего дождика и мрачно наблюдал, как перекатываются блинчиками капли на его новеньких резиновых сапогах.
Близнецы Барашковы, одинаковые, как два рыжих подосиновика, вбежали во двор и заорали вразнобой:
– Ма-а-арик! Дё-ом в футбо-ол игра-ать!
Марик помотал головой.
– Дё-ом с нами! В ворота встанешь!
Марик замер на мгновение, но потом отвернулся от братьев, вновь сосредоточившись на луже.
– Не пойду!
Барашковы еще погорланили, пытаясь уговорить его, но потом синхронно махнули руками и убежали.
– Сходил бы, сынок. Футбол – правильное дело, – сказал дядя Жора.
– Да ну их! Там эти… Опять дразнить будут.
– А ты им накостыляй!
Марик удивленно поднял на дядю Жору глаза. Такого он от интеллигентного отчима еще не слышал.
– Накостылять?
– Что ты так смотришь на меня? Врежь им, тогда от тебя отстанут. Даже уважать начнут. Ты же не вор, не шпион, не дезертир. За что тебя бить? И почему, скажи на милость, ты ребятам что-то должен доказывать? Пусть они предоставят тебе доказательства, что Гагарин не твой отец.
Марик вышел из лужи, изумленно открыв рот. А ведь точно! Пусть они, его дворовые недруги, потрудятся еще доказать, что Гагарин к нему отношения не имеет!
– Ты умный, дядь Жора…
– Но все равно, сынок, драться ты должен уметь.
Он отложил доску и инструмент, пошел в дом и через минуту вернулся с замусоленной желтенькой брошюрой, на которой размашисто было написано: «Самоучитель по самообороне».
– Вот. На работе в библиотеке взял.
Марик вспомнил конструкторское бюро, куда отчим однажды приводил его, серьезных бородатых дядь-Жориных коллег, попробовал представить библиотеку и чуть не засмеялся – так нелепо смотрелась бы эта брошюрка среди толстых пособий по математике и черчению.
– Будем вместе заниматься, сынок. – Дядя Жора нацепил очки и открыл первую страницу.
Марик увидел изображение красноармейца в штанах и гимнастерке, вставшего в боевую стойку, – ноги нарисованы разные (видимо, по логике художника предполагалось, что одна чуть впереди, другая сзади), руки (тоже разные) согнуты, увесистые кулаки закрывают нос. Сверху на рисунке виднелись подтеки от фиолетового библиотечного штампа и чьи-то карандашные приписки. На другой странице под надписью «Рис. 2» был тот же солдатик, но уже враскоряку и с вытянутой вперед правой рукой.
– Вот так, по-моему… – Дядя Жора попробовал повторить стойку красноармейца на первом рисунке.
Получилось не совсем похоже. Даже карикатурно, как в журнале «Крокодил». Худенький очкастый дядя Жора в клетчатой рубашке с закатанными рукавами и в пузырящихся на коленках трениках выглядел настолько по-домашнему нелепо, что Марик, враз позабыв все скопившиеся обиды на отчима, засмеялся и тоже согнул руки в локтях.
* * *
Близились летние каникулы, и настроение было совсем несерьезное. Учиться хотелось меньше всего, мальчишки едва досиживали до конца уроков. Шумной гурьбой, размахивая руками и горланя, как галчата-подлётки, слетались они на школьный двор гонять мяч. Марика никто больше не задирал. Дворовая ребятня, подглядев, как он каждый день упорно тренируется с отчимом, невольно его зауважала. Марик же с дядей Жорой проштудировали уже половину самоучителя, и в помощь их импровизированной борьбе пошел разнообразный габаритный хлам: шаткий стул, на котором удобно отрабатывать подсечку, подобранная у овощного магазина благоухающая деревянная бочка из-под соленых огурцов и старое колесо от грузовика.
