— Нусрет, я же тебя люблю! Ну почему мы так… — Такого приступа искренности с ним не случалось уже многие годы. Смутившись, он криво улыбнулся и посмотрел на Мари. «Ну и зачем я это сделал? Господи, как же я вспотел! Хуже, чем во сне…»
Внезапно грудь Нусрета выгнулась, голова упала на подушку, и он зашелся в приступе хриплого, страшного кашля. Джевдет-бей с ужасом смотрел на конвульсии брата, не зная, что делать. Мари бросилась к Нусрету и обхватила его за плечи. Тут Джевдет-бею пришло в голову открыть окно. Пока он пытался справиться с защелкой, Нусрет немного пришел в себя и, увидев, что хочет сделать брат, заорал:
— Нет, нет, не открывай! Не хочу, чтобы эта гадость проникла в мою комнату! Эта грязь и убожество, пошлость, мерзость, деспотизм — прочь, прочь, не хочу этим дышать! Нам и так хорошо… — Казалось, он бредит. — Никому не позволю открывать окно! Здесь мое убежище, моя Франция, и пока не сгинет эта тьма, пока не сгинет Абдул-Хамид, пока не станет все светлым, чистым, хорошим — не позволю открывать окно! — И снова его начал сотрясать кашель.
Чтобы хоть что-нибудь сделать, Джевдет-бей попытался поправить подушку, на которую откинулся брат, поднял упавший на пол край одеяла и встретился глазами с отчаянным взглядом Мари.
— Доктора… Пожалуйста, приведите доктора! Я не могу. Он мне запретил…
— Хорошо, — пробормотал Джевдет-бей и, испуганно избегая взгляда брата, который все еще продолжал кашлять, выскочил за дверь. Из-за захлопнутой двери было слышно, как брат кричит:
— Куда он пошел? За врачом? Да что он сделает, этот врач? Не нужно…
Глава 4В АПТЕКЕ
«Умрет! — подумал Джевдет-бей, выйдя на улицу. — Не сегодня, так завтра умрет!» Испугавшись этих мыслей, он попытался себя успокоить: «А может, и ничего страшного. Разве с мамой не так же было?» Кучер, покуривая, рассматривал Джевдет-бея с типичным кучерским выражением на лице. «Но Нусрет понимает, что скоро умрет. Поэтому и говорит такие ужасные вещи!» Не желая воскрешать в памяти сцену, только что разыгравшуюся в комнате брата, он решительно сказал себе: «Нужно срочно найти доктора!» Выйдя из переулка, задумался, где здесь может быть аптека. «Должно быть, ближайшая — „Канзук“. Та, где Клонаридис».
Проспект,[15] ведущий от Туннеля к Таксиму, несмотря на жару, был заполнен народом. Натыкаясь на прохожих, Джевдет-бей поспешно пробирался сквозь толпу, словно опасаясь, что, если он задержится, брат умрет и он, Джевдет, будет в этом виноват. Ему хотелось даже пуститься бежать, но он понимал, что это было бы глупо. Прохожие, люди степенные и неторопливые, расступались перед ним, с ленивым любопытством оглядывая куда-то спешащего в такую жару неучтивого господина.
Войдя в аптеку, Джевдет-бей увидел аптекаря Матковича и толстого аптечного мальчика.
— Доктор на месте?
— Занят, — бросил аптекарь, указав на дверь в глубине помещения.
— Но я не могу ждать! — жалобно сказал Джевдет-бей и, не обращая внимания на ждущих своей очереди пациентов, распахнул дверь кабинета и вошел.
В кабинете, кроме врача, сидела женщина с ребенком. Доктор, вооружившись ложкой, рассматривал его горло. Заметив незваного гостя, он нахмурился, вытащил ложку у ребенка изо рта и строгим голосом сказал:
— Будьте добры, подождите за дверью.
— Доктор, это очень срочно! — пробормотал Джевдет-бей.
Врач снова засунул ложку ребенку в рот и пробурчал:
— Я же сказал: подождите за дверью! — Потом, обращаясь к женщине, сказал что-то по-французски.
— Больному очень плохо, — пролепетал Джевдет-бей, но, взглянув на женщину и ее сына, вдруг поверил, что Нусрет не умрет. — Очень плохо… — сказал он снова, на этот раз потому, что не хотел надолго здесь оставаться.
— Хорошо, иду, иду, — сказал врач. — Но вам придется немного подождать.
