К обочине подъехал почтовый экспресс, и толпа зевак принялась заглядывать друг другу через плечо, глазея всего-навсего на выстроенную на тротуаре пирамиду ящиков из необработанной сосны, каждый не больше обувной коробки. В коробках было золото в слитках. Если бы не грозный вид охранников, несущих вахту по обе стороны от пирамиды, пока потные грузчики таскали ящики по одному, вполне вероятно, многие в толпе вспомнили бы, что тысячи лет назад все мы родились ворами, и затеяли бы ради этих желтых кирпичей ужасное побоище.
“Оно должно подчиняться силе тяготения и подвергаться воздействию вакуума, – размышлял Годаль, все еще в восторге от очевидного решения, пришедшего ему в голову на Гановер-сквер над кружкой пива. – Пожалуй, – решил он, – пожалуй, я сделаю из него фризы на стенах моего кабинета. Шестьдесят одна тысяча капель в галлоне! Фризы получатся минимум в четыре дюйма толщиной. Но почему бы и нет?” – вдруг заключил он, как будто какой-то демон в нем расхохотался от этой гротескной мысли. Именно так мертвые расы древних Анд поклонялись этому желтому металлу: не как вульгарному посреднику для торговцев, но как символу власти, достойному одних лишь королей. Стены дворцов они украшали листами чистого золота. Должно быть, это приносило несказанную радость… королям!
Он задержался на мгновение; его эстетский взгляд пал не на ящики с золотом на тротуаре, но на стройные линии небольшого домика, чья зарешеченная дверь была гостеприимно открыта навстречу сокровищам. Здание было не больше пентхауса на крыше какого-нибудь из окружавших его небоскребов, но все же оно выделялось, как бесценный камень в посредственной оправе, хоть его простые черты и были омыты водами времени. Как хрупкая квакерша, робко кутающая плечи в шаль, оно пыталось отгородиться от шума и гама, доносящегося отовсюду. С одной стороны возвышалась глухая стена высотой более двадцати этажей, с другой, точно великая пирамида, флегматично нависала серая глыба хранилища Государственной казны.
Окна были зарешечены, так что внутрь и птица бы не проникла. Двери были обшиты сталью, сами камни фундамента, казалось, жались друг к другу, чтобы скрыть швы от посторонних взглядов. Карнизы когда-то рассчитали так, чтобы они выдержали даже потоп, черепица на крыше была широкая, как блюдца. В те времена, когда электролизная химия еще не пришла на помощь необработанному сырью – земле, воздуху, огню и воде, – даже копоть, поднимавшаяся из этих труб, обратилась бы в золотые пуговицы, стоило лишь ее собрать и оплавить в тигеле. Это здание было великолепной сокровищницей прошлого века.
“Пожалуй, – жизнерадостно думал Годаль, любуясь, – будь этот пейзаж нарисован на фарфоре, я бы не мог спать спокойно, пока не заполучил бы его”.
Внезапно и безжалостно, подгоняемый пулеметной очередью пневматических молотков, наступил час дня. Крошечные человечки-обезьянки далеко в небе устанавливали последние балки ультрасовременного, похожего на каминную трубу небоскреба, который уже через несколько месяцев примет на себя все функции, до сих пор безупречно выполнявшиеся этим крошечным зданием – старым добрым зданием Пробирной палаты.
Годаль прошел мимо и скоро был уже дома. Здесь царил тихий покой, который он ценил превыше всего; он вздохнул, понимая, что в следующий раз испытает это чувство лишь через несколько недель. В тот же день, под видом опытного электрика по имени Догаль (изъясняющегося с сильным датским акцентом), он предъявил свой профсоюзный билет и устроился на работу с жалованьем шестьдесят центов в час. Годаль считал, что все нужно делать хорошо, и пусть он и ненавидел мозоли и грязь под ногтями, принципы – это святое.
Новенькое здание Пробирной палаты США иногда называют “домом без парадных дверей”. Что ж, парадной двери у него, может, и нет, зато имеется два черных хода, которых ему вполне хватает. Оно выходит на два задних двора, аккуратно балансируя на самой границе между Уолл-стрит и Пайн-стрит. Вход со стороны Уолл-стрит ведет через угрюмые коридоры ныне пустующей старой Пробирной палаты; вход с Пайн-стрит перегорожен высокой железной решеткой, как бы намекающей на то, что за ней сокрыто нечто куда более ценное, чем кирпичи и известка. В решетке прячется узорчатая калитка, достаточно широкая, чтобы пропустить двух человек плечом к плечу или одну тележку, нагруженную ящиками с золотыми и серебряными слитками. Длинный деревянный пандус – шаткая конструкция – идет с улицы в окно второго этажа, временно исполняя функцию двери.
Когда-нибудь драгоценный клочок земли между унылым лицом нового здания и улицей будет занимать вычурный фасад, и удивительный завод, денно и нощно производящий чистое золото со скоростью сорок миллионов долларов в год, будет полностью сокрыт от глаз. Впрочем, обычному прохожему это здание никак не выдавало своего назначения, оно было даже менее примечательным, чем простые сосновые ящики, нагруженные слитками, на которые каждый день собираются, затаив дыхание, поглазеть зеваки.
