Джихад по-Русски — страница 1 из 2

Лев ПучковДжихад по-русски

Часть перваяВторой фронт

Глава 1Побочный эффект «ПРОБЛЕМЫ-2000»

Если есть хотя бы малейшая вероятность, что появится нохча, он появится непременно — и как раз в тот самый момент, когда уже перестали ждать…

Закон Мерфи в кавказском варианте

«Проблема-2000» для станицы Литовской была отнюдь не пустым звуком. Каждое казачье хозяйство остро переживало данную проблему и практически ежедневно решало ее с кровавым потом и натужными матюками. И хотя возникновению этой напасти, совсем не характерной для казачьего жизненного уклада, всесторонне способствовали многочисленные объективные обстоятельства, виноват во всем, как ни крути, был атаман.

— Тоже мне, нах, «проблема-2000», нах! — как-то воскликнул продвинутый в информационном плане атаман, в очередной раз наслушавшись новостей по приемнику. — Зажрались, ядри их в корень, выдумывают всяку херню, нах! Их бы, нах, ракалов толстожопых, сюды, да топоры всем в руки — я б, нах, на них посмотрел, как они нашу «проблему-2000» порешали бы…

Надо вам сказать, что атаман был не единственным в станице обладателем транзисторного приемника — электричества в Литовской не было, почитай, лет шесть кряду, и практически в каждом хозяйстве имелись разнокалиберные радиоизделия на батарейках, основным предназначением которых являлось услаждение маловзыскательного рабоче-крестьянского слуха казаков и членов их семей. Так что новости слушали все, и, разумеется пресловутая «проблема» ни для кого открытием не была, хотя о подлинной ее сути мало кто задумывался.

Но атаман не зря носил серебряную каракулевую папаху с кокардой Войска Терского. Он был прирожденным вождем и, как положено всем нормальным вождям, независимо от сословной принадлежности, умел мыслить иными категориями, нежели основная масса соплеменников. Другими словами, обладал способностью вкладывать во вроде бы абстрактные и далекие понятия совершенно определенный, специфический смысл, доступный каждому рядовому члену общества. И от этого таковые понятия становились для вышеупомянутых членов родными и близкими, а их первоначальная суть уже никого не волновала, поскольку начисто утрачивала свое значение.

Вот так же получилось и с «проблемой-2000». Через декаду после того, как атаман самовольно извратил определение мировой компьютерной напасти, каждый обитатель Литовской понимал, что речь идет сугубо о прикладном хозяйственном аспекте родного края. Какие, в задницу, компьютеры?!

— В общем, я в последний раз предупреждаю насчет «Проблемы-2000», — резюмировал атаман на последнем казачьем кругу, устав бороться со строптивыми станичниками мирными средствами. — Ежели, нах, кто хоть ствол срежет на нашем берегу — быть тому порогу на съезжей. Даже, нах, ежели это я сам буду…

Вот так все просто, дорогие мои. «Проблема-2000» для Литовской — это дрова. Про компьютеры здесь знают только малые казачата, которые по принуждению посещают станичную школу раз в неделю — им учитель Федот рассказывал. Взрослые казаки такую диковину ни разу в глаза не видели…

— Батько, дай попилять! — пересиливая скандальный визг «Дружбы», крикнул Сашко — крепкий не по возрасту шестнадцатилетний румяный казачонок. Малец как раз приволок последнее бревно и теперь сматывал трос, собираясь уложить его в багажник «Нивы». — Передохни маненько, спина ж волглая совсем!

— Если потею, значит, живой еще, — буркнул Антон, аккуратно доводя распил до поперечной лесины. Полюбовался, как отделился чурбак, вычмокнув из матерого ствола толстенную щепу, поставил бензопилу на брезентовую подкладку и, бегло сосчитав взглядом бревна, усомнился:

— А ты не рановато свернулся? Не мешало бы еще парочку привезти.

— Для ча? — удивился Сашко, проворно ухватывая «Дружбу» за ручки и подступая к бревну. — От то, што есть, аккурат до сумерек переколем. Ежли больше привезть, замудохаемся колунами махать.

— Да чего там махать-то? Ты погляди, как Серьга чешет! — Антон кивнул в сторону тринадцатилетнего крепыша, который молодецкими ударами играючи расчленял на дрова напиленные старшими чурбаки. — Он с этой жалкой кучкой и один управится.

— Та он же мудрый — вершки колет, — ухмыльнулся Сашко. — И — гля — без верхонок. Ща навалит кучу, потом будет жалобиться — мозоли содрал. А нам с тобой комлы достанутся. Намахаемся. А он будет сидеть и скулить — низя ему колоть будет.

— Какое низкое коварство! — возмутился Антон, повнимательнее присматриваясь к работе меньшого приемыша. Действительно, выбирает чурки потоньше, попрямее и верхонки упорно игнорирует. — А как насчет поджопников?

— А это как здрасьте, — одобрил Сашко. — Позапрошлу зиму аккурат так же было — мы с углем до весны не дотягнули маненько, тож возились с деревяхами. Так Серьга вот так же баловал. А батька за то порол его, как бешеного кобеля…

Упомянув про «батьку», Сашко густо покраснел, виновато глянул на Антона и торопливо завизжал электропилой, вгрызаясь в сочный ствол молодого дуба.

Антон не стал упорствовать насчет новых бревен: сам он впервые принимал участие в такого рода заготовках и чувствовал себя в этом деле новичком. В хозяйстве Татьяны никогда не возникало проблем с топливом — брат-атаман всегда оказывал содействие дефицитным углем и дровишками, только вот в этом месяце слегка зазевался, решал общую топливную проблему. А Сашко, как и все казачата Литовской, был опытным дровосеком, мог на глазок определить, какой объем работы потребуется выполнить в зависимости от наличия кубатуры и качества древесины. А что касается «батьки»… Год пребывания в семье — это, конечно, достаточный срок, чтобы завоевать всеобщие любовь и уважение, а также укрепиться в авторитете рачительного хозяина и бывалого воина. Однако этот срок слишком мал, чтобы вытеснить из мальчишеских сердец настоящего отца, погибшего в бою с супостатами. Тем более такого отца…

— А верхонки все-таки надень, — бросил Антон Серьге, доставая из багажника колун и выбирая для подставки чурбак пошире. — А то будет потом мучительно больно! И не только ссаженным рукам. Намек понял?

— Понял, — поспешно кивнул Серьга, пряча глаза и послушно натягивая брезентовые рукавицы. — Ты не думай — я ж не нарочно…

— Верю, — великодушно кивнул Антон и, размяв как следует кисти рук, мощно махнул колуном:

— Ну, держись, «проблема», мать твою ети…

Пока они там колунами машут, вкратце поведаю вам о «проблеме-2000» применительно к литовскому варианту. С незапамятных времен все окрестные станицы Приграничья отапливались углем, и никому в голову не могло прийти, что когда-то этот устоявшийся порядок будет в одночасье порушен. Впрочем, тогда и насчет электричества никто не посмел бы заикнуться: шутка ли, прожить семьдесят лет при социализме, освоить космос и кибернетику, чтобы на пороге нового тысячелетия вломиться вновь в пещерный век! Однако же вломились… Торчат полусгнившие столбы, как символ некоего фаллического культа, изоляторы загадочно поблескивают лазуритовыми плашками, Донбасс глубоко в… эмм… ну, в кризисе глубоко, скажем для приличия. Короче, как упоминалось ранее, электричества в станице нет уже лет шесть, а с углем — напряженка. Кто-то умный из райцентра — то ли в шутку, то ли с большого бодуна — объяснял такое положение дел элементарным круговоротом веществ в природе. Казаки, мол, плохо службу несут, недоглядели: суверенные нохчи поугоняли к чертовой матери весь скот через Терек, шахтерам стало не хватать мяса, вот они обиделись и казачков решили угольком наказать. Неча, мол, на дармовщину прохлаждаться — службу лучше несите, трясца вам в подмышку…

Года три-четыре дрова добывали на своем берегу. Поначалу инициативный атаман даже умудрился вплести в эту сферу индивидуального хозяйственного обеспечения неотразимо значимый для каждого оборонный аспект: дабы не создавалось впечатления беспорядочного лесобоя и у людишек не возникало ощущения вседозволенности.

— Будем, нах, вырубать полосу безопасности, — вот так он заявил на очередном казачьем кругу. — От околицы, нах, по периметру и вглубь прогоном до речки. Чтобы, значить, ни одна нохча не просочилась ползком да спящих не порезала, нах — не к ночи будь сказано…

А случилось сие заявление зимой-96: как раз накануне наши высокоумные политикозы — русофобы-чеченофилы — подарили без малого завоеванную Ичкерию обратно в безраздельное владение бандитским тейпам. И те ребятишки начали системно озоровать: шастать рейдами по ЗОНЕ,[1] водить через границу караваны с наркотой, оружием и прочими прелестями, угонять скот и вообще всячески пакостить. Так что слова атамана пришлись как нельзя кстати: все поспешили поверить, что лес придется планово вырубать ввиду суровой необходимости, а вовсе не из-за катастрофического отсутствия топлива.

«Полоса безопасности» получилась на загляденье. За три с лишним года трудолюбивые станичники, руководствуясь атамановым «от околицы по периметру и прогоном до речки», воспроизвели на участке площадью немногим менее полутора сотен гектаров потрясающе убедительный в своем сходстве с оригиналом фрагмент пустыни Гоби. Резали потихоньку под корень, корчевали и запахивали — полагали, хозяйственники рачительные, мать их так, что годное для посева поле выйдет. Однако немного не рассчитали: на образовавшейся пологой пустоши, уродливой проплешиной прогрызшей лес до Терека, стабильно сифонил резкий речной сквозняк, который в первый же год начисто ободрал плодородный слой и уже на следующее лето щедро засыпал околицу настоящими песчаными дюнами — разгребать приходилось. Природа не потерпела надругательства, сторицей воздала станичникам.