Джевдет-бей вышел за дверь и хотел присесть на стул рядом со ждущими своей очереди пациентами, но передумал и принялся расхаживать по аптеке из угла в угол. Затем, отойдя в сторонку, закурил. Аптекарь, сидя за стойкой, смешивал какие-то порошки, заглядывая в рецепт; мальчик что-то взвешивал на маленьких весах. Закончив работу, аптекарь пересыпал смесь в пузырек и вручил его мужчине в шляпе. Потом в дверь ввалился рослый пузатый весельчак, потребовавший шампанского. Аптекарь узнал его, улыбнулся и показал рукой на угол, где стояли две пирамиды: одна из бутылок с шампанским, другая из бутылок с минеральной водой. Спокойно, не торопясь, как это свойственно людям, которые располагают и временем, и деньгами, толстяк начал рассматривать этикетки: «Эвиан», «Виттель», «Виши», «Аполлинарис»… Ни с того ни с сего Джевдет-бей подумал, что Ашкенази, опоздавший сегодня в лавку из-за тумана, тоже наверняка пьет эти вина, доставленные сюда из Франции. «И шоколад ест, — думал он, глядя на шоколадки „Тобле“, выложенные на столике рядом с бутылками. — Как и все паши в своих особняках… А я? Я работаю, мне жениться нужно. Брат у меня болеет — да не умрет, не умрет, он крепкий… Армянка эта… У меня столько дел, что на любовь нет времени. Как утомительно сидеть здесь и ждать… Ну-ка, что написано на витрине? Наоборот тоже можно прочитать: „Готовые лекарства из Европы“. А пониже — „Лекарства местного изготовления“». Улыбчивый толстяк отобрал бутылки, поставил их на прилавок и сказал, что пришлет за ними слугу. «А потом он это шампанское у себя дома выпьет. Вместе с семьей сядет за стол, и они будут есть, пить, разговаривать, улыбаться друг другу… И у меня будет то же самое после свадьбы. „Эликсир бодрости Этхема Пертева“… „Крем Пертева“… Да что он там так долго копается, этот доктор? Как только дверь откроется, сразу зайду в кабинет. „Одеколоны Аткинсона“… „Микстура от кашля Катрана Хаккы Экрема“… „Слабительное Гунияди Яноша“… Помнится, когда я в детстве заболел дизентерией, думал, что умру. Но, кроме меня, никто так не думал. А что, если бы умер? Нет! О, вот и дверь открылась!»
Едва не налетев на женщину с ребенком, Джевдет-бей бросился в кабинет и, сам не веря своим словам, проговорил:
— Больному очень плохо. Умирает! Пожалуйста, быстрее!
— Кто умирает? Где? — спросил доктор, стоявший у раковины в углу и мывший руки.
— Да здесь, совсем близко, в пансионе. Пойдемте скорее, увидите. Совсем близко!
— А сюда больной не может прийти? — спросил доктор, неторопливо вытирая руки невероятно белым и чистым полотенцем.
— Нет, не может. Он умирает! Но, может быть, есть надежда? В двух шагах, всего в двух шагах отсюда. Пойдемте быстрее, медлить нельзя!
— Ладно, ладно! — проворчал доктор. — С вашего позволения, я возьму свой чемоданчик.
Сказав ожидающим у двери кабинета пациентам, что придется немного подождать, доктор вышел на улицу вслед за Джевдет-беем и только тут спросил, что стряслось с больным. Джевдет-бей рассказал про приступ кашля и, поскольку не знал, что еще сказать, добавил, что у больного туберкулез. Доктор разочарованно нахмурился, но быстро пришел в хорошее расположение духа: должно быть, обрадовался возможности ненадолго покинуть свой кабинет и отвлечься от скучной рутины. По пути он смотрел на витрины и разглядывал прохожих. Потом, купив в табачной лавке сигареты, сообщил Джевдет-бею, что от туберкулеза сразу не умирают, и рассказал об одном своем пациенте, который умирал-умирал да и выздоровел. Проводив внимательным взглядом проходящую мимо женщину, спросил, чем занимается Джевдет-бей, и, узнав, что торговлей, не стал скрывать удивления. Когда они уже сворачивали в переулок, им встретился какой-то знакомый доктора. Они обнялись и начали быстро-быстро говорить на каком-то иностранном языке (Джевдет-бей решил, что это итальянский). На часах было уже четверть четвертого.
Когда они вошли наконец в пансион, доктор пожаловался на жару. Заслышав его голос, Мари открыла дверь.
— Не нужно мне доктора, закройте дверь! — послышался голос Нусрета. — Не пускайте сюда мрак!
Доктор прошел в комнату вслед за Мари. Бросил взгляд на больного, продолжавшего что-то бормотать, поставил чемоданчик на пол и, обернувшись к Мари, внимательно вгляделся в ее лицо.
— Je vous reconnais,[16] мадемуазель Чухаджиян! — сказал он и, неожиданно склонившись, поцеловал ей руку. Медленно поднимая голову, добавил, на этот раз почему-то по-турецки: — Я восхищаюсь вашей игрой в «Счастливом семействе»!
— Кто это? Что происходит? — спросил Нусрет. Заметив улыбающегося доктора, подошедшего к постели, бросил: — Ты не доктора привел, а какого-то шута горохового!
Доктор, не обращая внимания на его слова, продолжал улыбаться.
— На что жалуетесь, эфенди?
— Туберкулез у меня! Умираю.
— Ну-ну, почему же вы так в этом уверены?
— Потому что я сам врач! Тут и осмотр не нужен — любой медик с первого взгляда поймет, что это туберкулез в последней стадии. Видишь, как щеки впали? Ты гражданское училище заканчивал?
— Стало быть, мы коллеги, — сказал доктор, продолжая благодушно улыбаться.
— Что из военной академии, что из гражданского училища — после выпуска умные идут в революционеры, а дураки — в доктора, — выкрикнул Нусрет.
Но благодушие доктора, казалось, не знало границ.
— А я никогда и не говорил, что я умный, — сказал он и улыбнулся Мари. Возможно, потому, что считал ее единственным человеком, способным оценить его терпение.
— Ты кто, еврей? — спросил Нусрет.
— Нет, итальянец, — ответил доктор и, склонившись к Нусрету, протянул руку к пуговицам на его рубашке: — Вы позволите?..
— Э, стой, стой! — встрепенулся Нусрет. — Не прикасайся ко мне! — Потом, заметив выражение лица Мари, махнул рукой: — Хорошо, хорошо, не сердись. Но я-то точно знаю, что толку от этого не будет.
Неожиданно он повернулся к Джевдет-бею:
— Я тебя попрошу кое о чем… Подойди сюда. Обещаешь, что выполнишь мою просьбу? Я хочу взглянуть на сына. Привези его сюда.