Целуя Омера, Мухиттин почувствовал, что взволнован. Этого он не ожидал и поэтому растерялся, но все же произнес заранее заготовленную фразу:
— Ну, Растиньяк, начал ты неплохо, теперь не останавливайся на достигнутом!
— Неплохо начал? Ах, дружище!.. — громогласно произнес Омер. Наверное, успел уже выпить. — Ах, дорогой мой Мухиттин, ты такой же, как всегда, а вот я…
— Что ты, что ты! Ты у нас молодец! — сказал Мухиттин, увидел, что Омер, попавший в объятия какого-то родственника, его уже не слушает, и повернулся к стоящему рядом Рефику: — У Перихан уже такой живот! — Эти необдуманные слова показались ему ужасно глупыми.
— Вечером поедем к нам, ладно? — спросил Рефик. — Когда все разойдутся.
В гостиной совершалось непрерывное плавное кружение. Люди вставали и садились, обменивались взглядами, улыбками и поцелуями, говорили друг другу приятные слова. Вокруг стоял гул радостных голосов. Все наконец-то стряхнули с себя напряжение, как будто дожидались вовсе не помолвки, а именно этого кружения и гула. Мухтар-бей, сидя в уголке, беседовал с дядей и тетей Омера. Назлы и Омер стояли у окна и, улыбаясь, говорили с какими-то молоденькими девушками. Там же была и старая кошка — с недовольным видом позволяла передавать себя с рук на руки. Тетя Назлы, хозяйка дома, переходила от одной группы гостей к другой, стараясь связать их в единое радостное целое, улыбалась, смеялась, шутила, чтобы поддержать всеобщее веселье, а иногда, сама того не желая, грустно хмурилась.
«Я тоже должен быть таким, как они, я должен присоединиться к ним», — думал Мухиттин, но не мог придумать, с чего начать. Потом решил пошутить и повернулся к Рефику:
— Хорошее представление, не правда ли? Словно в театре!
Хотел улыбнуться, но не смог.
— Да, славно проводим время, — откликнулся Рефик.
— Еще лучше будет за обедом, — сказал Мухиттин, просто чтобы не молчать. — Интересно, выпивка будет?
Послышался смех. Джемиле-ханым, тетя Назлы, рассказывала какую-то смешную историю.
«Нет, я не смогу стать таким, как они!» — подумал Мухиттин.
Глава 16ЧЕСТОЛЮБИВ И ПОМОЛВЛЕН
Джемиле-ханым рассказывала группке своих знакомых историю о том, как младенец Омер испачкал ей платье. Когда история подошла к концу, тетя снова изобразила руками, как прижимала к себе Омера, чтобы скрыть пятно, и захихикала. Слушатели, улыбаясь и покачивая головами, посмотрели на Омера.
— Как мы тогда радовались, что рядом с Туннелем открылся ресторан, куда нам, женщинам, можно было ходить! — сказала, отсмеявшись, Джемиле-ханым.
— Был еще один знаменитый клуб, но чтобы туда пойти, нужно было набраться храбрости, — вспомнила Маджиде-ханым.
— Я однажды набралась, — улыбнулась Джемиле-ханым. — Но потом мне было так совестно, что дома я расплакалась. Меня там видел Мухтар!
Мухтар-бей зевнул и посмотрел на Омера.
— Что же ты никак не присядешь? — спросил он и вдруг кое-что вспомнил: — О реформах все того же мнения?
— Мухтар, ну сегодня-то хоть оставь его в покое! — попросила Джемиле-ханым.
— А что я такого сказал? — удивился Мухтар-бей.
Омер улыбнулся, желая показать, что сегодня его никто и ничто не беспокоит, и вернулся к Назлы и ее подружкам.
В это время на граммофон поставили пластинку с песней на немецком языке. На секунду все замолчали, а потом заговорили снова. Одна из девушек, оказавшаяся подругой детства Назлы, начала делиться смешным воспоминанием. В тех местах, где нужно было смеяться, она останавливалась и смотрела на подружек; время от времени бросала взгляд и на Омера. Другие девушки тоже на него поглядывали. Взгляды их говорили: «Понимаешь ли ты, что мы давным-давно дружим с этой девушкой, которая так тебе нравится, с которой ты обручился и на которой женишься? Она сейчас всем интересна, все ею восхищаются, но мы не хуже!» Прислушиваясь к разговору, Омер гладил кошку, сидевшую у него на коленях, и чувствовал себя королем. Когда закончившуюся песню завели второй раз, он улыбнулся, передал кошку Назлы и встал, даже не пытаясь скрыть, что общество девушек ему наскучило. Сегодня он чувствовал себя настолько беспечным, что о таких пустяках можно было не задумываться.
Омер стал осматривать гостиную, ища, к кому бы подойти. «Я словно избалованный ребенок, думающий, что бы вкусненького съесть», — усмехнулся он про себя. Такой уж был сегодня день. «Подойду-ка я к Рефику с Мухиттином. О чем, интересно, они говорят? У Мухиттина, как всегда, такое грозное выражение на лице!»
— Какой вы, Омер-бей, красивый и элегантный! — послышался рядом чей-то голос. Омер не знал этого пожилого человека — должно быть, кто-то из родственников Назлы. Он холодно улыбнулся и подошел к друзьям.
— Что сказал тебе тот старикан? — поинтересовался Мухиттин.
— Что я, дескать, сегодня очень красивый и элегантный.
— Так оно и есть! — улыбнулся Рефик.
