На кухне пахло разогретым гороховым супом и творожной запеканкой. Мама месила в маленьком тазике фарш, добавляла в него размоченную белую булку, вытирала тыльной стороной ладони слезящиеся от лука глаза.
– Мам, я запеканку не буду. Я котлет подожду.
– Котлеты будут вечером. Ешь давай. Прямо здесь, на кухне, а то, пока до комнаты донесешь, прольешь половину. И посуду за собой вымой, мне некогда.
Славик легко справился с гороховым супом и нехотя ковырял запеканку.
На кухню вышел сосед, почесал пузо через дырку в майке, достал из-за окна подвешенную к форточке авоську с чем-то завернутым в тряпицу, недовольно понюхал ее содержимое и зашаркал обратно в комнату. Истошно заорал Мурик (видимо, и тут, бедолага, умудрился подвернуться под клетчатый тапок).
«Обычный субботний день, – подумал Славик. – Вот и запеканка субботняя. Скорей бы воскресенье!»
Мама поднимала фарш высоко над головой, как красноармеец гранату, и кидала обратно с плюхающим звуком, который Славик обожал. Темно-розовый, с белыми мраморными прожилками комок от этого шлепка становился круглее, пышнее, и хотелось съесть его сразу, не дожидаясь обжарки.
– Славочка, посиди с Анютой. Мне халтуру обещали, перепечатать пару текстов. Я в восемь вернусь, пожарю вам котлет.
Мама накрыла миску с фаршем крышкой и поставила между рамами кухонного окна. Холодильником в их квартире для всех соседей служил навесной карнизный ящик – деревянный, с круглыми дырками для вентиляции, до отказа набитый склянками, кастрюльками и свертками из серой вощеной бумаги.
Славик вспомнил про Борькино задание.
– Я не могу сегодня.
– Что значит – не могу? Авиакружка у тебя по субботам нет.
«Ну как ей объяснить?»
– Мам! Я с мальчишками договорился.
– Ничего, переживут твои мальчишки.
Мама с подозрением взглянула на сына:
– А, часом, не к Борьке ли спешишь? Не понимаю, что за приятеля ты себе нашел? А точнее, что ему-то от тебя надо! Видела, как во дворе сидели. Он старше тебя намного, какие у вас могут быть общие разговоры, игры?
Славик соображал, что ответить.
– Ну мам!
– Никаких «мам»! Сделаешь уроки на понедельник и поиграешь с сестренкой.
Спорить с ней было бесполезно.
– Ох, Славик, чует мое сердце, не к добру эта ваша дружба. Ничему хорошему Борька тебя научить не может. Слышишь меня?
Славик слышал. Пререкаться с матерью – он знал это очень хорошо – себе дороже.
Все равно он сделает по-своему. Мамке необязательно об этом знать.
– И чего тебе со сверстниками не гуляется? С Мишей или с Костиком? – не унималась она.
– Мишка – дурак. А Костик качели лизал на морозе, бабка наказала.
Славик доел скучную запеканку, лениво сполоснул посуду и пошел в комнату. Было слышно, как за стеной соседка баба Нина орет на нерадивого кота, зачем-то поминая Иосифа Виссарионовича.
Славик сел у окна, поставил на ногу-опору откидной столик полированного секретера, весь заляпанный пятнами от пластилина, положил на него развернутую газету, сверху – тетрадь и учебник по русскому языку и сосредоточенно уставился на репродукцию картины «Опять двойка», по которой им задали написать сочинение. Ни одна путная мысль в голову не постучалась, и Славик принялся чирикать на газете, пририсовывая рожки солидным портретам на развороте «Ленинградской правды». Мамка спешно натягивала платье, одной рукой высвобождая русые локоны из-под цепкого плена зеленых бигуди. Время на старых ходиках со сломанной кукушкой неумолимо приближалось к четырем.
– Всё, сынок, убежала!
Поцеловав его в макушку, она подхватила сумку и упорхнула.
Порученная Славику сестренка капризничала, требовала то сложить фигурку из фантиков, то поиграть с ней в какую-то только ей известную игру. Пришлось Славику на нее прикрикнуть и даже кулаком погрозить. В отсутствии отца, который после рождения Анюты отбыл на Север на заработки да так и сгинул бесследно, Славик чувствовал себя в какой-то степени главой семьи. Во всяком случае, главой над сестренкой уж точно.
Он выглянул в окно, взглянул на песочницу с грибком. Во дворе хозяйничал дядя Петя, отчим соседского Мишки, – пытался приколотить соскочившую доску на детской деревянной горке. Вокруг дяди Пети роилась малышня, с восторгом глядя на сильные руки и ловкие дядь-Петины удары молотком.
«Повезло Мишке! – подумал Славик. – Вон какой у него отчим! Лучше предыдущего батяни. И с чего такой хороший дядя Петя достался балбесу? И в школе забитый троечник, и в играх слабак, и очкарик. В «вышибалы» вон не играет – трусит. Тоже мне, пацан! И мамаша его, теть Надя, – толстая и некрасивая. Зачем они такому дяде Пете?»
– А куда мамка пошла? – пискнула сестренка.
Славик не ответил, снова выглянул в окно. Благодарная малышня висла на дяде Пете.
«Эх, мамке бы дядю Петю! Сдались ему очкастый Мишка с толстой теть Надей! Мамка вон крутится с утра до ночи в своем машинописном бюро, по вечерам берет халтуру и строчит до ночи, как Анка-пулеметчица, а все потому, что одна, без папки. Отнять бы у Мишки дядю Петю!»
