— Я знала! Знала!
— Мама, постой, давай выясним, что случилось! — сказал Осман. — Что толку сейчас плакать… Рефик, из-за чего ты поссорился с женой? Не ты ли виноват-то? В последнее время ты немного не в себе.
Рефик, не отвечая Осману, смотрел на Ниган-ханым:
— Мама, милая, не плачь!
Осман, должно быть, решил, что сказал нечто такое, чего говорить не следовало.
— Ладно, присядь пока, ради Аллаха!
— Нет, я ухожу.
— Ничего не понимаю! — в сердцах сказал Осман.
Рефик все стоял рядом с чемоданом, не в силах ни уйти, ни сесть. Было слышно, как на улице скрипят сгибающиеся от ветра деревья. Дрожали оконные стекла, а вместе с ними и темное отражение комнаты.
— Ты не сможешь уйти. Куда ты пойдешь в такую бурю? — проговорила Ниган-ханым, но в ее голосе звучало отчаяние, и ощущение несчастья только усилилось.
— Нет, я уйду — упрямо сказал Рефик. «Только бы Перихан не пришло в голову сюда спуститься!»
Осман подошел к брату и положил ему руку на плечо. Он старался казаться добродушным, но жест вышел фальшивым.
— В самом деле, Рефик, куда ты пойдешь?
— Поеду к Омеру!
— К Омеру? Он что, вернулся?
— Нет.
Осман убрал руку с плеча брата.
— Ты что же, хочешь сказать, что поедешь в этот, как его… Где там был этот туннель? Туда собрался ехать?
— Да, туда. — Рефику не хотелось произносить слово «Кемах». «Ну вот и все!» — подумал он и поднял чемодан.
— Мама, я уезжаю! — Он покраснел, но старался казаться спокойным и веселым. — Уезжаю, но через месяц вернусь. Ну что ты плачешь? Говорю же, вернусь через месяц. Постой, я тебя поцелую! — Снова поставив чемодан на пол, он обнял мать и поцеловал ее в обе щеки. Потом, немного замешкавшись, поцеловал ей и руку. Об этом, правда, сразу же пожалел. Руку, подумал он, целуют в исключительно важных и серьезных случаях, и сейчас он сам давал понять, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
— Хорошо, но куда ты сейчас пойдешь? — спросила Ниган-ханым.
— Переночую в каком-нибудь отеле. Не вставайте, пожалуйста, не вставайте!
— В отеле? — переспросила Ниган-ханым, но Рефик уже взял чемодан и вышел из гостиной. — Он в отель поехал? — успел услышать он ее вопрос, обращенный к Осману.
Осман нагнал его у выхода.
— Нехорошо ты поступаешь, нехорошо! Завтра позвони мне на работу. Ты же не сразу поедешь… Подумай немного! — Потом, должно быть, вспомнил, что он все-таки старший брат, и строго прибавил: — И одумайся!
— Я позвоню, — сказал Рефик и вышел на улицу.
Звякнул колокольчик на калитке. Несмотря на бурю, в Нишанташи все было спокойно, только гудел в деревьях ветер. Запах моря и водорослей исчез. Улицы были пусты, вечерняя людская суматоха улеглась. Буря разбивалась и рассеивалась, сталкиваясь с льющимся из окон покоем.
Глава 25КОМНАТА РАСТИНЬЯКА
— Если бы ты еще немного задержался, пришлось бы тебе плутать в темноте! — сказал Омер.
— Да уж! — ответил Рефик. Он еще не пришел в себя с дороги. — Я далее не думал, что сорок километров — это так много! — И он начал рассказывать о своем трехдневном путешествии. Из Анкары до Сиваса доехал на поезде. Потом сел на автобус, идущий в Эрзинджан. Туда добрался только вчера вечером, там заночевал, а утром отправился из Эрзинджана в Альп — этот путь занял полдня. С тех пор как он прибыл, прошло уже полчаса, он давно уже снял свое заснеженное пальто и сидел у большой печи, обогревающей барак, но Омер чувствовал, что друг еще не согрелся. Должно быть, восточный горный холод успел хорошенько проморозить изнеженное тело обитателя Нишанташи.
— Тебе, наверное, все еще холодно?
— Холодно, но не очень.
— Мы сейчас поужинаем. Поешь горячего супа, согреешься. Но сначала я покажу тебе, что тут и как.
Они встали. Омер открыл первую дверь и с видом хозяина дома, показывающего жилище квартиросъемщику, объявил:
— Это — уборная! Без унитаза, но что поделаешь. К тому же у вас в Нишанташи на первом этаже такая есть, для прислуги конечно.
— Отец тоже ею пользовался, — сказал Рефик, будто извиняясь. — К тому же когда дом только купили, там был унитаз. Отец приказал переделать.
«Неудачно я пошутил», — подумал Омер.
— Очень жаль, что твой отец умер. Соболезную.
Наступила пауза. Оба внимательно смотрели на холодный каменный пол уборной, как будто увидели там что-то интересное.
— Очень жаль, — снова сказал Омер и обнял друга. — Я рад, что ты приехал. Когда получил телеграмму, не мог поверить своему счастью. Так обрадовался! — Почувствовав, что разволновался, он отвернулся от Рефика и быстро проговорил: — Сейчас покажу твою комнату.
За следующей дверью обнаружилось огромное пустое помещение. Сквозь маленькое окошко было видно, как падает на улице снег.
— Какая большая комната! — удивился Рефик. — И как здесь, однако, холодно!