— Ты всем очень нравишься, — добавил Мухиттин.
— Правда?
— А ты что думаешь? Забыл, что ли, кто у нас Растиньяк?
— Действительно забыл! — рассмеялся Омер.
— Не забывай… Ты, помнится, говорил, что презираешь обыденную жизнь.
— Мухиттин сегодня ужас какой раздражительный, — сказал Рефик. — И с чего, спрашивается? Расслабься немного. Ну, праздник, ну, веселье — что тут такого? Вечером поедем к нам, ладно?
— И что будем там делать?
— Он хочет поставить самовар, — улыбнулся Мухиттин. — Порыться в воспоминаниях, погрустить, посмеяться.
— Ну ладно, уговорил, — сказал Омер. — Поставим самовар, посидим, поболтаем.
Его взгляд упал на Назлы, и он заволновался. «Я помолвлен!» Он растерянно посмотрел на обручальное кольцо, как будто только что его заметил.
— Теперь у тебя начинается самое ответственное время! — сказал, подойдя к Омеру, один из родственников Назлы, недавно женившийся. — Период между помолвкой и свадьбой — самый важный!
— Да, конечно! — кивнул Омер и обратился к Джемиле-ханым, дающей указания, как рассаживаться: — А мне что же — садиться во главе стола?
— Сегодня, сынок, все хотят на тебя смотреть! — улыбнулась та.
Вечно чем-то недовольная горничная внесла и поставила на стол огромное блюдо, похожее на поднос. Кто-то из гостей издал нечто вроде восторженного возгласа, прозвучавшего, правда, несколько фальшиво. Все заулыбались. Пока накладывали еду на тарелки, хозяйка дома начала жаловаться на то, что не удалось приготовить все так, как она хотела: и то не так, и это не этак. Гости же в ответ принялись уверять, что и еда, и все, что есть на столе, и вообще все — замечательно, лучше и быть не могло.
В разгар застолья, повинуясь настойчивым просьбам гостей, Омер вынужден был рассказать о своей жизни в барачном поселке вблизи Кемаха и о работе на строительстве туннеля. Выслушав его, все стали говорить, что поражены — как можно было выдержать тамошние ледяные ночи? Кто-то сказал, что теперь стал еще больше уважать этого стойкого молодого человека. Один старик, правда, проворчал, что не нужно делать из мухи слона — не такие уж, мол, суровые это условия, и стал рассказывать, как было под Сарыкамышем, приводя никому не интересные подробности и прихлебывая ракы. Вскоре его уже никто не слушал, кроме одного молодого человека, сидевшего рядом и неотрывно глядевшего ему в рот. Другой, шутливо настроенный молодой человек, желая заглушить этот словесный поток, поставил на граммофон пластинку с «Измирским маршем». Мухтар-бей начал вполголоса подпевать, к нему присоединилось еще несколько человек. Все начали чокаться и улыбаться. Юные девушки тоже освоились, раскрепостились и стали беседовать с молодыми людьми. Ни ракы, ни вина они не пили, но с мужчинами разговаривали не смущаясь и не краснея. Девушки тоже, как и все присутствующие, время от времени посматривали на сидевшую во главе стола пару. Чувствуя эти взгляды, Омер снова ощущал себя королем. «Ведь именно этого, в каком-то смысле, я и хотел, — подумал он, и ему стало стыдно. — Интересно, что думает Мухиттин?» Чтобы спастись от неприятных мыслей, стал налегать на ракы.
Марш закончился, пластинку перевернули на другую сторону. Когда и эта сторона закончилась, Назлы встала, сказав, что ей хочется послушать что-нибудь из своих любимых песен. Омер, заявив, что хочет ей помочь, пошел следом. Граммофон стоял в углу гостиной, скрытый выступающим шкафом. Назлы стала перебирать пластинки, а Омер, глядя на нее, думал: «Я с ней помолвлен!» Он знал, что от стола их сейчас не видно, но все равно обернулся и, подумав, как это плохо — быть таким осмотрительным, поцеловал Назлы в щечку. «Я ее поцеловал!» — подумал он и растерялся, словно этим поцелуем заразил девушку какой-то дурной и постыдной болезнью и теперь уже никогда не сможет чувствовать себя королем. Назлы поставила пластинку, и после короткого потрескивания раздались звуки фортепиано. Эти звуки ничего не меняли. Гости ничего не заметили, для них все осталось по-прежнему: стоял гул голосов, стучали по тарелкам вилки и ножи.
Возвращаясь к столу, Омер заметил, что Назлы идет за ним. Вдруг один из гостей начал хлопать, к нему присоединился еще кто-то, и вот уже аплодировали все сидящие за столом. «Что делать? — подумал Омер. — Ну да, это я. Так получилось!»
После обеда кто-то из молодых стал заводить принесенные с собой самые последние, модные пластинки. Молодежь оживилась, зашумела, некоторые начали танцевать, все остальные — смотреть на них. Не решающиеся танцевать девушки и самые застенчивые молодые люди, забившись в уголок, беседовали и пересмеивались друг с другом. Каждая следующая пластинка вызывала бурный всплеск веселья, словно совершенно новая, никем прежде не слышанная шутка. Представители старшего поколения, полагая, что молодых следует предоставить самим себе, остались сидеть за столом. Пили кофе, благодушно прислушивались к поднятому юношами и девушками шуму и рассказывали друг другу истории из своей жизни. Омер и Назлы перемещались от стола к молодежи и обратно. Омер всем улыбался и старался ни о чем не думать — толь