Они шли вдвоем с Саксом по Малодетскосельскому к Фрунзенскому универмагу, и Славик, надвинув шапку на глаза, боялся оторвать взгляд от асфальта: а вдруг попадутся знакомые. Около комиссионного магазина на углу с Московским Сакс молча пожал руку бородатому детине в дубленке с огромной хоккейной сумкой наперевес, и уже дальше они продолжили путь втроем: взрослые впереди, шепчась о своем, Славик чуть сзади.
«Вот возьму сейчас и сбегу», – мелькнула сладкая мысль. Но противное чувство долга – совсем не такого, о котором говорили в школе, и уж точно не такого, о котором не говорили в семье, но какое было в его крови с малолетства по отношению к матери и сестренке, – это «другое» чувство долга ело его изнутри, как червь яблоко.
Прохожие не обращали на двух модных парней и плохо одетую девочку никакого внимания, но Славику казалось – весь родной Ленинский район смакует его позор. Он взглянул в витрину молочного магазина и шарахнулся от своего отражения: странная дурнушка с затравленным взглядом в серой мохеровой шапке, от которой чесалась голова; тонкие ноги в морщинах коричневых колготок; уродливое клетчатое пальто с торчащей из-под «чебурашкиного» мехового воротника голой цыплячьей шеей; не по ноге сапоги, которые все же умудрились натереть пальцы; озябшие красные руки – варежки забыты на скамейке в садике.
«Только бы не попасться никому на глаза!» Славику уже не хотелось ни сладкой жизни, ни красивых шмоток, ни вожделенного еще час назад «Дональда Дака» с развеселыми вкладышами. Не так сладка ему показалась та свобода, которая сейчас отражалась во всех окнах первых этажей маленькой безобразной неряхой. Совсем не манило ругаться непристойными словами – он готов был почистить не только зубы, но и вымыться целиком, будто запаршивел с ног до головы, и думал только об одном: скорей бы все закончилось. Славик зажмурился и со всей силы пожелал себе стать на несколько часов старше, когда позор, воплощением которого в этот самый момент были коричневые морщинистые колготки, будет уже позади.
– Ты чего щеришься? – спросил его бородач.
– Сестренка дома одна.
И хотел было прибавить: «Отпустите меня, дяденька!» – но гордость не позволила.
– Значит, так, – пояснил Сакс. – В кабинки бабам с товаром ходить не давай, шмотки должны быть всегда у тебя на виду. Гляди, чтоб по полу не возили, когда надевают, полы, сам понимаешь, не стерильны. Монтана поднесет через часик лифчики – пусть через платья прикладывают, на голые сиськи мерить не позволяй. Платья помогай застегивать – чтобы все по-быстрому, не больше двух-трех минут на примерку. Усёк?
Славик кивнул, боясь посмотреть Саксу в глаза. После слов про лифчики и голые сиськи он покрылся рваным румянцем и зашмыгал носом так, как будто ревел.
– Высморкайся. И вещи сопливыми руками не лапай. – Сакс с недоверием оглядел незадачливого компаньона. – М-да. Ну и вырядила же тебя Банана-Мама! Стой за телефонной будкой, не светись, я знак тебе подам, а то всех покупательниц распугаешь.
Прошел, наверное, час. Славик непрерывно бегал в женский туалет с дамочками, симпатичными и не очень, помогал застегивать молнии на шерстяных финских платьях, впихивать объемные ляжки в узкие джинсовые штанины, усердно, как китайский болванчик, кивал на неизменный женский вопрос: «Ну как мне?» Не успевал удивляться, почему им так важно было узнать мнение заурядной маленькой кикиморы.
Товар уходил быстро. Сакс и бородатый виртуозно, как профессионалы-психологи, выхватывали взглядом из толпы потенциальную покупательницу, направлялись именно к ней и через пару секунд кивком «вытаскивали» Славика из его неприметного убежища, и он направлялся к двери женского туалета, сопровождаемый семенящей за ним на каблучках дамочкой. Привыкнуть к новой роли он так и не смог, боялся смотреть женщинам в глаза, голоса не подавал, на вопросы старался отвечать лишь кивком.
Под конец второго часа Борька с Монтаной поднесли еще сумку с полустертой надписью «СССР». По тонкому белому кружеву в целлофановой упаковке Славик догадался: лифчики и прочее. Только этого не хватало!
На белье дамочки слетелись, точно голуби на булку. Сакс с бородачом цыкали на них, чтобы не всем скопом толпились, двух оставили при себе, остальным велели прохаживаться туда-сюда, ждать очереди. Борька вызвался стоять «на шухере» у огромных створчатых дверей универмага и дать знак, ежели замелькает где ментовская фуражка или красная повязка дружинника.
Славик обреченно поплелся к ненавистной уже двери с буквой «Ж» с очередной, возбужденной примеркой дефицита покупательницей. Она поставила сумочку на подоконник, скинула тяжелое зимнее пальто с рыжей лисой на воротнике на руки Славику и трепетными пальцами достала из шуршащего целлофана бюстгальтер. Это было нечто, о существовании чего Славик даже не догадывался. Он помнил мамкино белье – простое, хлопчатобумажное, с пластмассовой застежкой, штопанное и ушитое много раз; и внушительных размеров поросячьего цвета лифчик соседки бабы Нины на бельевой веревке в кухне, – с тремя пуговицами, с простроченными по кругу чашами, огромными, как октябрятские панамки. Но такую невообразимую красоту – невесомую, точно облако пушистого снега, с малюсенькими кукольными крючочками и тонкими бретельками – он видел впервые и мог бы поклясться: мамка даже не догадывалась о существовании подобного чуда.
