– Здрасссте. Деду надо позвонить, очень срочно!
Учителя переглянулись, озадаченные испуганным видом ученика.
– Звони, конечно. Случилось что?
Санька, не отвечая, подбежал к телефону, схватил трубку, принялся суетно крутить пластмассовый диск, не попадая в дырочки пальцами, злясь на себя за это. Только бы не занято!
Услышал длинные гудки, вздохнул с облегчением, представил, как дед, вахтер завода «Красный треугольник», поправляет толстые роговые очки с замотанной изолентой дужкой, отодвигает на край стола «Советский спорт», достает блокнот с замусоленным огрызком карандаша и тянется к телефонной трубке. Быстрее, дед, быстрее!
– Алло! Вахта, – услышал наконец Санька знакомый хрипловатый голос.
– Деда, это я. Как звали того американца? – выпалил он на одном дыхании.
– Какого американца? Санёк, ты, что ли?
– Я, я! Деда, мало времени. Как звали американца, который бил тебе пенальти? Тогда, в Германии?
– Ты откуда звонишь, пострел? Никак, стекло опять где разбил?
– Ну де-э-эда! – взмолился Санька. – У меня одна секундочка всего. Или ты забыл?
– Ричард Пен его звали. Забудешь тут! – буркнул дед. – Да что случилось-то?
Санька не ответил, бросил трубку на рычаг, выкрикнул «сп-с-бо» озадаченным учителям и понесся обратно в свой класс.
Значит, все-таки он. Он! Ричард Пен!
* * *
История Санькиного деда, Сан Саныча Вострикова, фронтовика, знатока футбола, была удивительной, впечатляющей, но отравленной той порцией грусти, которую привнесла суровая реальность непростого времени. Дойдя вместе со своим полком в апреле 1945 года до берлинского предместья, трижды раненный, чудом избежавший смерти все предыдущие военные годы, Санькин дед чем-то прогневил свою фортуну, чем-то серьезным, что поломало всю его оставшуюся жизнь, сказалось на сыне и теперь вот, как с горечью подумал Сан Саныч, положив телефонную трубку на рычаг, подбирается и к его неугомонному внуку.
Полк, в котором воевал лейтенант Востриков, расположился на недолгий постой близ селения Вольтерсдорф. Туда же вошли американские союзники. Старшие советские военные чины собрались в полуразрушенном доме, часа четыре беседовали с руководством союзников за закрытыми дверями, а чины младшие, преодолев языковой барьер доброй порцией трофейного шнапса, уговорили американских солдат сыграть в футбол. Смастерили в пять минут мяч из двух старых гимнастерок, соорудили нехитрые ворота из валявшихся кирпичей и веток, отобрали игроков с каждой стороны. Востриков в тылу был неплохим вратарем, сам и вызвался защищать советские ворота. «Нейтрального» арбитра не нашли, договорились, что оба тайма судит польский санитар, примкнувший недавно к советским войскам. Американцы подошли к делу серьезно, долго совещались, кого ставить на защиту, кого в нападение, и минут десять разминались, прыгая и вызывая улыбку русских («Наши-то попривычней будут»).
Сколько времени длилась игра, Сан Саныч не помнил, только назначил судья русским пенальти. Молодой рыжеватый парень, по имени Ричард Пен, весь в веснушках, худой и какой-то совсем «невоенный», как показалось Сан Санычу, разбежался, со всей силой ударил по мячу, направляя его в импровизированный угол востриковских ворот. В полете мяч развязал гимнастеркины рукава, взмахнул ими, словно большая болотная птица, и распался на две летящие в сторону ворот тряпицы. Сан Саныч прыгнул навстречу тому, что считал мячом, изловчился в воздухе и, поймав одну из гимнастерок, счастливый, упал с ней на землю. Зашумели солдаты, русские и американские, засвистели. Востриков поднялся, победно улыбаясь, прижимая к животу кусок материи, так и не увидев, что вторая гимнастерка полетела прямехонько в ворота. Судья поднял руку вверх.
Начался азартный спор, засчитывать гол или нет. Сан Саныч подошел к Пену и попытался на плохом немецком, что учил когда-то в школе, объяснить, что он все-таки поймал мяч. Пена это не устраивало, он усадил Вострикова на землю и, чертя палкой какие-то загогулины, в свою очередь доказывал, что мяч был вратарем пропущен. Игра прервалась. Обе команды обступили их, каждая сторона отстаивала свою правду. Появилось суровое начальство, советское и американское, и нашло игрокам другое применение – срочно сниматься с места и идти в сторону Берлина.
Настроение у Сан Саныча было хорошее: войне скоро конец, мяч он все-таки поймал, что бы там ни пел американец. Но самое главное – впереди взятие Берлина. Как он мечтал добраться до Рейхстага, постоять там под красным знаменем, спеть на ступенях «Катюшу»!
Мечте не суждено было сбыться. В тот же вечер вся русская футбольная команда под конвоем сопровождающих была отправлена на восток, в направлении Познани, где стояли основные советские войска, и взята там под стражу. Причин не объясняли, лишь один конвоир злобно процедил: «Отыгрались, футболисты! Взяли Берлин?»
