<…> Вскоре же властям удалось раскрыть и ликвидировать новый контрреволюционный заговор. Обнаружить его помогла простая случайность, вернее, совершенное легкомыслие заговорщиков. Наблюдение, установленное за обитателями одной ленинградской квартиры, открыло там в одну из лунных ночей многолюдную пирушку, где собралось общество прекрасно одетых людей, большая часть которых оказалась бывшими. Конечно, пили, одним словом, всячески веселились и под конец стали танцевать чарльстон. Тут их и накрыли.
Книга Лугина, как известно, подверглась критическому разгрому, а затем была изъята из библиотек и торговой сети. Объясняя причины цензурного запрета, А. В. Блюм пишет:
часто упоминаются и цитируются Вл. Соловьев, Шопенгауэр и другие «несозвучные эпохе» авторы. Пародийно «цитируется» Троцкий: «.на вечере смычки съезда ветеринарных работников громогласно оглашено было замечание Троцкого, что “наш советский поросенок является очень хорошим дипломатом на мировом рынке”» (с. 79).
Среди действующих лиц – режиссер Сергей Эмильевич (явная контаминация имени Сергея Эйзенштейна и отчества Всеволода Мейерхольда), ставящий в театре античную трагедию в сопровождении акробатических трюков – прозрачный намек на «биомеханику» и другие новации Вс. Мейерхольда, имя которого подлежало запрету. Издевательски пародийно звучало и его разъяснение актерам, высказавшим недоумение по этому поводу: «И скажем прямо: искусство наше должно быть классовым, пролетарским, ибо эпоха властно требует от нас жертв, а также трюков» (с.112). Заходит речь в романе Лугина о массовых «арестах древних старушек, заподозренных в причастности к антисоветскому заговору», о ссылках в монастыри («смертельное место для содержащихся там заключенных» – несомненно, подразумеваются Соловки), фигурирует некий «товарищ Дьяконов, старший секретарь самого главного комиссара, ведающего заточениями в монастыри» (с.148), и т. п.[31]
Но все это – только цветочки. Вот какими вопросами задавался, например, современный автору критик:
…кто еще, как не махровый монархист, может утверждать, что «мелкие выдумки революций, все эти конвенты, учредительные собрания, ведь они прежде всего явно неполномочны. Простое царское отречение, даже когда оно вынуждено, полномочней» (Стр. 51)?! На 53 стр. автор уверяет, что королей «возможно лишь убить: судить их невоз – можно». Еще одна фраза: Таврический сад (в Ленинграде) оскорблял «героев» «близостью к бывшей думе, постыдно оставившей Россию с носом или без носа»?! (142 стр.).
Революция, все революционное и советское, наши учреждения, наших работников Лугин – высмеивает, иронизирует по всякому поводу, издевается. Советских газет «с их скучноватым и достаточно вульгарным по форме содержанием» его «герой» не читает (стр. 89). О белой северной ночи он говорит, что это «единственно белое, что еще смело не таиться в красном городе Ленина, что еще не догадались (?!) или не успели переименовать» (стр. 97). У фашистов в Фиуме имеется ВЦИК (123) (?!) В профсоюзе вопросы не прорабатываются, а «пробриваются» (254) и т. д., и т. д.[32]
Правы, ох, правы были критики, когда писали о «нездоровом уклоне» и «внутренней эмиграции»[33], «книге злого умысла», «безгранично наглом тексте»[34] и «контрреволюционном смешке»[35]. Действительно, нужно было «иметь смелость совершенно особого порядка, чтобы выступить с такой книгой»[36][37].
Дело в том, что «Джиадэ», помимо всего прочего – самоубийственный по смелости, чудовищный, вопиющий антисоветский памфлет. Лугин смеется над всеми подряд советскими вождями: Калининым, Троцким (попутно выставляя славных советских дипломатов «поросятами»), Сталиным (похоже, это о нем – «сентиментальная глиняная трубка мира воинственно попыхивающего Атиллы»). Поднимает на смех Маркса и Энгельса: «Маркс перед выходом в свет набросков к первой главе последнего тома капитальнейшего своего труда “Проблемы борьбы за завоевание частного капитала в обстановке капиталистического головокружения” выразился, посоветовавшись с Энгельсом, в том смысле, что труп врага вовсе не всегда очень хорошо пахнет и что только тщательным дифференциальным анализом можно определить, что именно думает про себя предпринять покойник в зависимости от свойств и направления этого самого трупного запаха». Издевается над единственно верным учением исторического материализма, именуя его то «историческим енчменизмом», то «истерическим материализмом». Пишет об арестах и Соловках, о терроре и «расцвеченной кровью» красной звезде. И замахивается на самое святое, на вождя мирового пролетариата товарища Ленина, на величественную архитектуру и неповторимую архитектонику гениального его мозга – бараньи мозги фри в спичечном коробке![38] Предлагая попутно, заметьте, «извлечь из урны дорогого покойничка все уроки Октября».