С болью в сердце наблюдал атаман, как погибает мебельный дуб, который в нормальное время да при умелом хозяйствовании можно было за твердую валюту продавать на Запад, планомерно подсаживая молодняк взамен срезанных гектаров. Дрова! А попробуй запрети — сей момент к стенке поставят, потому как лишить людей зимой топлива равносильно тому, что обречь их на смерть.

Зато нохча не проползет незамеченным — все видно. Посади пулеметный расчет на околице, запросто удержит батальон. А шахтеры будут на железных стульях сидеть, по железному паркету топать алюминиевыми сабо да в металлические комоды шмотки укладывать, потому как скоро весь мебельный дуб на дрова уйдет. И будут от этого шмотки шахтерские парадно-выходные кисло благоухать окалиной, и перестанут их (шахтеров, а не шмотки) девушки любить, и в связи с этим на Донбассе грядет демографический кризис…

Наверно, не изменись радикально общественно-политическая обстановка, так бы и самовырубались литовчане помаленьку, пока не превратили бы округу в мрачную пустошь со всеми вытекающими. А неравнодушный глава станицы, вполне вероятно, на определенном этапе этого большущего безобразия от огорчения помрачился бы рассудком и начал бы отстреливать порубщиков из именного карабина, подаренного войсковым атаманом за отличную службу по охране рубежей от супостата. Но, как говорят порубежники, — не все чечену Рамадан! Грянул-таки четвертый квартал 1999-го, плеснул через границу неспешной ленивой волной собранного по частичкам чумазого экспедиционного корпуса, жахнул по перепонкам орудийной канонадой и мощным ревом боевых самолетов.

Атаман мгновенно воспарил духом: просветлел ликом, усы закрутил вверх, стал орлиным взором посматривать на молодых казачек и обедать с аппетитом. Некие бойкие на язык станичники утверждают, будто батько, послушав как-то в ноябре свой приемник, на радостях вытворял совсем уж непотребные вещи: в состоянии изрядной пьянственности плясал в одних портах (а есть мнение, что и без портов вовсе!) с обнаженной шашкой посередь улицы, выкрикивая зычно на песенный мотив отборную матерщину, а в завершение богатырским ударом зарубил соседского порося!

— Кэ-э-эк секанул — и впополам! Кровищи — мать моя! Та половина, где башка, потом еще полчаса хрюкала и назад смотрела: а кудыть-то жопа подевалась?

Но это уже на уровне сплетен — я, например, достаточно хорошо зная этого большого, сурового мужика, привыкшего твердой рукой управлять строптивой станицей в поле и в рати, в такую ахинею поверить никак не могу. Уж если и плясал, то наверняка «по форме 4» — то есть совсем одетый, на своем базу, весело матерился шепотом и порубал прошлогодние жерди в стайке. А больше — ни-ни. Не верьте и вы: эти литовские сплетники от скуки такого могут нагородить — ухи в трубочку сворачиваются!

Думаете, атаман так радовался из-за того, что поверил, будто суверенную Ичкерию раз и навсегда освободят от бандитского гнета, построят там нормальное законопослушное государство, и в связи с этим на приграничных казачьих землях наступит тишь да благодать сонная? Да вот хрен по деревне, как имеют обыкновение выражаться в Литовской!

— И какого рожна они туда поперлись, хотел бы я знать? Народу лишнего, что ли, много завелось? Не, тут или — или, нах. Ежли уж воевать, нах, так вырезать под корень все чеченское племя, чтобы имя, значит, даже и не воняло. Но это у кого ж рука подымется? Народ не поймет… А лучше застолбить по Тереку сплошные кордоны, отгородиться от этих ракалов да расходовать каждого, значит, кто попреть на нашу сторону. И пусть живут себе в полной, нах, самостоятельности…

Да, дорогие мои, такова суровая правда жизни. Как и каждый житель Порубежья, атаман видел суть проблемы, что называется, изнутри и прекрасно понимал, что русский и чечен взаимососуществовать без войны могут лишь, будучи разведены на расстояние выстрела из БМ-21.[2] А пребывая бок о бок, эти категории в приятном состоянии братской любви и интернациональной Дружбы жить не будут никогда. Ну разве что в откровенно принудительном режиме советского строя или прямого президентского правления, когда абреку к одному уху приставят ствол, а в другое будут ласково шептать: «Возлюби меня, зверь, аки брата своего! А то башку прострелю, нечем будет усы носить и шашлык кушать…»

Нет, атаман ликовал по другому поводу. Перспектива развития суверенной Ичкерии его совершенно не волновала, тут присутствовали более приземленные аспекты, жизненно важные для обитателей казачьих земель и их потомков.

Дрова! Вот что. Геополитическое состояние региона, как ни странно, косвенно повлияло на жизненный уклад Литовской, которая всегда была в стороне от большого тракта. Изменившаяся радикально общественно-политическая обстановка подарила станичникам великолепную возможность остановить варварское истребление строевого леса на родном берегу.

— Будем брать дрова на чеченской стороне, — распорядился атаман, вызвав к себе авторитетных станичников — круг собирать не стал, проблема все же конфиденциального характера, не совсем легитимная, так сказать. — Пока наши там балуют, нах, неразбериха и бардак, надо пользоваться. Работать кажин день, нах, не покладая рук. Резать станем за бродом, нах, выше излучины. Резать, нах, катать стволы вниз и — в Терек. За излучиной, нах, аккурат к нашему берегу прибьет. Как вам затея?

— Ничего затея, — почесал затылок начитанный старшина Чуб — ближайший атаманов сподвижник. — Только тут много вопросов технического свойства…

— Да какие могут быть вопросы, нах?! — пресек атаман поползновение к вольнодумству. — Разделим мужиков на три части и кажин день будем наряд отправлять через брод. С охраной, понятно, — как бы чего не вышло. Чем больше перетягаем с ихнего берега лесу, тем нам же и лучше. Дело ж известное — скоро нашим воевать надоест, и тогда они учнут чечену восстанавливать хозяйство, которое войной порушили. Тогда уже не сунешься — чечен опять в каждый кустик вцепится… Ну чо — любо?

Ответ единодушным и сиюсекундным не был. Какой-то незапланированный ропот получился. Уловив неуверенность в настроениях авторитетных хозяев, атаман озабоченно вскинул мохнатую бровь.

— Не по-онял, нах! А може, кто сумлевается? Так скажите прямо, нах — чего мешкуете?

Казаки замялись. Нет, насчет того, что на соседнем берегу рано или поздно вновь будут хозяйничать чечены, не сомневался никто. Литовские вели свою летопись от ермоловских поселенцев, традиции и устои чли и не реагировали на демаркационные вывихи советской системы, плавно трансформировавшейся в дикую демократию. Это в других местах Порубежья чечены сплошь и рядом селились на казачьих землях, дарованных им в свое время с неким умыслом дальнозоркими лиходеями из правящей верхушки. А здесь граница, как и двести лет назад, проходила по Тереку. Карту здешней местности никто из казаков, кроме атамана и Чуба, в глаза не видел, политические лекции в Литовской отродясь никто не читывал, но каждый и без карты и лекций прекрасно знал, что вскоре все возвратится на круги своя: вот Терек, вот граница, рубеж. Даром, что ли, их порубежниками кличут? Казачьи поселения в данной местности в свое время для того и были основаны неглупыми людьми, чтобы блюсти безопасность этого зыбкого рубежа, боронить Россию-матушку от воинственных горцев, коим сызмальства кинжал в люльку кладут…

Да, тут все понятно было. Сомневались казаки совсем по другому поводу. Этакие мелкие меркантильные сомненьица сугубо хозяйственного плана, недовольство крепкого, но ленивого хозяйчика, которому кто-то вдруг в одночасье запретил ходить по большой нужде на родной баз, а заставил отгрохать сортир, как положено по наставлению, в пятидесяти метрах от пищеблока. На выносе, стало быть.

— Так ведь замудохаемся тягать, Егорыч! — выразил всеобщие умонастроения приближенный Чуб. — До сих пор под носом брали, не было беды, а тут вдруг — на! До брода три версты… Ась?

— А тракт — гля! — грязюка невпролазь, — подхватил другой приближенный — атаманов сосед Бочило. — Как по ем дрова возить? Да и вооще — муторно. Мотри: пи-лять, катать, сплавлять, пымать, тягать…

— Через два-три месяца наши пристанут воевать, — невозмутимо продолжал гнуть свое атаман. — Газовую ветку, нах, в нашем районе восстановят, дай бог, через пару пятилеток, нах. Угля нам, нах — фуй в сумку, сами знаете. Так что, нах, опять будем дрова добывать на своем берегу. А из чего ваши внуки будут себе лавки да столы резать, нах?! На какие шиши они жить вообще будут, когда лесу не станет, нах?

Казаки недовольно заворчали, однако перечить более никто не посмел — верно говорил батько. Каждый понимал, что истреблять лес вокруг станицы — варварство чистейшей воды. Если бы не обстоятельства суровые, разве же стали бы так изгаляться над природой?

— Короче, нах! Ежли щас момент упустим, потом пожалеем, — подытожил атаман. — И «любо» не спрашиваю — так ясно. А теперь слушай наряд на неделю вперед — я уже составил…

…А погодка между тем была вполне обычной для этого времени в предгорных районах Кавказа. Как раз для начинающих суицидеров без стажа: если и сомневаешься, вскрыться или как, такая погодка моментально подскажет правильный выбор. Мглистые свинцовые тучи сплошной пеленой залегли до самого Сунженского хребта, едва различимого в косматой туманной дымке. Полное отсутствие ветра — этакое предштормовое состояние, надежно обещавшее нашествие притаившегося где-то за хребтом мерзейшего циклона. Стылая влажность, насквозь пропитавшая верхний слой земли и превратившая его в непролазную грязь, зябкими ручонками тянулась к разгоряченным молодым телам, похотливо ощупывала их через намокшие рубахи в краткие минуты передышки.