На родину Сан Саныч вернулся без погон, с черным приговором военного трибунала – «шпионаж», отсидел положенный срок в лагере, пока страна праздновала Победу, к которой он, ушедший добровольцем на фронт в первый день войны, был тоже причастен. Вышел почти сломленным инвалидом и о матче вспоминать не любил. Как и его товарищи по той игре.
Саньке, конечно, всех подробностей дедовой биографии не рассказывали, но Сан Саныч предпочел все-таки обрисовать общую картину внуку: ему тоже вскоре заполнять анкеты, а пункт «Не привлекался ли кто из ваших родственников…» никто пока не отменял.
Санька же, обладая острым проницательным умом, догадывался, что история деда таит в себе массу подтекста, но все-таки в детский его мозг впечаталась почти утопическая схема: дед играл в футбол с союзниками, «наши» подумали, что он пропустил мяч в ворота, а на самом деле нет, и за этот гол, якобы забитый американцами, деда посадили. «Времена-то какие были!» – шепотом приговаривала бабушка, гладя Саньку по голове. А больше объяснений ему никто и не давал…
* * *
Едва отдышавшись, Санька подбежал к классу. Там, за дверьми, сидит он, Дик Пен, веснушчатый капиталист с розовыми оттопыренными ушами. Сидит и улыбается во весь свой лягушачий рот, внимая россказням практикующей свой английский Стручковой. Тот самый Дик Пен, в чьих жилах течет кровь человека, поломавшего дедову судьбу. Санька был абсолютно убежден в том, что, признай солдат Ричард Пен, что гол все-таки его дедом взят (и плевать на улетевшую в ворота вторую гимнастерку), не посадили бы Сан Саныча Вострикова.
В тот момент Санька мог бы поклясться, что никого в своей короткой жизни не ненавидел так сильно, как этого американского мальчишку. Да, где-то в закоулках подсознания он признавал, что тот напрямую и не виноват, но косвенно, косвенно! Дед не дошел до Берлина. Знает ли этот скаут, что значит пройти всю войну с первого дня и в нескольких километрах от Рейхстага повернуть назад! Не по собственному желанию повернуть, а с «черной меткой», вернуться в родной город не победителем, а позорным зэком. И все из-за того, что какой-то чистенький солдатик-союзник не захотел признать его правоты!
Санька отошел на пару шагов от двери, попытался справиться с нахлынувшими эмоциями. Выглянул в коридорное окно, стараясь сосредоточиться, поглядел с полминуты на улицу, где возле пузатой квасной бочки толпился народ с бидонами, и принял непростое, но, как ему показалось, самое верное решение: набить Пену морду.
От найденного выхода ему сразу полегчало. Он отомстит за деда внуку человека, который покалечил дедову жизнь.
С этими мыслями он смело толкнул дверь в класс.
– Востриков, где тебя носит? – набросилась на него Валька. – Ты что там, провалился?
– Тебе в подробностях объяснить, что я делал? – огрызнулся Санька и с досадой подумал: «Эх, эту дуру еще надо куда-то сбагрить!»
– Вперед, общайся! – Валька отодвинулась от Дика, давая понять, что теперь говорить будет только Санька. – Я ему уже и про Ленинград, и про Кремль рассказала, и про фестивали разные. Теперь сам отдувайся как можешь.
Санька насупился.
– Это… На чем мы там остановились?
Скаут смотрел на него и улыбался.
«Вот обезьяна, скалится!»
– А-а! – вспомнил Санька. – В общем… голкипер – это сила! А нападающие, защитники и прочие игроки – тоже, конечно, ничего, но не главнее вратаря.
Дик замотал головой:
– Алекзандр, ты не понимаешь: если нет сильного нападающего – нет игры. Все игроки важны, но всё держится на профессиональном бомбардире.
– Ах так! – Санька вскочил со стула. – Да если у тебя вратарь – дырявые руки, ты хоть Клементьева поставь, хоть Блохина. Валька, переведи этому дуралею. Эх, жаль нет случая показать тебе!
Наклонившись к самому лицу Дика, Санька затараторил:
– Голкипер – фёст, фёст, понимаешь! Бомбардир – секонд! Голкипер круче!
К их столу подошла учительница английского Тамара Гавриловна, прозванная учениками за глаза Гамадриловной, а с ней красавчик вожак Джо. Стручкова пульнула в вожака глазками и кокетливо заулыбалась. Джо никак не реагировал.
– О, друзья, какой у вас тут жаркий спор! – пропела Гамадриловна сладким птичьим голоском, глядя на Джо, и непонятно было, кого она, собственно, имела в виду. – Правильно, о спорте поговорите. Спорт объединяет, не правда ли? – ввернула она английскую языковую конструкцию, за которую Санька как-то схлопотал «кол».
Воспользовавшись тем, что взрослые, включая Стручкову, сами себя секунд на десять отвлекли, Санька придвинулся к Пену и прошипел в розовую раковину скаутского уха:
– Ватерклозет. – И сделал выразительные глаза. Только бы удалось выманить этого гада!
Дик вопросительно взглянул на «русского друга».
– Ватерклозет, – еще раз шепнул Санька и скосил глаза на дверь.
Заинтригованный, Дик выпятил вперед нижнюю губу и чуть заметно кивнул.
– Извините, господа, мне нужно в туалет, – ангельским фальцетом, потупив взор, нараспев произнес американец.
«А не дурак», – подумал Санька.