Покупательница прикладывала бюстгальтер к обтянутой тонким свитером груди, вертелась у замызганного зеркала, а вокруг собирались, как мухи на мед, другие дамочки, зашедшие в туалет за естественной надобностью.
– Щупать всем нельзя! – фальцетно выкрикнул, заглушая гам, Славик.
Глаза женщин горели, щеки покрывались розовым цветом, «сторонние» посетительницы напрочь забыли, зачем пришли.
– Девочка, а третий размер есть?
Откуда он знал? Только и мыслил: скорей бы срам закончился! Там Анька одна, и мамка скоро вернется, ух и осерчает, что его нет дома!
Только он успел подумать, как дверь в туалет распахнулась, и… дыхание его перехватило… в проеме появилась мама. Славик инстинктивно натянул шапочку на брови и нырнул в кабинку.
Покупательницы продолжали галдеть.
– Девочка, а сколько халатик стоит? – услышал он такой знакомый и родной голос.
– Двадцать пять! – после мучительной паузы, напрягая голосовые связки до писка, выпалил Славик.
– Ого!
– А что вы хотите, женщина? – отозвалась первая покупательница. – Это Румыния.
– Румы-ыния… – завороженно повторил мамкин голос.
Славик вжался в дверь кабинки, проклиная себя самыми последними словами, после которых зубы надо чистить часами. Мгновенно вспотевшие ладошки сжимали целлофан с кружевным лифчиком. Задвижки в кабинке не было. Мамка вполне могла открыть дверцу и увидеть сына. Вот это уже самый что ни на есть ужас!
– Нет, мало́ мне! – с досадой пробубнила покупательница.
«Конечно, мало ей, корове, – подумал Славик. – Размер аккурат на мамку».
И точно, как накаркал. Родной голос тихо, не надеясь на результат, произнес:
– Это мой размер. Девочка, можно я померю? Я осторожно, на платье.
Славик с грустью подумал, что мамка никогда, никогда не купит такой халатик. Одна мысль о том, чтобы потратить на себя двадцать пять рублей – треть месячного семейного бюджета – была для его матери запретной. И примерить она попросила просто так, чтобы чуть-чуть прикоснуться к этой женской сказке, помечтать.
– Да, можно! – пискнул он.
Из щелки туалетной кабинки Славик наблюдал, как вмиг похорошевшая мамка, в тонком голубом халатике с лентами и кружевной пелеринкой, надетом поверх старенького платьица, кружится перед засиженным мухами зеркалом общественного туалета, и загадал: он непременно купит ей эту штуку, на первую же зарплату, когда вырастет. И еще подумал: а последний раз такое счастливое лицо и сияющие глаза были у мамки в том году, когда тетки с работы скинулись и подарили ей на день рождения крохотную янтарную брошку.
Он смотрел и смотрел на нее, боясь прервать такое незатейливое мамкино женское счастье – примерку недоступной шмотки, которая вмиг разгладила мелкие морщинки на ее еще молодом лице, распрямила спину и зажгла чертовщинку в глазах.
– Да, изумительная вещь!.. – наконец вымолвила она и потянулась уже аккуратно снять халатик, как вдруг дверь туалета распахнулась, и появившийся в просвете всклокоченный Борька с каким-то шипящим присвистом выпалил:
– Атас, Манила, менты!!!
Женщины взвизгнули, сунули то, что меряли, в руки мамки и, отталкивая друг друга, побежали из туалета. Две из них, испугавшись, закрылись в кабинках. Мамка оцепенело стояла, таращась на закрытую дверь, держа в руках четыре бюстгальтера.
Славик до крови прикусил губу. Вот сейчас сюда войдут – и не отвертеться мамке!
– В кабинку!!! – заорал он, не став даже «переделывать» голос.
Мамка, очнувшись, метнулась, словно вспуганная птица, к нему в кабинку, захлопнула дверцу и, прижавшись к ней спиной, закрыла глаза.
– Боже мой, какой позор! – едва слышно прошептала она и, не обращая внимания на собственного сына, отвернувшегося к стене лицом, принялась нервно снимать халат.
Славик успел перехватить у нее лифчики, которые она так и держала в сжатой руке.
– Позор, позор! – повторяла мамка, чуть не плача. – На работу доложат, а у меня детишек двое…
Славик был готов съесть эти злосчастные лифчики, как красноармеец Бумбараш пакет с документами.
За дверцей кабинки что-то происходило. Сильный женский голос произнес:
– Фарцовщицы, выходим!
Мамка прижалась глазом к щелке.
– Дружинница…
Славику показалось, что он слышал, как громко бьется мамино сердце в полуметре от него. Ее худенькая спина была напряжена, руки комкали поясок платья. Славику нестерпимо захотелось погладить ее, такую напуганную, беззащитную. Он поднялся на цыпочки и шепнул ей в ухо:
– Не бойтесь, вы тут совсем ни при чем. Вы по нужде зашли.