Неподвижная слякотная хмарь сгладила ощущение времени — за работой и не заметили, как миновал полдень.

— Чего это они? — удивился Антон, заметив, как трудившиеся неподалеку Чубы вдруг оперативно свернулись и принялись зашпиливать воз. — Воз вроде не полный, клади сколько влезет…

— А, наверно, обед, — Сашко достал из кармана брошенной на капот фуфайки подаренные Антоном на прошлое 23 февраля часы. — Ну точно — обед. А Чубы завсегда до обеда заканчивают. Это ж мы к семи подъехали — а они уже с пяти пиляют.

Чубы зашпилили воз, помахали на прощание и тронули свою гнедую к станице.

— Нормально… — обескураженно пробормотал Антон, глядя вслед удаляющимся станичникам. — А нам еще часа на полтора работы!

— Так мы ж и начали попожжа, — напомнил Сашко, а бесхитростный Серьга не преминул вставить:

— А ты, бать, сказал — давай еще два бревна. А Сашко сказал — хватит…

— Да, вы молодцы, все рассчитали как надо, — вынужден был согласиться Антон. — Только вы вот что, молодцы: пореже присаживайтесь, почаще машите колунами. Нам тоже не мешало бы поторопиться…

— А може, сначала поснедаем? Мамка там балабас уложила, молока бидон дала… а я картохи прихватил, — Сашко кивнул в сторону «Нивы» и просительно уставился на «батьку». — Костерок разведем, картохи напечем… а?

Серьга, услышав насчет картофельно-костерковой перспективы, восхищенно разинул рот и тут же отложил колун в сторону.

— А внешне вы выглядите вполне взросло, — недовольно заметил Антон. — Если бы не знал, сколько вам лет, при встрече подумал бы — вот настоящие казаки. Воины! А вы — картошечки печеной с молочком… Приедем домой, разводите на заднем дворе костер да пеките сколько влезет. Что мешает?

— Да чо это за костер — на базу? — огорченно воскликнул Сашко. — Это ж не то! А тут вот — никого нет, природа, то да се… Ну те чо — жалко, да?

— А дома мамка костер палить не даст, — обреченно шмыгнул носом Серьга. — Скажет — неча дурью маяться…

Антон с сомнением посмотрел на чеченский берег, вздымавшийся неподалеку черной вислобрюхой змеей. Чубы укатили — минус четыре ствола. Больше в округе никого нет. Нехорошо! Разумеется, сейчас на вражьей стороне разбросаны десятки застав и блокпостов, весь прилегающий район декларативно под контролем федералов. Однако, как и в первую кампанию, «духи»,[3] ориентирующиеся в родных пенатах с закрытыми глазами, невозбранно шастают меж расположении федеральных войск куда душа пожелает. Потому-то здесь, вроде бы в тылу, решение пресловутой «Проблемы-2000» всегда сопряжено с определенным риском. Это ведь воровать лес с вражьего берега казаки ездят полным нарядом: с боевым охранением до двух отделений, разведкой, связью и тщательным соблюдением мер предосторожности. А каждая семья по отдельности, заготавливая дрова для своих нужд, действует сугубо на свой страх и риск. Вот они, лесины, лежат на своем берегу, станица неподалеку. Чего еще надо? Езжай, расчленяй, тащи домой. Напорешься на чеченов — твои проблемы. Нечего индивидуально шариться, договаривайся с другими станичниками, да и трудись себе в куче. Так безопаснее.

Да, надо было согласовать. Однако Антон на такого рода заготовки выезжал впервые и отчего-то вдруг предположил, что на берегу будет трудиться чуть ли не целый взвод. Станица-то большая, дрова всем нужны! А тут — только Чубы, да и то — до обеда. Нет, определенно — нехорошо получилось…

— Если чо, батька, мы с тобой в два ствола тута роту покладем, — верно истолковал сомнения старшего Сашко. И внушительно добавил, кивнув в сторону «Нивы»:

— Патронов — завались. На двоих — десять обойм. А? Да мы тут пол-Чечни перещелкаем, пока они с того берега перелазить будут!

Антон криво ухмыльнулся и нехорошо цыкнул зубом. Это прекрасно, когда человечек непоколебимо верит в профессионализм старшего товарища и не сомневается в собственных силах. Это нужно всячески приветствовать: если в мирное время — где-нибудь в российской глубинке да в каком-нибудь клубе подготовки юных патриотов имени Ли Харви Освальда, например. Беда только в том, что здесь глубинка кавказская, а человечку всего шестнадцать. И хотя по комплекции он вполне под стать взрослому дяде, однако же как был мальчишкой, так и остался — внешность подчас обманчива, в наш-то век тотальной акселерации. А еще этот человечек, несмотря напускную бывалость и бравый вид, ни разу не бывал в бою и даже не подозревает, что на самом-то деле ствол у них один. И сто патронов — это ничто, пшик. Потому что если вдруг, не приведи господь, случится внезапное боестолкновение и подкравшиеся вороги по какому-то недоразумению не накроют сразу свинцовым шквалом, то в полноценный огневой контакт вступит один Антон. А человечек — в лучшем случае, если не ошалеет с перепугу да не впадет в ступор, — человечек выпалит свои пять магазинов в никуда за первые полторы минуты, а потом будет судорожно дергать затвор карабина, полагая в панике, что не стреляет из-за неурочно приключившейся неисправности. И если «духов» будет хотя бы с десяток (а в рейдовой группе меньше и нс бывает), то шансов выжить в этом скоротечном бою у дровосеков не остается. Расклад неутешительный: один карабин с дешевенькой оптикой да двое подопечных, которые будут обузой. В одиночку Антон чувствовал бы себя стократ увереннее. В этом случае он не постеснялся бы и с отделением «духов» побаловать, если бы вдруг приспичило — хотя всегда старался избегать таких ситуаций…

Антон отвел взгляд от вражьего берега и покосился на приемышей. Две пары серых глаз с немым обожанием внимали внешне невозмутимому молчанию старшего. Серьга даже дыхание затаил — стоит засопеть сейчас ненароком, так Сашко тут же убьет взглядом: «Ша, батька думает!!!»

Нет, нельзя тут тыкать носом в неприглядную действительность. Такие высокие чувства нужно беречь и лелеять. Зря, что ли, год выкладывался, вырабатывая нестандартную методику прикладной педагогики и завоевывая авторитет?

— Давайте так, орлята, — озарился Антон после короткого раздумья. — Еще полчаса ударной работы — и обед с костром. Чтобы на полный желудок потом не напрягаться: как раз все переколем, останется только в прицеп загрузить. Поехали!

Пацаны отметили мудрое решение восторженными возгласами первобытного свойства и с энтузиазмом бросились добивать оставшиеся чурбаки. Антот одобрительно крякнув, сунул колун в багажник «Нивы» на всякий случай водрузил снаряженный карабин на капот, прикрыл от сырости Сашкиной фуфайкой и принялся бойко наполнять прицеп. За полчаса мальчишки как раз прикончат чурбаки, а он упакует в прицеп примерно десятину наколотых дров. Затем станется лишь слегка дожать общественное мнение: «А давайте-ка, хлопцы, теперь быстренько все уложим, подъедем к станице поближе, да и разведем там, в конце концов, тот вожделенный костерок…»

На ближней к дровосекам верхней дороге показался армейский «уазик» с камуфлированным тентом. По-хозяйски этак появился: неспешно выполз из-за бугра, жирно буксанул на взлобке, выбрасывая из-под колес богатые ошметья грязи, и покатил к реке.

«Т-а-ак… Стоило только остаться одним, и — нате вам. Случайность?» — Антон тревожно осмотрелся, мгновенно перелопатил скудный запас вариантов развития событий и, переместившись поближе к капоту, скомандовал:

— Вот что, тинэйджеры. Нечего пялиться, работайте дальше как ни в чем не бывало. Только не разгибайтесь шибко и уши откройте пошире: если последует команда «К бою!» — падайте и быстренько ползите вон за тот штабель с бревнами. Вопросы?

— Нету! — хором рявкнули «тинэйджеры» (и как язык повернулся этак вот казачат обозвать?).

— Ну и ладушки, — буркнул Антон, просовывая руку под полу разложенной на капоте фуфайки и нащупывая слегка влажное цевье карабина.

В принципе ничего такого не произошло. К броду вели три дороги: две верхние, пролегавшие из райцентра по плато, на котором казаки складировали экспроприированный лес, и одна нижняя, петлявшая по дну широкой балки, разрезом выходящей к самой речке. «Уазик» направлялся из райцентра к броду — значит, наши. С другой стороны, все, кто обитает в здешних местах, прекрасно знают, что в эту пору пытаться перебраться через Терек в районе брода на обычной технике совершенно бессмысленно. Попробуй-ка вскарабкайся на соседний берег: крутояр, грязь, угол подъема что-то около 30 градусов. Оттуда к нам — пожалуйте на чем хотите: сползете по жидкому суглинку и плюхнетесь в воду. А в ту сторону даже БТР о восьми колесах буксует. Литовские станичники, например, отправляясь резать чеченский лес, едут верхоконными, а поднимаясь по крутояру, спешиваются и ведут лошадей в поводу. Вот таким образом здесь переправляются. Ну и куда же вас, хлопцы, понесло?

«Уазик» поравнялся с крайним рассыпанным штабелем и встал в сотне метров от компании Антона. Неторопко вылезли трое в «снеге»,[4] рассредоточились неумело рядом с машиной, оружие по-киношному вскинули стволами вверх.