Стены ровные и без каких-либо архитектурных излишеств; по сути, это всего лишь задняя часть небоскреба, ожидающего, когда у строителей дойдут руки доделать фасад.
Был июньский день, четыре часа. Верхние окна Пробирной палаты стояли нараспашку, и через проемы тихонько доносилась высокая нота, будто кто-то тянул ее на скрипке. Это значило, что внутри моторы-генераторы безостановочно трудились, очищая золото от примесей. Только что через выход на Пайн-стрит здание покинули четверо. Среди них были директор производства и главный химик – два человека, ответственные за скрытые внутри богатства, два человека, чьи бухгалтерские книги ежегодно сводятся с таким тщанием, что идут в учет и тонны сырья, и малейшие карандашные заметки.
Третий был представителем канадского правительства, он приехал из Оттавы, чтобы познакомиться с последними достижениями электролизной химии. Как хранилище ценностей Пробирная палата его не интересовала – по давней традиции казна США и все ее дочерние предприятия считались неприкосновенными, и спрашивать, насколько хорошо защищено их новое здание, было бы просто смешно.
Четвертым был шеф отдела секретной службы США, проездом в Нью-Йорке. Он хотел узнать, откуда у гвинейского золота такой необычный цвет – из-за примеси серебра или из-за уникальной атомной структуры. От ответа зависела судьба парочки проходимцев, которых он недавно арестовал.
– Нет-нет, вы не поняли, – объяснял главный химик канадскому дипломату. – Мы боремся с пузырьками воздуха путем наложения слабого переменного тока на постоянный ток, иначе от них потом не избавишься.
– Все дело в примеси серебра, – втолковывал директор тайному агенту.
Тот раздраженно пожевывал ус. Это означало, что он опростоволосился.
В этот момент случилось происшествие, в общем, банальное, но буквально несколько часов спустя всех четверых как молнией поразило, до чего серьезные у него оказались последствия. А дело было в том, что доктор запретил тайному агенту курить – в приказном порядке ограничил количество его сигар до трех в день. Теперь, когда на него накатили первые муки воздержания, он чувствовал себя как медведь с занозой в лапе. На выходе из калитки его настиг аромат табака из катти одного ирландца, курившего неподалеку.
Есть что-то в экзотическом аромате хорошо раскуренной трубки-катти. От этого аромата всех находящихся рядом охватывает почти сверхъестественное желание покурить. И не важно, в чем дело: в качестве табака, безупречно раскуренной глиняной трубке или необычайной тяге, свойственной всем катти благодаря короткому мундштуку, – что бы это ни было, психологический эффект один.
Тайный агент рассеянно уставился перед собой. Один из водяных крыс – так по традиции звали уличных трудяг в коричневых штанах, которые специализировались на выгребании грязи из ливневых коллекторов, – стоял перед своей водоупорной стальной тележкой и разжигал трубку. Несчастный страдалец вытащил из кармана сигару и посмотрел на нее с кислой миной.
– Этот малый коптит, как камин! – виновато объяснил он, откусывая кончик сигары. – Последняя на сегодня. Ну, была не была!
Он поискал в карманах спички, забыв, что во избежание соблазна взял за правило их при себе не держать. У его спутников спичек тоже не оказалось.
– Да вы что! – вскричал он, не веря своим ушам. – Хотите сказать, трое здоровых мужчин – и все воротят нос от табака! Я слышал, конечно, – продолжал он с бесконечным сарказмом, – об отдельных случаях, как наш общий друг доктор Пиз, но чтобы трое сразу… я потрясен!
Тем не менее так и было.
– Не будет ли у вас огоньку? – поинтересовался тайный агент, похлопав по плечу трудягу, как раз загружавшего ковш грязи в свою вместительную тележку. – Вы, похоже, здесь единственный человек с толикой вкуса, – пошутил он. – У нас с вами пара общих пороков. Мои друзья… ангелы бледные.
Курильщик с вялым любопытством посмотрел на всех четверых. Он порылся в карманах, но ничего не нашел, поэтому с фамильярностью, допустимой среди своих, предложил агенту прикурить прямо от трубки, чем тот с благодарностью и воспользовался.
– Какой необыкновенный субъект! – отметил тайный агент. – Вы заметили, что он в резиновых перчатках? Не удивлюсь, если по праздникам он даже делает маникюр!
По правде сказать, этот субъект не ограничивался праздниками. У него был лучший маникюр во всем штате.
– Также, – машинально заметил профессиональный охотник за ворами, – у его лошади небольшая припухлость на левой задней ноге, а на копытах выжжено “246”.
– У вас, наверное, очень интересная жизнь, – вежливо отметил канадец, которому в первый раз в жизни повезло повстречать настоящего тайного агента.
– У нее есть свои недостатки, – ответил тот, ухмыльнувшись с сигарой в зубах. – Стоит обзавестись дурацкой привычкой подмечать детали, и в итоге под вечер голова так забита всякой ерундой, что невозможно уснуть.
Прошел час, но ни Пайн-стрит, ни окно, служившее входом, и виду не подавали, что скоро войдут в истори