Когда же в один воскресный день к тренировке присоединился с трудом проснувшийся здоровяк Рома, дела пошли куда лучше: тот минут за десять научил своих соседей нехитрому приему – сжать кулак и просто махануть им в челюсть. Свободных для опытов челюстей Синицкие не нашли, но Рома благородно разрешил экспериментировать на его физиономии. Результат Марика впечатлил – а он-то никогда и не пробовал вот так запросто взять да и вмазать кому-нибудь в подбородок безо всяких предварительных стоек, поз, махов руками и карикатурно-зверских гримас на лице!
– И еще очень важно баланс держать, – оторвавшись от умной книжки, философски изрек дядя Жора.
– Это как? – не понял Марик.
– На ногах надо уметь устоять. Не падать. И чтобы голова не кружилась от резких движений.
– В космосе тоже надо, чтоб голова не кружилась!
– Тогда будем тренироваться. Поехали!
Дядя Жора взял Марика за руки крепким хватом, и они закружились. Быстро-быстро проносились перед глазами сизые водосточные трубы, блики на вымытых окнах, белый хло́пок облаков, и казалось, что контур крыш их родного двора-колодца вдруг перестал напоминать рваный квадрат, а превратился в самый настоящий круг.
– Я в ко-о-о-смо-се! – заорал Марик, и голуби шелухой взлетели с карнизов, разорвав привычный трафарет ржавых лоскутных заплат на крышах.
А дядя Жора басовито гоготал, и смех его был для Марика настоящей музыкой космодрома – так, как он себе ее представлял, – с полагающимся торжественным маршем духового оркестра, шумом наземной техники, рокотом стартующей ракеты и непременным «Поехали!», прозвучавшем как сигнал к старту.
Марик кружился, задрав голову и захлебываясь от счастья, а когда остановился, увидел, что отчима слегка пошатывает.
– Э-эй! Дядь Жор! Ты давай не качайся! Тренироваться надо. Может, и тебя в космос запишут.
– Не запишут, сынок. У меня слабый вестибу…
– Знаю! Слышал уже про твой вестибюльный аппарат! Тренировать его надо! Думаешь, космонавтам легко?
Дядя Жора снова засмеялся.
– Синицкий! – раздалось из подворотни. – Вратарем встанешь?
– Не-е, – протянул Марик. – Мы занимаемся.
– Иди, сынок, поиграй, – махнул ему дядя Жора.
– Ну мы ж тренируемся…
– Иди-иди. Вечером удары отработаем.
Марик кивнул. В окне их комнаты показалась мамина голова, кокетливо замотанная клетчатым полотенцем, из-под которого торчали трубочки бигуди:
– Мужчины, чтобы к двум дома были! Кормить вас буду. А потом стричь!
– Ага! – заорал Марик и, спугнув в подворотне двух выяснявших отношения котов, со всех ног помчался за ребятами.
Игра шла с какой-то неистовой энергией. Марик стоял в воротах, легко ловил мячи, щурился от солнца и думал о том, что даже жаль будет, если никто из пацанов его сегодня не подденет. Так хотелось испробовать выученные с дядей Жорой приемы! Время они не засекали: часов ни у кого не было, но договорились, что первый тайм закончится, когда к видневшейся за решеткой ограды остановке подойдет «восьмой» троллейбус. В момент начала игры предыдущая «восьмерка», набитая людьми, как раз отчаливала. И поскольку троллейбусы ходили с промежутком минут в сорок – пятьдесят, то до следующего пузатого-рогатого с цифрой «восемь» на лбу и оставалось время на целый футбольный тайм.
Один из рыжих братьев Барашковых сидел на кривеньком тополе, плевал вниз, стараясь сбить слюной стоящий на ящике пузырек из-под зеленки, и исполнял важную роль впередсмотрящего. В его обязанность входило подмечать номера причаливающих к остановке троллейбусов и орать что есть мочи, если заметит восьмой номер. Барашкову уже до смерти наскучило это занятие и он откровенно зевал, когда мимо тополя, взмокшая и встревоженная, во весь опор промчалась Ниночка. За ней, чуть приотстав и поднимая пыль, рысила вся дворовая малышня. Впередсмотрящий только присвистнул.