Антон замер, впиваясь взглядом в нежданных гостей.

Вроде бы славяне, без явных признаков враждебности — но времечко нонче до того дурное, что следует быть готовым к любой пакости. Даже если и свои, могут с переполоху пальнуть, не разобравшись. Потом, как обычно, спишут на вредных «духов». А бывают ведь еще и такие «свои», что на порядок хуже самых вредных чужих. Антон имел сомнительное удовольствие убедиться в этом на личном опыте…

А казачата между тем, гнусно извратив смысл команды старшего, побросали колуны, залезли на кучу дров, чтобы лучше видеть, и принялись оживленно комментировать явление посторонних вояк:

— Крутые комки… Никак СОБР!

— Да не — мотри, как стволы держат. Чайники! СОБР — там спецы. Помнишь, давеча наезжали в станицу? Не, не СОБР.

— Тогда — ОМОН. Но — новенькие. Комки чистые, рожи немятые. И не датые вроде.

— Может, и ОМОН. Бать, это кто, как думаешь?

— Кто старший — подойди! — начальственно крикнули от «уазика».

— Ну вот, началось, — вздохнул Антон. Нарочито медленно вытянул карабин из-под фуфайки, мимоходом отщелкнул предохранитель — одиннадцатый патрон, как положено, был в патроннике — и, повесив оружие на правое плечо стволом вниз, направился к «гостям».

— У него ствол! — поделился неожиданным открытием с товарищами один из троицы — самый увесистый и коренастый. — Ты погляди!

— Да это же казаки, Колян! — поправил кто-то из распахнутой дверцы «уазика» не совсем тверезым голосом. — Ну, я же тебе говорил! Ты что — не в курсе?

— Положить оружие на землю! — фальцетом приказал «увесистый», не желая прислушиваться к голосу разума из салона. — Поднять руки, идти медленно!

— Ах ты ж ракал жирный! — послышался сзади полный негодования, приглушенный возглас Сашко. — «На землю»! Там же грязюка! А чистить потома ты его будешь? Батька, мне взять его на мушку?

— Стоять! — отмахнулся Антон, не сбавляя темпа, и в знак приветствия покрутил указательным пальцем левой руки у виска — правой крепче сжал ремень оружия, взглядом вцепился в скандальную троицу, пытаясь решить для себя: обычные недоумки, прибывшие на смену, или кто похитрожопее — по его душу? Неплохо было бы определиться, пока не приблизился на расстояние, позволяющее бить из автомата навскидку, не целясь. Еще не поздно юркнуть за ближайший штабель и поработать по групповой цели: до семидесяти метров у карабина с оптикой — пусть и плохонькой — хорошее преимущество перед АКСМ. Рассыпанный штабель — плохая защита, Антон находится выше, перещелкает меж бревен, как утят. «Уазик» прошьет навылет, бронежилетов у них нет… А вдруг просто недоумки? Ах, как хочется определиться, черт задери! И не то чтобы погода скверная или лица у ребят неприветливые: просто для битого судьбой пса войны, за которым в свое время охотилась добрая половина суверенной Ичкерии и коего свои же братья-славяне совсем недавно продавали абрекам, аки белого барашка, определенность в данном аспекте — вопрос жизни и смерти.

— Бросай оружие — стрелять буду! — зло крикнул «увесистый», опуская ствол автомата — двое соратников без особой уверенности последовали его примеру и с надеждой оглянулись на «уазик».

— Совсем навернулся? — Антон опять покрутил пальцем у виска, но на всякий случай зашагал медленнее, почувствовав некоторое облегчение: товарищи «увесистого» вовсе не играли, вели себя вполне естественно, как подобает обычным законопослушным гражданам, впервые угодившим с асфальта на войну. Автоматы на предохранителях — нонсенс по военному времени! — встали коряво… Да, похоже, нормальные городские менты: вспомогательная команда медвытрезвителя, гроза футбольных фанатов, спецы по обкурившимся тинэйджерам и неорганизованным минетчицам. В первые дни трудно разобраться, кто здесь кто, кому положено оружие, кому нет, а уж при каких обстоятельствах следует стрелять в человека, который не проявляет признаков агрессии, вообще непонятно.

Это уже лучше. Чтобы спеленать такого фрукта, как Антон, должны были направить профессионалов, которых объект пеленания определил бы за версту по целому ряду специфических признаков. Сам такой.

— Ну, падла! — всхлипнул «увесистый», нервно щелкая предохранителем и досылая патрон в патронник. — Ну…

— Батя! — предостерегающе крикнул сзади Сашко — зоркий сокол. А то батя сам не заметил!

— Да ты ебанись, Колян! — из салона «уазика» вывалился некто грузный и краснорожий — тож в «снегу», но замусоленном донельзя, обросший, как шимпанзе, и до крайности раскованный. Притертый к местности, одним словом.

«Притертый» с маху погасил настороженный ствол «увесистого», толкнул его в плечо и, авторитетно отрыгнув, вразумил:

— Ты что творишь, Колян? Тебе тут полтора месяца жить, мля! Ну?

— Да фуля — «ну»?! — возмущенно воскликнул «увесистый». — Почем мне знать — кто он такой? Со стволом…

— Так ты меня спроси, — опять со вкусом отрыгнул «притертый». — Это же их начальник штаба, мля! Надо же — чуть энша не завалил! «Со стволом»! Они тут все со стволами. Ты помни: когда тебе «чехи» начнут пистон вставлять вечерком, кроме них, никто к тебе… эгррр-кхха! — тьфу, прости, господи, — никто на помощь не придет. Ты меня понял, нет? Если не понял, ты не стесняйся — завтра мы уедем, не с кем посоветоваться будет…

— Да все он понял, братишка, — миролюбиво произнес приблизившийся под шумок Антон, уже безо всякой опаски протягивая «притертому» руку.

Слава богу — это те самые «свои», которые просто свои! Этот волосатик в январе, в числе командования сводного отряда ОМОНа, размещавшегося в райцентре, приезжал в Литовскую на рекогносцировку. Только в тот раз он был в свежем камуфляже, чисто выбрит, трезв, пострижен и казенно напряжен. Что поделать — война быстренько стряхивает с людишек шелуху цивилизации и заставляет иначе смотреть на окружающую действительность.

— А чо — издаля мы на нохчей запохаживаем? — показательно изобиделся Антон, старательно имитируя здешний прилипчивый диалект, влиянию которого он в течение последнего года стойко сопротивлялся сам — и казачат старался отвадить. — От так сразу и не видать?

— Да я же им сказал! — досадливо вскликнул «притертый», бесцеремонно ткнув большим пальцем за спину — в сторону набычившегося Коляна, которому не дали как следует исполнить служебные обязанности. — Казаки, говорю, кому еще…

— А проверить все равно обязаны, — непреклонно заявил «увесистый». — Вдруг «духи»? Пасмурно, с расстояния в сто метров лиц не рассмотреть. А у них, между прочим, каждый второй издали на славянина смахивает. Это же надо подойти да в глаза посмотреть, да пару вопросов задать — тогда ясно будет.

— А чо, шаришь ты насчет нохчей, — решил грубо подольститься Антон, приветливо пожимая сверх меры влажную ладошку — понервничал парень, поволновался. Но это ничего, что, влажный и толстый, — это мелочи. Колян будет сидеть в райцентре полтора месяца, дружить надо. — Видать, бывал тута в перву войну?

— Два раза, — солидно обронил Колян, защелкивая предохранитель и вешая автомат на плечо. — В первый — так себе, в начале 95-го фильтр обеспечивали в Ханкале. Кого там только не было! Сам Масхадов у меня там торчал — достал он меня своими приколами, пока сидел. А во второй — покруче получилось. В Гудермесе зачистки делали — так пришлось там валить направо и налево… А, долго рассказывать. Как на рекогносцировку приеду в станицу — посидим, покалякаем. Сейчас-то здесь более-менее нормально, можно сказать — тыл. А в тот раз… я этот Гудермес как вспомню — до сих пор мурашки по коже…

«Ну и дурак, — мысленно похвалил Антон. — И врун к тому же. По пункту первому — полный провал. ОМОН «фильтры» не обеспечивает — этим занимается уиновский спецназ. И к Масхадову тебя, жиробас ты наш словоохотливый, на пушечный выстрел не подпустили бы. А про Гудермес приплел для чего? Те, кому доводилось участвовать в жестких зачистках», ни за что не станут трепаться первому встречному о том, как они там кого-то валили. Потому что прекрасно знают — такую информашку можно хорошо продать тем самым товарищам, из которых, как справедливо заметил Колян, каждый второй похож на славянина.

— То любо, што бывалых отправляют, — счастливо улыбнулся Антон. — А то понашлют всяких ракалов — ратуй потома с ними. На смену?

— Ага, — кивнул «притертый» — Антон так и не смог вспомнить, как его зовут, хотя полтора месяца назад провел с ним почти полдня и даже водочку пил за одним столом. — Повез мужиков места показать да присесть на пару стаканов, — он хлопнул крепкой ладонью по тенту «уазика» со стороны багажника и весело подмигнул:

— Полбарана бастурмы[5] да пол-ящика прохладненского коньяка. Давай с нами? Ты не думай — там на всех хватит упиться и уесться…

Антон неопределенно пожал плечами и замялся, подыскивая веский повод для отказа. Нет, он был отнюдь не дурак хорошо посидеть в теплой компании, даже и с прохладненским[6] коньяком — если потреблять в меру, ничего страшного. Но в данном случае ситуация не располагала к тому, чтобы все бросить и сломя голову мчаться навстречу дружеским возлияниям на лоне природы. Кроме «притертого» — парни незнакомые, с оружием, пойла много, как ведут себя под большим градусом — черт его знает. Помимо того, смущал еще один вопрос. И где это они присесть собрались? Уж не у брода ли?