О настроениях Лугина-Беленсона в начале двадцатых годов свидетельствует краткая запись-воспоминание в дневнике М. Кузмина: «Как Беленсон год или два собирался удрать. Что же, удрали же Л[я]ндау, Ремизовы, Фролов, а Марья Осиповна даже погибла при переходе через границу из-за каких-то глупых брильянтов»[39]. К концу двадцатых надежды «удрать» не было. Спасением жизни стал борзописец-песенник Лугин. Писатель Лугин умер, оставив душу посмертно парить на страницах блистательной книги – «в безусловном восхищении и в образемахонькой птички».
Комментарии
Роман Александра Лугина (А. Э. Беленсона) «Джиадэ» публикуется по первому и единственному изданию 1928 г. В тексте исправлены некоторые устаревшие особенности орфографии и пунктуации. Иллюстрации Ю. П. Анненкова в тексте взяты из книги А. Беленсона «Искусственная жизнь» (Пб., 1921).
Читатель, несомненно, обратит внимание на то, что на титульном листе подзаголовок книги гласит: «Роман ни о чем», тогда как на авантитуле он превращается в «Трагические похождения индивидуалиста». Такое решение было продиктовано исходной двойственностью заглавия – на обложке издания 1928 года значилось: «Роман ни о чем».
Неоценимую помощь при подготовке книги к изданию оказал И. Е. Лощилов (Новосибирск), щедро поделившийся с нами необходимыми для работы материалами, советами и собственными статьями о прозе А. Э. Беленсона. Приносим ему глубокую благодарность. Наконец, нельзя не упомянуть, что первое за почти 90 лет переиздание книги стало возможным благодаря скану оригинального издания, выполненному сотрудниками Российской государственной библиотеки (Москва).
С. Ш.
Джиадэ
…Лугин – Псевдоним, как указывает И. Е. Лощилов, был образован от фамилии второй жены А. Э. Беленсона, Е. Е. Лугиной (1909–1967) и одновременно отсылал к художнику Лугину, герою незавершенной повести М. Ю. Лермонтова «Штосс» (см. ниже), обыгрывающейся в «Джиадэ». Под этим же псевдонимом, впервые использованным в газетной рецензии 1927 г., Б. приобрел известность как поэт-песенник; он же высечен на надгробном камне, под которым похоронен писатель на Ваганьковском кладбище в Москве.
Фаине Александровне Глинской – Ф. А. Глинская (1892–1970) – актриса, первая жена А. Э. Беленсона. Ей посвящен первый поэтический сборник автора «Забавные стишки» (1914) и ряд других произведений Б. Известен ее портрет работы Н. И. Кульбина (1868–1917).
Из книги «Египетская предсказательница» – Под заглавием «Египетская предсказательница (Опыт гностического повествования)» в 3-м выпуске редактировавшегося Б. альманаха «Стрелец» (СПб., 1922) был опубликован рассказ Б., примыкающий к первой части «романа ни о чем» (см. приложение).
«Так поэма… дураками» – Цитируются (с искажениями) черновой и беловой варианты отрывка А. С. Пушкина «Участь моя решена» (1830): «Так поэма, обдуманная в уединении, ночью при свете луны, <…> потом печатается в сальной типографии, продается в книжной лавке, читается лакеями и критикуется в [Север-н<ой> Пчеле] дураком…»; в беловой рукописи: «Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны, продается потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками». Пушкинский отрывок вводит в роман «ангелический» мотив: «..мой ангел – она моя!..» Эпиграф, как показали журнальные отклики на книгу Б., оказался пророческим.
«Бесконечно трагичен… высекли» – Цитируется (с искажениями) главка «Нечто о вранье» из «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского (1873): «Бесконечно трагичен образ этой барышни, порхающей с этим молодцом в очаровательном танце и не знающей, что ее кавалера всего только час как высекли и что это ему совсем ничего», отсылающий читателя к повести Н. В. Гоголя «Невский проспект» (1835). Тем самым Б. указывает читателю на роль «Невского проспекта» как претекста романа и одновременно напоминает о немаловажной, в контексте «Джиадэ», фразе, сказанной чуть выше Достоевским: «В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический». Образ высеченного поручика Пирогова предвосхищает садоэротические намеки, разбросанные далее в романе.
…поэма, весьма романтически названная – Имеется в виду поэма А. Белого (1880–1934) «Первое свидание» (1921), повествующая о мистической влюбленности автора в меценатку и деятельницу культуры М. К. Морозову (18731958) на фоне воспоминаний о жизни Москвы рубежа веков. Значительное место в поэме, восходящей к «Трем свиданиям» В. С. Соловьева (см. ниже), уделено описаниям семейства Соловьевых. Именно указанные поэмы, а также «симфонии» Белого – многоплановые произведения, сочетающие «земные» и «небесные» аспекты, бытовые подробности и глубокие мистические переживания, нередко обрисованные в ироническом ключе – предопределили многие особенности построения и фабульные ходы романа Б.