— Да, протопить ее будет непросто. Я думал, тебе захочется просторную комнату. Зимой работать можно только в туннеле, поэтому бараки стоят пустые. Если хочешь, давай взглянем на мою комнату. Но вряд ли ты найдешь там уголок, чтобы сесть и почитать. — Улыбнувшись, Омер открыл соседнюю дверь.
Рефик нерешительно шагнул внутрь, а Омер посмотрел на свою комнату из-за его плеча, размышляя, сможет ли Рефик увидеть в ней свежим взглядом что-нибудь такое, чего он сам по привычке давно не замечает. Кровать, несколько каркасов от пружинных матрасов, стол, заваленный чертежами и расчетами, грубо сколоченный шкаф, огромная печка с длинной трубой, змеей изгибающейся под потолком, маленький столик, на котором сохнут сигареты, окна, оклеенные газетами, деревянный пол… Грязная комната, старые вещи.
— Здесь лучше, — сказал Рефик. — Теплее!
— Если хочешь, живи тут.
— Но я не хочу тебя беспокоить!
— Да брось. Так еще лучше. Наговоримся всласть.
— Это точно. Нам о многом нужно поговорить.
«О многом поговорить? — думал Омер. — Он уже начал меня беспокоить. Зачем приехал? Конечно, я рад… Поговорим. Да, поговорим!»
— Ну-ка, расскажи, как у тебя дела, — обратился он к Рефику и удивился, каким странным тоном это сказал.
— Все в порядке, — ответил Рефик немного растерянно. Он похудел, потерял прежнюю округлость. Лицо бледное, во взгляде не чувствуется прежней счастливой уверенности и спокойствия — напротив, выглядит так, словно пытается побороть тревогу. Видно, впрочем, что ему, как всегда, хотелось бы сгладить все острые углы. Тем более что сейчас, после долгой разлуки, дружеские чувства в нем вспыхнули с новой силой, и он явно предпочел бы не омрачать радость от встречи.
— Знаешь, это очень хорошо, что ты приехал, — сказал Омер.
На этот раз скрыть волнение захотелось Рефику.
— Пойду принесу чемодан и выложу вещи, — сказал он и вышел.
Омер еще раз внимательно осмотрел свою комнату «Вот уже два года я здесь!»
Вернулся Рефик с чемоданом. Омер попытался ему улыбнуться. Потом взял один из ватных тюфяков, сложенных в стопку на пружинном матрасе, понюхал и решил, что пахнет он скверно. Второй ему тоже не понравился, и наконец, взяв третий, он спросил у Рефика, где тот хочет спать. Рефик задумался и обвел комнату оценивающим взглядом, словно молодожен, размышляющий, как обставить квартиру. Потом они расстелили тюфяк на выбранном им месте. Нашлись и простыни, и целая груда одеял. «Как давно мы друг друга знаем, сколько лет дружим! — думал Омер, прислушиваясь к гудению печки. — Десять лет. А сейчас я уже совсем не тот амбициозный честолюбец, каким вернулся в Турцию…» Он вдохнул доносившийся из чемодана запах Стамбула, посмотрел, какие вещи и книги Рефик привез с собой; потом присел на край кровати, закурил и принялся рассматривать самого Рефика. Тот разгружал чемодан и складывал свои пожитки на крышку сундука. Омер вдруг с удивлением понял, что Рефик кажется ему чужаком. Он смотрел на друга, как мог бы смотреть какой-нибудь человек на знакомого мясника, которого из года в год видит за прилавком, если бы вдруг встретился с ним на улице и увидел его ноги. Омер привык видеть Рефика в инженерном училище, в Нишанташи и вообще в Стамбуле, а здесь он казался инородным телом. Внезапно Омер словно бы посмотрел на себя со стороны, так, будто был совсем другим человеком, и подумал: «Кем бы я мог стать? Чем бы я мог еще заняться, вернувшись из Англии?» Он снова, как делал это уже множество раз за эти два года, стал загибать пальцы: университет, инженерная компания, своя маленькая строительная фирма, жизнь в Стамбуле… «Нет, это все не то! — вдруг разозлился он. — А значит, я был прав!»
Рефик неожиданно обернулся и спросил:
— Кстати, как поживает Назлы?
— Хорошо. Летом и осенью мы несколько раз встречались, когда я приезжал в Анкару. Сейчас пишем друг другу письма. — Омера вдруг потянуло на откровенность. — Пишем письма, но тем для переписки становится все меньше и меньше. Она описывает, что делает изо дня в день, я тоже. И какой в этом смысл?
Рефик посмотрел на друга и улыбнулся, словно хотел сказать: «Как какой смысл? Смысл тот, что переписка между помолвленными молодыми людьми — замечательная штука! Зачем об этом спрашивать?»
— А как Перихан?
— Хорошо.
— Кстати, ты ничего не сказал о дочке. Ее ведь Мелек зовут, если я правильно помню?
— Да.
— Какая она?
— Настоящий ангел. Но, должно быть, высоченная вымахает.
— Кому пришло в голову ее так назвать?
— Мне, — смущенно сказал Рефик. — Я хотел, чтобы у меня была дочка, похожая на ангела. — Он закончил доставать из чемодана вещи и растянулся на своем тюфяке.
Омер тоже откинулся на кровать. Лежал, курил, смотрел в потолок и пытался как следует насладиться этими последними минутами первого часа, проведенного вместе с другом. Они будут лежать здесь и болтать, словно два школьника в спальне или два солдата в казарме, а радость и волнение встречи будут потихоньку исчезать, разгоревшиеся дружеские чувства — остывать, и на смену им придет холодок, неизбежный между двумя взрослыми людьми, не очень-то одобряющими образ жизни друг друга.