— Давай, давай — не ломайся! — истолковал по-своему сомнения Антона «притертый». — Сади казаков в тачку и езжай за нами. Это у брода, где вы раньше дозор на ночь ставили. Казаки у тебя пьющие? — и весело хохотнул — самому понравилось, как «приколол». Непьющий казак, дорогие мои, это нечто вроде чечена-русофила или говорящего кота — чудо природы, артефакт, раритет.

— Да то не казаки, — брякнул простецки Антон, ухватившись за первый подвернувшийся повод. — То ж мои сыны.

— Сыновья? — удивился «притертый», повернув голову в сторону казачат. — Ну, блин… А на вид — мужики мужиками.

— Да не — то ж на вид только. Старшому шешнадцать, младшому — тринадцать — малята совсем… — Антон почесал двухдневную щетину и обозвал себя идиотом. Повода не мог найти получше, недоумок? Если это твои сыновья, то сколько тогда тебе лет, казаче? Не сообщать же первым встречным, что женился по большой любви на казачке вдовой на пять лет старше да с двумя детьми готовыми! При тотальной приграничной амазонии (баб в два раза больше, чем мужиков) это — из ряда вон. Такие вещи запоминаются: вполне пригожий да здоровый казачина не смог найти себе девку из большущей кучи. Этак недолго и до закономерных выводов…

— Не понял! — совсем правильно удивился не отошедший еще от асфальта Колян. — А сам-то с какого года?

— С шесьдесятого, — не моргнув глазом, соврал Антон, махом прибавив себе десяток лет. — А чо?

— Ну-у-у… — недоверчиво протянул Колян, прикладывая ладонь козырьком к бровям и с любопытством всматриваясь в сторону Антоновых приемышей. Того и гляди, все бросит и побежит проводить визуальную идентификацию. А результаты будут совсем неутешительными — пацаны на Антона совсем не похожи. Рослые, крупные, сероглазые, светло-русые, заметные, в общем — папина кровь. А Антон — совсем наоборот. Среднего роста, телосложение среднее, глаза не поймешь — зеленовато-карие какие-то, волосы темно-русые…

— Ну так они здесь на свежем воздухе, мясо свое, овощи, яйко, млеко, — без всякой задней мысли пришел на помощь «притертый». — Не то что мы — выхлопными газами травимся да нитратами всякими… Так что — не составишь нам компанию?

— Не, вы уж извиняйте, — сожалеюще развел руками Антон. — Надо дрова в хату тягать — мамка ждет.

— Хорошо сохранился, — как-то неопределенно помотал башкой Колян — как показалось Антону, вполне даже недоверчиво. — Если у вас и мамки так молодо выглядят, я к вам жить перееду.

— Да, казачки у них — кровь с молоком, — опять легкомысленно хохотнул «притертый». — Но, если что, как засветит промеж глаз — неделю будешь на больничном валяться. Как говорится, коня на скаку остановит, в горящую избу войдет… Ну, раз не хочешь с нами, мы покатили. Может, уже и не встретимся, братуха, — давай с тобой на прощанье… — и шустро полез под тент, торопливо звеня стеклом.

Пришлось-таки на скорую руку употребить сто грамм пресловутого прохладненского коньяка — в таких случаях не принято отказывать алколюбивым «боевым братьям», они это воспринимают как личное оскорбление. Обнялись, обстукались, распрощались. Омоновцы сели в «уазик» и укатили к броду, Антон возвратился к мальчишкам, пребывая в состоянии некоторой задумчивости.

— Чо такое, батька? — озабоченно спросил Сашко.

— Ничего, — буркнул «батька». — Оценка «неуд», тормоза вы мои ненаглядные! Оценка «неуд». Считайте себя «двухсотыми».

— За чо так?! — в один голос вскричали «тормоза», а Сашко обиженно добавил:

— Я ж предлагал — давай возьму на мушку того жирного! Но ты ж сам сказал: как «к бою» будет — лягать и понужать до штабеля. Сказал же?

— А «к бою» — не было, — удрученно напомнил Серьга. — За чо «неуд», бать?

— За то, что пиздоболили и на дрова взгромоздились, как две ростовые мишени на пригорке, — подавив раздражение, спокойно пояснил Антон. — В то время как была команда имитировать продолжение работы, нишкнуть и открыть уши пошире. А кто еще раз «чокнет» — тридцать отжиманий. Ну-ка, вместе: три-четыре!

— Что-что-что-что… — послушно загалдели казачата, сочтя батькины доводы насчет своей виноватости достаточно убедительными.

— А что насчет костра, бать? — отбубнив положенное, как ни в чем не бывало напомнил Сашко. — Ты ж сказал…

— А что насчет костра? — Антон глянул на чеченский берег и пожал плечами: в принципе теперь нет необходимости перемещаться ближе к станице — в самом опасном месте торчит буфер из пятерых омоновцев, трое из которых страдают синдромом повышенной бдительности. Можно чувствовать себя в относительной безопасности. — Вы колите, я займусь. Как добьете последний чурбак — прошу к столу…

Костер получился на славу. А иначе и быть не могло:

Антон являлся большим специалистом по части сооружения костров в экстремальных условиях — специфика прежнего образа жизни обязывала. Было дело, приходилось обогреваться и готовить пищу в гораздо более мерзкой обстановке: на топком болоте, например, где в качестве топлива имелся лишь насквозь влажный мох да жир подбитого из рогатки косача. А тут в принципе условия вполне соответствовали: куча благородной щепы, полкружки дефицитного бензина (в Литовской по личным делам на транспорте катались лишь избранные, к числу коих принадлежал и наш парень — как же, атаманов зять, начальник штаба и вообще…), готовые дрова. Подумаешь, влажность — эка невидаль!

Мальчишки за полдня успели проголодаться, как медведи после зимней спячки, — полноценных углей дожидаться не стали, вывалили полведра картошки прямо в жаркое пламя, взвив сноп искр и скандальные клубы дыма, видимого, наверно, за километр. Антон недовольно поморщился: высшее искусство как раз и состоит в том, чтобы соорудить костер с минимальным количеством дыма, дабы обеспечить маскировку и не выдать свое месторасположение врагу. Однако в настоящий момент маскироваться вроде бы не было необходимости, слева — омоновцы, справа — станица, и суровый наставник ограничился советом:

— На будущее: меньше дыма — больше шансов остаться в живых. Рекомендую принять к сведению.

— Щас дрова опять возьмутся, и дым пройдет, — успокаивающе заверил Сашко. — Ты не журись, бать, — коли враг будет рядом, мы так костер палить не станем. А щас же врага нету!

Антон хотел было сообщить юному балбесу, что настоящий враг тем и хорош, что никогда не знаешь, рядом он или где, а потому необходимо постоянно ждать его в самом неподходящем месте и держать уши торчком. Однако, взвесив все «за» и «против», не счел нужным вступать в полемику. Они впервые оказались с казачатами вне станицы, что называется, от общества отбились. Поэтому ребятишки, до сего момента покидавшие Литовскую лишь в составе многочисленных нарядов, не успели откорректировать модель поведения, их беспечность вполне оправданна. В этой связи чрезмерная забота «батьки» об их безопасности может быть истолкована не то чтобы необъективно, а вовсе даже превратно. Чего доброго, подумают, что «батька» трусит, поди потом разубеди. Ничего, пусть порезвятся — надо будет как-нибудь потом отдельно преподать им сокращенный курс выживания…

Мальчишки трапезничали, как троглодиты: жадно хватали куски вареного мяса, соленые огурцы, сваренные вкрутую яйца, ломали испеченный накануне вечером хлеб, обжигаясь и пачкая рты, лупили полусырую картошку, запивая все это безобразие холодным молоком и оживленно галдя. Антон с удовольствием наблюдал за ними, не спеша пережевывая свою порцию и ожидая, когда пропекутся нижние картофелины, защищенные от разрушительного пламени.

Костер создавал ощущение уюта и какого-то особого комфорта: казалось, промозглая сырость, смирившись с изобретательностью людей, отступила, вытесненная за пределы невидимого круга жарким дыханием умиравшего в огне благородного дерева. Хотелось блаженно жмуриться и сидеть вот так бесконечно, забыв обо всех проблемах этого несовершенного мира. Мальчишкам вон все нипочем — плевать, что граница под носом, супостат может в любой момент пожаловать непрошен. Эх, юность беззаботная, до чего же ты прекрасна!

И вообще все было бы совсем хорошо, если бы не бдительный Колян. Товарищ, конечно, местами свой, но тем не менее принадлежность имеет к органам правоохраны, с которыми отношения у Антона как-то не сложились. В этом аспекте коляновская бдительность совсем неуместна, а где-то даже чревата. «Притертый», например — черт, как же его зовут-то? — на такие нюансы внимания не обращал. Казак — друг, надежда и опора. Постулат выверен суровой обстановкой и временем, обсуждению не подлежит. Какие могут быть нюансы? Как он, этот казачина, организует свою личную жизнь, никого не волнует, лишь бы в трудный час оказался в нужном месте и подставил крепкое плечо с вечным синяком от приклада.

А Колян вот озаботился. Кто его знает, что у этого типка на уме? Из райцентра рукой подать до штаба Объединенной группировки, куда Колян как начальство обязан еженедельно наведываться на совещания. А в штабе, между прочим, имеются все необходимые средства коммуникации с внешним миром — вплоть до локальной сети МВД и ФСБ. Если Колян окажется дотошным сверх меры и начнет наводить справки, вполне может получиться некоторая неудобственность. Это ведь пара пустяков: воссоздать по свежей памяти фоторобот, снабдить его указанием примет и запулить по сети в центр. А времени-то прошло с момента известных событий не так уж и много — вряд ли вымарали из анналов соответствующую информацию. То-то удивится Колян, когда узнает через недельку, что литовский энша вовсе не казачина природный — потомственный, а бывший офицер спецназа Внутренних войск — боевая кличка Сыч, который в свое время был взят под стражу как военный преступник, бежал из следственного изолятора и определенный период числился во всероссийском розыске.

