— Вот и великий Ататюрк умер, Хатидже-ханым! Что скажете?
— Да, большой был человек. Умер, что поделаешь. Все мы умрем.
— А как думаешь, что дальше будет? Что сделает Исмет-паша, каким людям доверит важные посты?
— Помилуйте, бейэфенди, я в этих делах не разбираюсь, что я скажу? — В глазах горничной промелькнула недобрая искорка, щеки чуть покраснели. — Я в этих делах ничего не смыслю, так и помалкиваю! Вот как вы в готовке ничего не понимаете, так и я в политике!
— И правда, — согласился Мухтар-бей. Гнев Хатидже-ханым показался ему забавным. Выйдя из кухни, он направился в гостиную, и не успел еще туда дойти, как выкинул из головы все свои горести. Вопрос о смысле жизни теперь казался неважным. «Главное — я живу! Живу смеюсь, разговариваю. И с радостью ожидаю должность в новом правительстве. На кухне готовится сютлач… Вот и всё!»
Глава 45РАЗГОВОР С ЭКОНОМИСТОМ
Рефик стоял на лестничной площадке у двери, медля нажать на кнопку звонка, и думал: «Что ему сказать? Первым делом поясню свой главный принцип: „Мы — это мы“. Нужно исходить из турецкой специфики… На этом принципе основаны дальнейшие шаги: объединение деревень в группы, выделение среди них сельских центров, способы… — Он вдруг неожиданно для самого себя нажал на кнопку. — …Да, с этого я и начну. Потом скажут о самом главном, о том, какую помощь мне хотелось бы получить. Скажу: уважаемый Сулейман Айчелик, я прошу вас помочь мне создать движение, которое могло бы оказать влияние на направление реформ и на выбор пути развития нашего молодого государства — в рамках тех принципов, по которым у нас с вами есть взаимопонимание. Вот о чем мне хочется вас попросить, скажу я».
Дверь открылась, и на пороге возник полный человек с круглым румяным лицом. Улыбнувшись, он сказал:
— А, вот вы, стало быть, какой! Добро пожаловать! Дорогу легко нашли?
— Да, сударь, легко, — пробормотал Рефик и подумал, что теперь так и придется говорить Сулейману Айчелику «сударь».
— Давайте-ка сюда ваше пальто. О, да вы, похоже, замерзли. А я как раз чай вскипятил. Проходите до конца коридора и налево, я сейчас подойду. Мне почему-то казалось, что вы должны выглядеть иначе. Да что же это, совсем вешалок не осталось!
Они вместе вошли в большую комнату с низким потолком, заставленную книжными полками. Рефик отметил, что волнуется. Бросил взгляд на книги, лежащие на столе, и сел в предложенное хозяином дома кресло.
— Я сяду за стол, если вы не возражаете, — сказал Сулейман Айчелик. — Не из чопорности, не подумайте. За письменным столом мне всегда лучше думается. Сидя в кресле, человек слишком уж расслабляется.
— Да-да, конечно, пожалуйста, — сказал Рефик. Он, волнуясь, смотрел на книги, фотографии на стенах, ручки и стопки бумаги, — на все эти инструменты думающего человека, многое говорящие о своем хозяине, и боялся, что от волнения не сможет сказать то, что хочет. Когда Сулейман-бей пошел за чаем, Рефик решил собраться с мыслями и еще раз продумать свою речь. Потом увидел на одной из фотографий стоящих бок о бок Ататюрка и Исмет-пашу и почувствовал, что тронут.
Тут вернулся Сулейман-бей, проследил взгляд своего гостя и сказал:
— Как ужасна смерть… — Потом, не глядя на Рефика, прибавил: — Однако в этой ситуации есть и кое-что обнадеживающее. Республика перенесла тяжелую утрату с достоинством. Мы не поддались ни страху, ни тем более панике. Это большой успех… Вам сколько сахару?
Некоторое время говорили о жизни и смерти, молодости и старости. Потом разговор перешел на другие темы — двум умным людям, один из которых был еще молод, а другой — еще не стар, хотелось получше узнать друг друга. Сулейман Айчелик рассказал о своем сыне, который учился в Стамбуле в последнем классе лицея.
— Он говорит, что хочет стать инженером. В наши дни молодежь интересуется техникой. А во времена моей юности все хотели быть военными…
— Но вы-то, наверное, не хотели. Если не ошибаюсь, вы окончили университет в Москве и…
— Да, но я сейчас не об этом. Мой сын хочет стать инженером, и я не против. К тому же, прочитав ваши письма, я понял, какой разносторонний ум может быть у инженера. Но энтузиазма в мальчике нет, вот что меня немного огорчает. Неужели, спрашиваю я, молодежь равнодушна к идущим в стране реформам?
— Да, энтузиазм — это важно.
— Важно, но для молодежи…
— В вас ведь энтузиазм кипел, не так ли?
— Да. В молодости — да. — Сказав это, Сулейман-бей нервно махнул рукой и переменил положение ног. — Но сегодняшняя молодежь, скажу я вам, чрезвычайно инертна и не знает, чем живет общество. Мой сын нисколько не интересуется тем, что происходит в стране. Его интересуют механизмы, электрические приборы. Как радио работает… Замечательно, кто же спорит! Я сам утверждаю, что нам в первую очередь нужно развитие техники и промышленности, но такая инертность меня огорчает.
— Да, для избавления от средневековой тьмы промышленность тоже необходима, — сказал Рефик и подумал, что для него весь разговор сводится к одной только теме.
