– Думаю, она, ведь это те медальоны, что она просила. Она хочет сама их достать. Я спрошу, сэр.
Он подошел к старушке и зашептал ей на ухо. Та подняла голову и энергично кивнула, улыбнувшись сквозь слезы.
– Ах, Томас, вы все понимаете, не правда ли? – сказала она. – Я буду так счастлива, когда мы снова будем вместе! Ну-ну! Вечно мы, старики, мучаем молодежь!
Оторвав взгляд от огня, она дрожащей рукой поставила свою подпись.
Марстон распрощался так быстро, как только позволяли приличия. Слуга, открывший ему дверь, увидел, что с банковскими охранниками беседуют двое мужчин, и торопливо отступил в дом.
– Это ваши друзья, сэр? Мы должны быть очень осторожны – столько людей пытаются втереться госпоже в доверие!
– Об этих двоих можете не беспокоиться, – рассмеялся Марстон. В незнакомцах он узнал Уордена, управляющего Ассоциацией защиты банков, и юного Моберли Гримси. Когда он спустился на тротуар, дворецкий все еще разглядывал их в решетчатое окошко в двери.
– Что вас сюда принесло? Гримси, я думал, вы в отпуске, развлекаетесь с этим вашим бедокуром Годалем.
– Дом окружен, – ответил Уорден и со смехом направился вверх по ступеням, по пути подцепив банкира под руку и развернув его за собой. – Я специально вас дождался, хотел посмотреть, какое у вас будет лицо, когда небо упадет на землю. – С этими словами он позвонил в звонок и беззастенчиво заглянул внутрь. – Беги-беги, собака ты такая! – хмыкнул он и разбил дверное окошко тростью. – Скажите капитану Маккарти, что ему стоило бы пригнать сюда людей и оцепить улицу. Через пять минут тут весь город соберется! – крикнул он человеку на улице, который тут же бросился исполнять.
На глазах у потрясенного Марстона подъехал полицейский фургон, и из него посыпались патрульные. Перед домом уже начали собираться первые зеваки, привлеченные шумом битого стекла и внезапным скоплением полицейских сил.
Уорден сунул руку в проем окна и открыл дверь. Марстон, поежившись, последовал за ним, юный Гримси не отставал. В гостиной были лишь кот и тряпичная кукла. Старушка исчезла, стальной банковский ящик вместе с ней. Второго дворецкого тоже не было видно.
Банкир озирался в полнейшем изумлении.
Секунду Уорден и Гримси смотрели серьезно, но в конце концов не выдержали и расхохотались. Наконец колени у Марстона прекратили предательски подгибаться, и краска вернулась на лицо. Что бы тут ни произошло… Нет, если бы ящик со всем содержимым банковской ячейки пропал безвозвратно, управляющий Ассоциации защиты банков сейчас не хохотал бы так беззаботно.
– Проклятье! Хватит потешаться надо мной, как будто я сумасшедший! Объясните, что все это значит! – воскликнул потрясенный банкир.
– Идемте, – ответил Уорден, явно не желая ни торопиться, ни заниматься более важными делами, например поиском похищенного. Он взял Марстона за локоть, и вся троица поднялась на второй этаж. Спальня, находившаяся над гостиной, была абсолютно пуста. Та же картина открылась перед ними и на втором этаже, и на третьем, где располагались комнаты слуг. Даже в подвале. За исключением гостиной на первом этаже дом был совершенно пуст.
– Но как же миссис Тригг? Куда она делась? – воскликнул Марстон, когда наконец поверил своим глазам.
– Этого мы не знаем, – ответил Уорден. – Насколько мне известно, миссис Тригг не была в этом доме вот уже двадцать часов.
– Что значит “не была”, болван! С кем, позвольте, я тогда пил чай в этой самой комнате меньше десяти минут назад?
– Марстон, – сказал Уорден, – последние полчаса вас развлекала лучшая труппа, составленная из самых блестящих актеров, каких только видела обратная сторона решетки. Миссис Тригг покинула дом вчера, и пока она была на прогулке, всю мебель из этой комнаты перевезли в ее новое жилье – чуть севернее Пятьдесят второй улицы. Но при участии нечистого на руку второго дворецкого хитрейшая банда мошенников по сю сторону реки Иордан воссоздала эту комнату специально для вас. Полагаю, – добавил он, хитро поглядев на юного клерка, – что, если бы не Гримси и его приятель Годаль, вы обеднели бы на несколько сотен тысяч в ценных бумагах. Идемте! – воскликнул он со смехом и щелкнул пальцами прямо у Марстона над ухом – тот стоял будто зачарованный. – Если вам интересно, я покажу, что творится за кулисами.
Через черный ход они вышли в небольшой сад за домом. В углу вызывающе ругался и рычал в наручниках второй дворецкий – ключ ко всей махинации. В другом углу находились три женщины: две молоденькие девушки, изображавшие ирландских служанок, и старушка, которая так ловко провела Марстона чаем и слезами. Девушки были в шоке. Старушка же, удивительным образом загримированная в точную копию миссис Тригг, даже сейчас, потеряв лицо, гордо и бесстрашно смотрела им в глаза. В подвале скрутили двух молодых людей, выдававших себя за ее секретарей.
– Примите мои поздравления, мэм, – сказал Марстон, окончательно придя в себя. – Ваши таланты достойны лучшего применения – можете мне поверить!