«Не подвело чутье старого волка! — вот так, наверно, он воскликнет, получив ответ на свой запрос. И при этом оживленно потрет влажные ладошки, почмокает радостно толстыми губами. — С ходу вычислил бандюгу, влет, что называется! Только глянул, и — нате! А ну — медальку мне какую-никакую, а то и орденок сразу…»

Но еще больше, пожалуй, потрясет Коляна тот факт, что Сыч этот пресловутый, как ни странно, непреднамеренно сдвинул лыжи еще аж в 1996 году. Иными словами, погиб при невыясненных обстоятельствах, чему имеются исчерпывающие доказательства. А это, согласитесь, уже нонсенс, это совсем из рук вон: у покойников как-то не принято заготавливать дрова и работать на полставки энша у казаков. Такие вещи запоминаются. Люди вообще долго помнят встречи с призраками, коль скоро таковые вообще случаются в природе…

Сашко, утолив первый голод, решил воздать должное разбирающему его любопытству: вскарабкался на штабель, у которого горел костер, залег и принялся наблюдать за расположившимися возле брода омоновцами. Поерзав с минуту, он покинул свой наблюдательный пункт, ловко ухватил из-под носа мечтательно таращившегося в огонь Серьги кусок мяса и деловито попросил Антона:

— Бать, разреши карабин твой? Гляну, чо там они.

— И чего ты там собираешься рассмотреть? — хмыкнул Антон. — Коньяк с шашлыком да пьяные рожи?

— Ну чо те — жалко? — вскинулся Сашко. — Ты не боись — я руки вытру, — и тотчас же, запихав в рот кусок мяса, принялся вытирать руки о штаны.

— Ладно, — смилостивился Антон. — Только прицел не крути — настроен.

Сашко сграбастал карабин вместе с фуфайкой, опять залез на штабель и принялся елозить, прикладываясь к прицелу.

— Ты бы накинул фуфайку, — бросил Антрн. — Студено, поди, в душегрее, — и, спохватившись, уточнил:

— Бленда?

— А чо — бленда? — не понял Сашко.

— Через плечо! — буркнул наставник. — Три «чо» за последние пять минут! А ну, сдвинь бленду, и — «что».

— Что-что-что… — без эмоций забубнил Сашко, сдвигая бленду и вновь приникая к окуляру.

— А ты говорил, что бленда нужна, чтобы солнце на прицеле не бликовало, — рассудительно заметил Серьга. — А сейчас солнца нету. Зачем тогда бленда?

— Чтобы навык вырабатывался, — пояснил Антон. — Чтобы закреплялся механизм поведения. Хочешь скрытно наблюдать за кем-то, обеспечь себе маскировку. Конечно, тучи заволокли небо, солнцем и не пахнет. Но представь себе, вдруг среди туч на краткий миг мелькнет лучик — и по странной случайности отразится от твоей линзы и выдаст тебя врагу. Или даже не лучик, а какой-нибудь некстати образовавшийся просвет — тоже вполне достаточно для блика. Нужно учитывать буквально все!

— Как складно сказал! — бесхитростно восхитился Серьга, переварив услышанное. — Мне бы так научиться…

— А вона еще кто-то прется, — доложил со штабеля Сашко. — «Санитарка» с крестом.

— Из райцентра? — уточнил Антон.

— Не-а, по чеченской стороне, — Сашко осуждающе хмыкнул. — От каличные! Никак через брод хотят ломить?

— Ну-ка, ну-ка… — Антон взобрался на штабель, прилег рядом со старшим приемышем, на правах сильного потеснив его на фуфайке. Действительно, по-над обрывом в сторону брода перемещался «УАЗ-452» защитного цвета, в армейской среде именуемый «таблеткой». Невооруженным взглядом можно было различить яркий крест на борту — как будто специально подкрасили для пущей убедительности.

— В райцентр везут когось, — предположил Сашко. — Больной, видать.

— Или «духи» едут в рейд, — в тон подхватил Антон. — Как раз в такой «таблетке» с десяток поместится. Двое в кабине, восемь в салоне.

— Да ну! — в один голос воскликнули казачата.

— А ну, заткнитесь на минутку, — попросил Антон. — Дайте батьке подумать…

Глава 2Кризис среднего возраста

Никогда не говори «никогда»… Пресловутая джешчсбондовщина, о которой постоянно забывают именно те, кого это касается…

… — Фак ю, факин чет! Факин беч! А-ха, а-ха… Нет, неискренне. Лживо как-то. Насквозь лживо. Ё…ная тетя, чтоб вы все сдохли в один присест! Чтоб вас разорвало, мыши саблезубые! А-ха… Да, саблезубые мыши — в этом что-то есть. Определенно… В общем, е…ные мыши саблезубые, отродья крысячьи, чтоб вам всем провалиться в п…ду подальше!!! А Верке-сучке — персонально — ногу в люке сломать. Но не сейчас — так сразу не надо. А попозже. После массажа. Пусть перед больничным отработает, неандерпадла злое…учая…

Итак, очень даже привлекательная фемина разгуливала нагишом по пустынному массажному кабинету, сторонне наблюдала через огромное панорамное окно за потрясающе ясным зимним закатом и вяло ругалась. «Филипс», затаившийся в углу, задорно выдавал «Глазищи» хулиганистым голосом Шевчука — отсюда и ассоциативный крен в сторону не совсем обычных мышей.

— Давай, Юрик, еще разок выдадим этим саблезубым, — желчно пробормотала женщина, щелчком пульта возвращая песню на начальную позицию и прибавляя сразу пять делений громкости. — А то окопались тут, значит, Вивальди, Моцартов им подавай, бляди рафинированные! А-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а!!! Ре-лак-са-ция-яа-ааа!!! Какая, в п…ду, тут может быть релаксация?! Уф-ф-ф, ненавижу…

Вот за таким славным времяубиением мы и застали с вами прекрасную даму. Только, дорогие мои, прошу вас — ради бога, не судите скоропалительно! Дама не имеет даже какого бы то ни было косвенного отношения к той известной категории воспетых нашим братом обольстительных хищниц, которые опаивают мужиков клофелином, промышляют в отелях и занимаются прочими непотребствами на эротико-криминогенном фронте.

Ирина Викторовна Кочергина — красавица, умница, знатная дама. МГИМО — «арабистка», два языка, состояние, муж — преуспевающий бизнесмен, сын — подающий большие надежды шестнадцатилетний эрудит. Родители — высшей пробы номенклатура старорежимной закваски, огромные горизонтальные связи в умирающем, но сохранившем определенные позиции доельцинском ареопаге, который некоторое время назад вершил историю, да и сейчас порой не без успеха влияет на новую формацию.

О вышеупомянутых хищницах Ирина Викторовна знала лишь из литературы да салонных сплетен: «…а муж такой-то — тот самый, влиятельный да сильный, большой баловник оказался! В баньке застукали с двумя шлюшками, сняли на камеру и жене показали. А что шлюшки? Вроде бы эта… ммм… как ее? А — солнцевская братва! Точно. Вот эта самая братва и подложила — явно желая скомпрометировать…»

Ирина Викторовна в силу своего положения имела обыкновение бывать в таких местах, где пахнущие нафталином бывшие «первые леди» с нездоровым упоением слушали Вивальди и Моцарта и при этом с удручающе умным видом могли часами рассуждать о том, например, что Моцарт-де, шустрый мальчик, ловко скомпилировал у Вивальди адажио и обозвал его «La crimosa», а наказать его за то некому было, поскольку славный парень Антонио преставился за пятнадцать лет до рождения ветреного гения, а все предки именитого итальянца оказались кончеными ублюдками, и им было как-то недосуг пойти и предъявить копирайт кому следует. А номенклатурные дочери этих бывших «первых леди» с не менее умным видом вздыхали над преемственностью нонешних мужикантов: Филя, мол, такой славненький мальчишечка, такой обаяшка — а вот надо же, перепевает Тараканьи хиты и тем самым как бы обесценивает свой талант…

— А-а-а-а!!! — вот так кричала Ирина Викторовна, придя домой после очередного такого номенклатурного соберунчика, отказаться от участия в котором было невозможно по ряду объективных причин.

— А-а-а-а, леди-бляди!!! Чтоб вы все сдохли, хронопадлы!!! Чтоб вам все ваши табельные катафалки повзрывали в одночасье!

Да, уважаемые, как вы уже поняли, Ирина Викторовна патологически не переносила номенклатурно насущных Вивальди и Моцарта — и не потому вовсе, что совсем уж плохие парни, а ввиду насильственной пихаемости свыше. И, мягко говоря, особой симпатии к кругу лиц, с которыми вынуждена была общаться, также не испытывала. Представляете, что за удовольствие: как минимум пару вечеров в неделю с выражением цитировать «Лузумийят» аль-Маарри, Хамада и Авиценну (хотя по-арабски ни одна идиотка не понимает, зато лестно — как же, сопричастность!), болтать по-английски о модах восьмидесятых годов с выжившими из ума неврастеничками, всю жизнь проторчавшими в Европе ввиду специфического положения вельможных мужей! Или мило улыбаться их дочкам, у которых одна извилина — и то не в силу ошибки матери-природы, а в связи с частым использованием тесноватой теннисной шапочки. Но увы, такова участь знатной дамы, достойной дочери своих родителей, которая вынуждена постоянно подчеркивать принадлежность к особому кругу избранных и заботиться о своем реноме. Хочешь жить, как живешь, — соответствуй.