— Вы никогда не интересовались педагогикой? — неожиданно спросил Сулейман-бей.
— Нет, пока особо не интересовался, — ответил Рефик и счел свой ответ банальным.
— В такой стране, как наша, без педагогики никуда! Как вы собираетесь обучать крестьян? Я сейчас говорю не только о вашем проекте. Крестьяне не в состоянии понять, в чем их благо, и не верят тем, кто им этого блага желает.
Рефик понял, что неожиданный поворот беседы подвел их к разговору о его проекте.
— Я считаю, что прежде необходимо принять некоторые экономические меры.
— Хорошо, а если крестьяне выступят против этих мер?
— Мне не кажется, что предусмотренные моим проектом меры вызовут противодействие крестьян, — горячо сказал Рефик. — В моем проекте…
— Знаю, знаю, читал я ваш проект! — Сулейман-бей выдвинул ящик, достал папку, которую Рефик переслал ему десять дней назад, и положил на край стола. — Но как вы собираетесь его осуществлять?
— Вот об этом, сударь, я и хочу с вами поговорить, — сказал Рефик и рассердился на себя: «Снова назвал его сударем!»
— Но я не одобряю ваш проект.
— Простите?
— Я ваш проект не одобряю. Вы хотите превратить Турцию в какой-то крестьянский рай.
По тону экономиста Рефик понял, что «крестьянский рай» для него — выражение презрительное.
— Я хочу, чтобы Турция стала раем для всех!
— Да, по вашим письмам я так и понял. Все этого желают или говорят, что желают. Вы говорите о просвещении. Но кому на пользу пойдет это просвещение? Крестьянам, народу, бедноте? Превосходно! Однако откуда вы возьмете средства на эти благие цели, из внутренних источников? Тоже хорошо. Промышленности у нас нет Стало быть, средства, полученные от сельского хозяйства, вы опять-таки будете вкладывать в сельское хозяйство. Правильно я вас понимаю?
— В каком-то смысле — да. Но в нашей стране без этого не обойтись. Объединение крестьян в свете новых принципов…
— Выходит, средства вы планируете возвращать в сельское хозяйство, — перебил Рефика Сулейман-бей. — Никакой разницы с тем, что делалось раньше. А между тем наша задача — с помощью этих средств построить в стране промышленность. Вы, похоже, не разделяете мой взгляд на будущее Турции как промышленно развитой страны — а ведь в письмах писали, что разделяете.
— Это действительно так! — горячо сказал Рефик.
— Если бы это было так, вы бы понимали, что главной целью государства должно быть изыскание средств — ведь у наших капиталистов их нет — и направление этих средств на создание промышленности. Или вы понимаете принцип этатизма как-то по-другому?
— Нет, я понимаю его так же, как и вы, — сказал Рефик и подумал, что нюансы в понимании принципов — не главное. Главное — осуществление проекта, призванного озарить родину светом разума. «Я должен объяснить ему, как это важно!»
— Если вы понимаете принцип этатизма так же, как и я, откуда у вас такие мысли? — И Сулейман-бей указал пальцем на папку. — Ваша концепция деревенского рая коренным образом расходится с этим принципом!
Рефик понял, что кое-какие детали его проекта противоречат некоторым идеям Сулейман-бея, причем тому это противоречие представляется весьма важным. Рефику иге оно казалось несущественным. В конце концов, оба они верили в необходимость реформ и желали своей стране блага. Поэтому Рефик слушал, не пытаясь возражать экономисту и говорил себе, что важны не мелкие детали, а неравнодушие к обсуждаемому вопросу.
Чтобы яснее продемонстрировать, в чем именно он расходится с Рефиком, Сулейман-бей начал излагать идеи, содержащиеся в его книге и высказывавшиеся на страницах журнала. Он говорил, хмуро сдвигая брови, строго поглядывая на Рефика и порой замолкая, словно ожидая, что тот наконец скажет: «Да-да, тут-то мы с вами и расходимся!» Закончив свою длинную речь, Сулейман-бей ушел на кухню за чаем.
Рефик особо не вникал в то, что говорил собеседник. Взгляды Сулеймана Айчелика были ему известны, он находил их правильными. Следил он только за жестами и интонацией, время от времени говорил себе: «Да, свет разума разгонит тьму!» — и удивлялся, почему голос собеседника иногда начинает звучать так раздраженно.
Вернувшись в кабинет с чаем, Сулейман-бей заговорил все так же резко:
— Вы говорите, что со всеми моими взглядами согласны, а сами составляете противоречащие им проекты!
Стараясь, чтобы голос его звучал как можно более вежливо, Рефик ответил:
— Я, по правде говоря, до сих пор не вижу, в чем заключается это противоречие, — и улыбнулся. Потом начал перечислять их общие взгляды, напоминая и о том, что они писали друг другу в письмах.
Однако Сулейман-бей прервал его на полуслове:
— То, что вы называете общими взглядами, на самом деле только общие чувства, общее желание блага нашей стране. Я скажу, в чем между нами противоречие: вы до сих пор не поняли, что единственная движущая сила реформ — государство и кадры. Вы желаете облегчить жизнь сельского населения, дать крестьянам возможность пользоваться современными техническими достижениями — и только. В конечном счете, мы все этого хотим. Но для вас это первоочередная и единственная задача. Вы не понимаете, что сразу, без подготовки, этого не добиться. Сначала государство должно накопить силы и сокрушить все препятствия на пути прогресса. В первую очередь надо думать о государстве! В наших условиях государство играет совершенно особенную роль — вот чего вы не понимаете.