– Славка, а у нас елка в садике будет. Мне нужно платье Снежинки!
«Вот и этой малявке что-то нужно. А мамка копейки получает! У самой ничего нет. Эх, в следующий раз за сверток не жвачку попрошу у Борьки, а двадцать копеек! Или даже тридцать!» – мелькнула сладкая мысль.
– Отстань. Где тебе новогодний костюм взять? Наденешь мой, пиратский.
– Не хочу быть Пиратом, хочу Снежинкой. В платьице!
– Ну и дура ты, Анька! Пиратом знаешь как классно!
Сестренка надула губы, насупила бровки. Славик дал ей кусок черного хлеба с сахарным песком, чтобы успокоилась, и включил телевизор. Старенькая черно-белая «Заря» показывала рябь и зыбь. Он выключил, потянулся к вертушке радио. Зычный голос вещал о дорогом Леониде Ильиче и славных передовых традициях рабочих династий. Славик взглянул на ходики.
– Анька, ты умеешь тайны хранить?
Сестренка кивнула, прекращая жевать хлеб.
– Мне убежать надо. Я быстро. Прибегу – расскажу тебе та-а-акое! Бо-о-ольшущую тайну. Только ты из комнаты не выходи, ладно?
– Тебе мамка велела со мной сидеть!
«Жовку ей дать? А то заложит… – Славик медленно размышлял. Жвачку жалко, конечно, почти не- жеваная. – А вдруг еще проглотит, дурёха!»
– Анька, ну ты хочешь знать продолжение «Буратины»?
– «Буратины»?.. – Анюта с любопытством распахнула глазенки, громко сглотнула. – Они поженятся, да?
– Да, да. Только мамке не говори, что я выходил. Поняла? Тогда и поженятся.
Славик включил радио погромче и напялил клетчатое мальчиковое пальто, которое ненавидел, ушанку, ботинки и выскочил во двор.
У скелета большой ракеты на детской площадке он услышал сестренкин высокий голосок.
– Сла-а-ав, а кто поженится – Мальвина с Пьеро или с Буратиной?
Она стояла на подоконнике, открыв форточку, ее ладошки и худенькие коленки были прижаты к стеклу.
– Анька, слезь с окна! Немедленно! А то приду – ухи оборву, и никто тогда не поженится!
Испуганная сестренка спрыгнула с подоконника.
У парадной рядом с пышечной, борясь с искушающими запахами жаренного в масле теста и сахарной пудры, Славик достал из кармана билетик и развернул его. Жвачка, превратившаяся в белый камешек, с трудом отлепилась от голубой бумажки, прихватив с собой часть текста, а точнее, самую важную цифру адреса, написанного корявой Борькиной рукой. Славик пошкрябал по жвачке ногтем, пытаясь отодрать прилипший кусочек с информацией, но безрезультатно. Положив в рот камешек, еще хранящий вкус, он вновь взглянул на голубой билетик. Большими буквами было напечатано: «Кинотеатр „Космонавт“, „Ошибка резидента“»; ниже каракульки чернильным карандашом – «Валька-Мурена» (не поленился-таки вывести имя полностью) и номер дома. Номер же квартиры теперь вместе со жвачкой дожевывался усердным ртом.
«Самое ж главное отодралось!» – с досадой подумал Славик и принялся обходить все квартиры подряд, начиная с последнего, пятого этажа.
Это были коммуналки, как и в его доме, и, на счастье Славика, на дверях имелись таблички с фамилиями. Глаза усиленно искали в инициалах букву «В».
Груздец В. Г. оказался неприятным угрюмым мужичком с макарониной в бороде, Балакина В. Д. – близорукой старушкой с огромным котярой, висевшим у нее на шее, как воротник зимнего пальто. Григорян В. оказался Вартаном, Гольдберги «переехали», а Голиковы «еще не пришли со смены» (но что-то подсказывало Славику, что загадочная Валька-Мурена «на смену» не ходила). Так дошел он до первого этажа. На одной двери из женских имен значилось только «Зубова Е. Р.», на другой – «Пустобрёхова» (но зато «В. А.»). Чутье опять подсказало Славику, что «фирмачная» Валька носить фамилию Пустобрёхова ну никак не может, но буква «В» в инициалах заставила его крутануть вертушку выкрашенного блестящей коричневой краской звонка.
На пороге появилась девочка его возраста с косичками-баранками у лопоухих ушей, в синем трикотажном физкультурном костюме.
– К кому? – Она уставилась на Славика.
– Мне нужна Валентина.
– Это бабушка моя, Валентина Антоновна. Она в «Стреле» в очереди за сосисками стоит.
– Не-е! – протянул Славик. – Мне точно не твоя бабушка нужна. А не знаешь, нет ли у вас в парадной молодой Валентины?
– Насколько молодой? – прищурилась девочка.
– Ну, это… Комсомольского возраста.
И опять чутье клюнуло Славика в темя: как-то не вязался обрисованный Борькой образ с комсомолом.
– А-а… – протянула девочка. – Это напротив. Зубовы они. Там ее сестры Катерины табличка.
Славик поблагодарил и вдавил горчичного цвета кнопку звонка Зубовых. Пока ожидал, успел подумать, что вот сейчас выйдет девица с комсомольским значком и серьезным патриотическим взглядом, и надо было ему поточнее описать Вальку девчонке-соседке. Но по цокающему звуку приближающихся к двери шагов, по той немыслимой обуви, которая, как молниеносно нарисовало ему воображение, могла издавать подобные звуки, он понял, что не ошибся.