Для себя же, для души, так сказать, Ирина Викторовна — то ли в пику суровым обстоятельствам, то ли искренне, всерьез, что называется, перлась от Шевчука. А еще ей нравилось грязно ругаться — разумеется, когда никто не слышит и повод есть. А сейчас повод как раз был. Да какой веский!

Повод имел две составляющие. Первая: дурное настроение по причине неизбежности очередного светского раута в папо-мамином загородном доме, который (раут, а не дом — дом Ирина надеялась со временем заполучить в наследство как единственная дочь) заблаговременно навевал на деятельную статс-даму смертную тоску. Соберутся старперы и их благоверные с дауноориентированными чадами, всем угодливо улыбайся и шути респектабельно. Паноптикум социалистических ошибок и заблуждений, посмертный слепок тоталитарного режима, затхлый дух несостоявшихся ленинских идей, псевдоблеск фундаментального образования… Жуть!!!

Вторая составляющая: Верка-массажистка. Дипломированный специалист, незаменимая деталь клубного интерьера, задавала, вредная девчонка… Достала, дрянь такая! Сначала принялась поучать, когда Ирина велела воткнуть в «Филипс» два диска Шевчука. Этаким менторским тоном, сучка, будто барышню-институтку!

— Релаксация никудышная, Ирина Викторовна, — сколько раз я вам говорила! Вы под Шевчука не расслабляетесь окончательно — он вас будоражит, излишняя алертность, знаете ли… Давайте оставим ваши диски — вы же знаете, у меня тут прекрасная подборка трансцендентальных композиций. А если желаете, я вам классику поставлю — есть очень неплохой сборничек: Гайдн, Моцарт, Вивальди…

— Чтобы я по своей воле полтора часа эту дрянь слушала?! — взвилась Ирина, в принципе привыкшая к назойливым сетованиям Верки по поводу использования «не правильной» музыки. — Ставь, к чертям, Шевчука, а то разнесу тебе тут все к чертовой матери!

Этот раунд Ирина с легкостью выиграла: разумеется, Верка подчинилась и поставила что велели — хотя и поджала губки и всем своим видом показала, сколь она не одобряет такого вот неприличного поведения. Но второй ее проступок был просто возмутительным — то ли сердясь на капризную клиентессу, то ли пребывая не в духе, массажистка вроде бы ненароком смахнула на пол хрустальный флакон с фиалковым маслом, принадлежавший Ирине. Вот тут наша дама вспучилась со всей неистовостью уязвленной фурии.

— Да это просто геноцид какой-то!!! — завопила Ирина, не слушая робких увещеваний массажистки, умолявшей воспользоваться другим маслом, которое имелось в избытке и представлено было полутора десятками вполне приличных номинаций. — Диски мои слушать не дают, какую-то дрянь! Масло мое злодейски разбили, а теперь суют-предлагают какую-то дрянь! Эту дрянь, которой всяких жирных Сергеевых да Саркисяних всяких терли! Терли-терли, к черту, этих жирных, отвратительных бабищ, а потом, значит, на мою бархатную кожу намазывать куски их омертвевшего эпидермиса, да?! Покрывать меня их жирными, смердящими бациллами, да?! Да что же это такое?!

— Господи, да не может там быть никаких кусков, Ирина Викторовна! — чуть не плача, защищалась Верка. — Ну откуда там куски? Вы обратите внимание, здесь же клапанная система: давим, капаем на ладонь, обратно уже ничего попасть не может! Да и руки я дезинфицирую после каждого клиента…

— Не знаю! — противным голосом заявила Ирина. — Ничего не знаю! Мотай! Двадцать минут тебе. Драндулет под окнами — бери, так и быть. Через двадцать минут ты должна вернуться с точно таким же флаконом. Не успеешь — ищи себе работу в Сандунах. Будешь там всяких хачиков за стольник массировать, а они тебя будут лапать за жопу: «…Ай, какой красивый дэвущк!!! Давай чибуращка пагладыть будим мал-мал, нага раздвыгать будим, тудым-сюдым…» Давай-давай — мотай, чего уставилась? На мне татуировки нет! Я вам тут плачу такие деньги, чтобы всякие растяпы мое масло разбивали и всяко разно мною тут помыкали? Давай — я время засекла!

Вот такая вредина. И знаете, побежала Верка как миленькая. Сейчас мчится на Арбат в Иринином «драндулете» — «Мицубиси-галант» и умоляет шофера Славика, чтобы поторопился. Не дай бог не успеть! Хотя могла бы и поспорить. «Такие деньги» — шесть тысяч баксов в год за членство в клубе — не бог весть какая сумма для такой состоятельной дамы, как Ирина Викторовна. И специалист такой квалификации, как Верка, отнюдь не курьер, чтобы по прихоти клиентессы мотаться за маслом. И в Сандуны, естественно, она наниматься не пойдет, коль скоро выпрут из клуба — найдет себе местечко получше, с руками оторвут такую мастерицу.

В общем, было что сказать Верке, но… не посмела. Потому что все из ближнего окружения прекрасно знают, что представляет собою Кочерга (так за глаза обзывают Ирину недоброжелатели). Одно слово — стерва, каких поискать. Красивая холеная тигрица, капризная, балованная, жестокосердная и своенравная, палец не то что в рот — близко к зубам не подноси, откусит по самый копчик…

Погуляв по кабинету минут пять под нахальные увещевания Шевчука, Ирина слегка остыла и собиралась было чистосердечно раскаяться в дрянном поведении. Надо будет Верку реабилитировать по приезде, какая, к черту, может быть творческая работа с клиентом, когда этак вот гоняют? Еще передаст свои недоброжелательные флюиды во время массажа — потом до следующего сеанса будет дурное настроение. Или вообще сглазит, тогда прыщ на носу вскочит в самый неподходящий момент. А с прыщом — нехорошо. Убого как-то — с прыщом. Мужики глазами не пожирают. Или пожирают, но с подтекстом: «Вдуть бы этой… прыщавой. По самое здрасьте, чтобы прыщ отскочил…» Брр!

— Все мы люди, Верунчик, — благостным голосом произнесла Ирина, остановившись перед огромным зеркалом в полстены, вделанным в бронзовую завитушечную раму, и репетируя покаянное выражение лица. — Да, все мы люди и подвержены вспышкам дурного настроения, обусловленного негативным воздействием среды. В смысле, не дня недели, а окружающей нас действительности. Не сердись на старую дуру за нервный срыв, — будешь в моем возрасте — сама поймешь, что к чему. А флакончик этот я тебе дарю — в компенсацию за моральный ущерб. А на будущее…

Однако закончить репетицию «старой дуре» не дали: тонким предателем заверещал вездесущий мобильник — непременный атрибут светской дамы нашего времени.

— Да чтоб вы все сдохли, жабы суринамские! — без перехода воскликнула Ирина, выдергивая телефон из брошенной на стол сумочки. — Я что — не имею права побыть одна?

Звонил заведующий районным филиалом фирмы «Ира». Президентом фирмы являлся муж Ирины Викторовны — Александр Евгеньевич Кочергин. Заведующий нижайше кланялся и просил повлиять на супруга, чтобы не увольнял некоего Салыкова. Да, безусловно, — скот, каких поискать, частенько манкирует и с запахом на совещание приперся… Но сейчас начало года, парень хоть непоследовательный и непредсказуемый, но — талантливый, очень талантливый, приносит огромную пользу… Короче, завал без этого Салыкова…

— Подготовь обоснование полезности этого самородка, — холодно бросила в трубку Ирина. — Анализ: справа плюсы, слева — минусы. И пришли ко мне через два часа — буду дома. Не самородка — анализ! Если минусов окажется больше — не обессудь. Если анализ будет необъективный, я тебя за то, что время отнял… накажу. Скажу Сашке, что ты на меня маслеными глазенками пялишься и давно хочешь мною обладать. Слюной капаешь от вожделения. Ты меня понял?

— Ап… оуэм… ээээ… — бедолага заведующий с разбегу угодил в техническую «вилку» — и так плохо, и этак дрянь. Зная характер Кочерги, легко предугадать последствия: начнешь уверять, что ничего такого и в мыслях не имел, тут же вскинется — ага, значит, ты меня считаешь ни на что такое негодной старухой и мымрой?! Я уже недостойна того, чтобы меня хотя бы мысленно поимели?! А согласиться, что хочешь обладать, — вообще провал. При очередном припадке меланхолии, чего доброго, действительно скажет мужу — вот будет потеха! А Александр Евгеньевич, между прочим, здоровенный мужик с темпераментом медведя-шатуна и рабоче-крестьянскими манерами — не постесняется самолично заявиться в офис и без предисловий начнет окучивать. Попробуй докажи тогда, что ты совсем не то имел в виду!

— Вот и подумай, стоит этот твой Салыков таких душевных трат или ну его к чертовой матери, — злорадно резюмировала Ирина, не дождавшись вразумительного ответа. — Подумай — время есть…

Да, Ирина Викторовна не ограничивалась ролью домовладелицы и повелительницы обожающего ее мужа, которого она вытащила из самых низов и благодаря своему положению в обществе вылепила из него матерого бизнес-хвата. В силу своей природной любознательности и въедливости она по мере сил вникала в суть функционирования фирмы, правильно видя в этом функционировании залог личного процветания и благополучия своей семьи. А потому подобные обращения со стороны сотрудников фирмы были не редкостью — все знали, что если Кочерга сочтет целесообразным, то обязательно убедит мужа принять правильное решение по тому или иному вопросу.

Минут через пять телефон затрезвонил вновь.