– О талантах можете ей не рассказывать, – сказал Уорден. – Перед вами Мэри Мэннерли. Когда-то, в семидесятых, она была величайшей актрисой эмоционального плана. И боже мой! Пока не узнал, что она играет в этой комедии, я думал, она давно умерла. Эти прохвосты ради роли вытащили ее из дома престарелых.
Марстон покачал головой, не веря своим ушам.
– Видели бы вы, какую компанию мы только что взяли в забегаловке в Гринвич-Виллидже! – воскликнул Уорден. – Там были и Джон Д., и Эндрю Карнеги, и… господи! Когда час назад я их всех увидел, то поначалу не понимал, где нахожусь, на собрании директоров “Стил-Траста” или в паноптикуме миссис Джарли![122]
– Удивитесь ли вы, – сказал Годаль человеку в толпе, взяв его под руку и потянув прочь от полицейского оцепления, – удивитесь ли вы, если я попрошу вас пройтись со мной?
В человеке, к которому он обращался, было меньше пяти футов роста, впрочем, его короткие ноги носили голову и плечи настоящего гиганта. Он медленно повернул свою огромную голову и посмотрел на Годаля. Годаль выглядел вполне дружелюбно. Он был расслаблен и улыбался, так что в суматохе, на которую столь падка толпа, на них никто не обращал внимания.
Коротышка задумчиво смерил Годаля тяжелым взглядом.
“Какой изумительный старый волшебник!” – подумал Годаль.
– Нет, не удивлюсь, – ответил наконец коротышка чистейшим, певучим голосом. – Ведите, я с удовольствием последую за вами. Или вы позволите мне пойти впереди?
Годаль развернулся и протиснулся прочь из толпы. Вскоре к нему присоединился человек с величественной головой на нелепейшем теле. Они зашагали рядом. Дэвид Хартманн, очевидно, считал, что он под арестом. Его не было с остальными, которых повязали еще час назад в Гринвич-Виллидже. Он был здесь – наблюдал фиаско своего великого плана, смешавшись с толпой перед домом, меблированным его декорациями и населенным его актерами. Но и здесь его не арестовали.
– Простите, что я смешал ваши карты, – говорил тем временем Годаль. – Я три года наблюдаю за вашими успехами, Хартманн. Ха-ха, ужин сенатора Ньюстеда с хористкой в Чикаго – это было просто великолепно.
Год назад вся страна содрогнулась от подробного описания развеселого ужина в ресторане Аудиториума, устроенного, со всей очевидностью, сенатором Ньюстедом. Напрасно старый святоша отрицал клевету – множество свидетелей клялись, что это был он… и на выборах он с треском провалился.
– Это я могу понять и даже поддержать, Хартманн, – продолжал Годаль, – как и дело Блэкберна, и эпизод с Гамильтоном, но посягать на покой и счастье женщины, которую собственная доброта и благие дела превратили в мученицу, – тут уж извольте. Нет. Кстати, я и не знал, что вы в Нью-Йорке, пока вчера мой рыжий друг не наткнулся случайно на вашу репетицию.
– Тот рыжий мальчик… понимаю, – негромко, задумчиво произнес Дэвид Хартманн с отточенной интонацией сценического гения, не имеющего равных. – Да, я так и понял. Вот что, – обратился он к Годалю, не соизволив, впрочем, даже бросить на него взгляд, – я совершенно не желаю это с вами обсуждать. Впрочем, полагаю, вы имеете право просить меня сопровождать вас.
– Ни малейшего, – с горечью признался Годаль. – Мы идем на Центральный вокзал, где я посажу вас на любой международный поезд по вашему усмотрению. Вот мы и пришли. О деньгах не волнуйтесь, у меня есть для вас деньги. Полиция, наверное, уже объявила вас в розыск. Ваши сообщники все им расскажут, никаких сомнений. Я готов помочь вам всем, чем смогу, – не потому что…
Запнувшись, Годаль нетерпеливо взмахнул руками.
– Значит, вы не из полиции и не вправе меня задерживать?
Прохожие оборачивались на его неповторимый голос, несмотря даже на то, что он говорил очень тихо. Годаль покачал головой.
– Нет? – переспросил голос.
– Нет, – подтвердил Годаль.
Дэвид Хартманн резко остановился и поднял руку в воздух. Как сказал бы Гримси, его рука воспарила. Жестом он поманил полицейского, стоявшего на углу. Тот подошел поближе и наклонился.
– Вы меня не знаете. Меня зовут Дэвид Хартманн. Это вам тоже ничего не говорит. Меня разыскивает полиция. Я объявлен в розыск за мошенничество. Я могу безуспешно пуститься в бега – но что толку? Я меченый. Посмотрите на мои жалкие ноги. Друг мой, – сказал он, повернувшись вдруг к Годалю и взяв его за руку, – не знаю, кто вы, но спасибо вам. Если бы я не любил так отчаянно эту проклятую жизнь, может быть, мне хватило бы отваги умереть – но я не смею.
Годаль спешил прочь, но этот голос, как похоронный колокол, все еще звенел в его ушах.
– Ну потеряла бы старушка несколько сотен тысяч, и ничего бы с ней не случилось! – вдруг с досадой вскричал он, подозвав хэнсом. – Ничегошеньки!