— А-а! Сговорились, что ли? — желчно буркнула Ирина, с отвращением глядя на трубку. — Чтоб вы все…

На этот раз беспокоил муж. Униженно извинялся, что не сможет присутствовать на сегодняшнем званом ужине у родителей. И не потому, что не хочет — напротив, горит желанием, стремится, но… Имеются, видите ли, объективные причины: коммерческий директор везет его знакомить с нужными людьми, которые могут поспособствовать в решении ряда вопросов по районному филиалу. Такие связи в нашем деле очень полезны, так что дома будет поздно…

— Да какие там у тебя могут быть нужные люди? — возмутилась было Ирина, собираясь сурово отчитать супруга и напомнить, что все «связи», способствующие процветанию фирмы, — это ее рук дело, результат многочасового корпения на этих самых идиотских соберунчиках старой номенклатуры и тщательного поддержания ровных отношений с приятелями родителей, чтоб им всем взорваться в одночасье.

— Ну, пожалуйста, мамочка, войди в мое положение! — отчаянно вскричал супруг. — Я уже неделю назад обещал, что буду… Ну и что ж я теперь — слово не сдержу?

— Мне не нравится твое поведение, радость моя, — без особого напора сообщила Ирина, прекрасно понимая, в чем дело. Никаких там нужных людей, естественно, не будет — поужинают в «Праге» и до ночи будут тасоваться у коммерческого в бильярдной. Александр Евгеньевич, талантливый администратор и работяга божьей милостью, был в душе непролазно дремуч, во многих общеобразовательных вопросах невежественен и даже в присутствии своей горячо любимой жены отчаянно робел перед ее потрясающей эрудицией и природной светскостью. А теперь представьте себе, что с ним творилось, когда целый вечер приходилось пребывать в скопище шпарящих на нескольких языках рафинированных особей, помеченных печатью фантастической стервозности и источавших тотальное презрение ко всем остальным слаборазвитым индивидам, не принадлежащим к их кругу! В общем, Александр Евгеньевич панически боялся таких вот раутов и под разными благовидными предлогами старался их избегать.

— Да, по мне, уж лучше неделю уголь разгружать, чем разок к твоим предкам наведаться, — как-то по простоте душевной признался он супруге, когда та спросила о впечатлениях. — Я там — как будто голый. Все смотрят и качают головами: обезьяна — не обезьяна, но осел — однозначно…

— Ладно, прощаю, — сжалилась Ирина. Она не то чтобы потворствовала этому маленькому недостатку супруга — просто заметила, что после таких званых вечеров он как минимум пару дней чувствует себя не в своей тарелке. Замыкается в себе, робеет, начинает отвечать невпопад, с сотрудниками стесняется разговаривать. Переживает свою мнимую ущербность. А для дела это вредно. Мужик — животная капризная и прихотливая, к ней особый подход нужен. Если его систематически и правильно приподнимать над собой, он обязательно взлетит и с распростертыми крыльями будет парить над своими владениями, подмечая орлиным взором каждую деталь и мелочь и с надеждой глядя за край горизонта. Тогда он не даст стервятникам с соседних участков утащить со своей земли ни одного барана и обгадить границу своей территории. А попробуй этого орла поставь в стойло, опусти в его нарочитом самомнении — намекни ему, что он неудачник и ни хрена у него в бизнесе без тебя не получается? Или, когда, распаленный звериной похотью, вышеозначенный орел полезет к тебе вечерком в трусики, брось ему, что у него изо рта пахнет? Вот тут он моментально крылья сложит, клюв на грудь свесит, сядет под кустик и начнет сомневаться в себе, искать причины своей несостоятельности. Потом, чтобы его реабилитировать, понадобится втрое больше времени и усилий — трудновато вновь воспарить на прежнюю высоту, будучи столь резко опущенным, да еще самым близким человеком!

— Прощаю, радость моя, — Ирина вспомнила предыдущий звонок и решила на ходу урегулировать проблему:

— Ты приказ по Салыкову подписал уже?

— Вот он, на столе лежит, — с невыразимым облегчением выдохнул Александр Евгеньевич — что там какой-то приказ, когда имеют место такие выдающиеся достижения на личном фронте! — Сейчас подпишу. А что — уже стуканули?

— А ты не торопись пока, — посоветовала Ирина. — Ты разберись как следует.

— Да гад же! — без особой уверенности воскликнул Александр Евгеньевич. — Гад еще тот… Волосатик. Галстуки не носит. Опаздывает. Ну, слов нет — работник хороший, талантливый… А на совещание приперся с запахом. В девять утра! А я его предупреждал уже два раза…

— Не торопись, радость моя, — повторила Ирина. — Нельзя так сразу — с людьми. Это тебе не дрова рубить. Давай так: я разберусь, завтра тебе скажу свое мнение, тогда уже и решишь, как с ним поступить. Тебе же разницы нет, когда приказ подписать — сейчас или утром… Хорошо?

— Хорошо, — покорно согласился Александр Евгеньевич. — Ты знаешь — в таких вопросах я тебе полностью доверяю.

— Ну и прекрасно. — Ирина прибавила кокетливости в голосе:

— Смотри там, у Назаряна, не балуй. Будешь горничную за зад щипать — я тебе устрою. Потом специально у Анжелики поинтересуюсь. Ты меня понял?

— Да чтоб я сдох! — проникновенно воскликнул Александр Евгеньевич. — А потом — с чего ты взяла, что мы у Назаряна будем? Я же сказал, он меня везет к людям… Но в любом случае, кроме тебя…

— Тебе никто не нужен, — лениво закончила Ирина. — В курсе. Но все равно — смотри там…

Отпустив мужа, Ирина трубку не положила, а с нездоровым любопытством уставилась на циферблат массивных антикварных часов, величественно возвышавшихся в углу напротив аналогичной эпохи зеркала. Загадала: если на протяжении последующих пяти минут кто-нибудь еще позвонит, значит, вечер будет безнадежно испорчен и на этом тягомотном рауте ничего полезного сделать не удастся. Только время убьет.

По истечении сорока трех секунд с момента отключения телефона запиликал забытый пейджер, похороненный в недрах изящной косметички.

— Фатум, — печально кивнула в зеркало своему отражению Ирина Викторовна, принимая выражение лица Жанны д'Арк, которой неблагодарные англичане внезапно объявили о намерении подвергнуть ее термической обработке.

— Предопределение. Жизнь прожита напрасно, все усилия впустую. Можно идти топиться в джакузи…

Пейджер гневался: «У тебя два часа подряд все занято. Где ты ходишь? Вика…»

— Пять минут, дорогуша, — пробормотала Ирина, набирая знакомый номер. — Всего лишь пять минут. Что за плебейская склонность к преувеличениям?

— Смола? — раздался в трубке тонкий голосок, более приличествующий балованной нимфетке, нежели тридцатисемилетней даме весом немногим более центнера. — Ты с кем постоянно болтаешь? У тебя по графику вроде массаж! Алле, Смола, чего молчишь?

— Скорее — Кочерга, — ворчливо поправила Ирина. На этот раз ее побеспокоила лучшая подруга: одноклассница Вика Семина — тоже дочь знатных родителей, состоятельная, удачно пристроенная в свое время замуж, сластена, обжора, эротически озабоченная ласковая дура с широченной русской душой и неизбывной предрасположенностью к промискуитету, во многом обусловленной патологическим бездельем и большими возможностями. Впрочем, насчет промискуитета Вика была не в курсе: она в жизни ничего не читала помимо «Муму» и «Анны Карениной», и то, как говорит классик, до сих пор не могла понять, за что же Герасим свою собачку под паровоз пристроил. Куда Гринпис смотрел, блин? Однако, несмотря на непролазную дремучесть, Вика была любимым человеком Ирины — говорю же, душа у нее была широчайшая, в наше время тотального стяжательства и непрерывного поиска выгоды в знакомствах это своего рода раритет, беречь и ценить надобно.

С Викой можно было не церемониться — она понимала подругу с полуслова, спинным мозгом чувствовала все оттенки и нюансы ее умонастроения. А еще она упорно обзывала Ирину Смолой — в девичестве наша дама была Смоленской, согласитесь, куда как более благозвучная фамилия, нежели нонешняя пролетарская…

— Уже семнадцать лет — Кочерга… Чего названиваешь, жиртрест? Делать нечего? Сходи в зал, скинь пару кило!

— Пф-ффф!!! — вяло возмутилась Вика. — Разбежалась! Все бросила и пошла в зал. Хорошего человека должно быть много! Ты «Пышку» Мопассана читала?

— Что-о? — не на шутку удивилась Ирина. — Откуда ты про «Пышку» узнала, деревня? Где это тебя так угораздило?

— У меня теперь Роберт… Ты про Роберта в курсе?

— Это который грузчик из «Московского»? — Ирина никогда не задавалась целью серьезно вникать в очередные перемены на Викиных амурных фронтах. Дело неблагодарное и абсолютно бесперспективное, потому как на фронтах этих царили хаос, анархия и полнейшая разносортица — никакой системы. Единственная константа в этом плане, которой непреклонно придерживалась Викулечка-крохотулечка, — мужланы все, как один, были неимоверно здоровые, отчаянно тупые, невоспитанные и отличались удивительным трудолюбием в постели. Что удивительно — альфонсы Вике пока не попадались. Все ее садуны общались с нею исключительно в силу взаимной симпатии и неудержимой природной потребности — ни о каких вознаграждениях и речи не шло. Ну, разве что ужином накормит после трудовой вахты. Так что были все резоны упоминать хрестоматийную Пьццку — не ввиду схожести ситуации, а в связи с привлекательностью данного женского типа для определенной категории противоположного пола. Однако где Мопассан, а где полуграмотная сладкоежка Вика?!

— Ну ты вспомнила! — опять фыркнула Вика. — Тот Роберт уже давно — тю-тю. Скотина… А этот — танцор из «Айсберга». Красавчик! Стройненький, молоденький, сладенький…

— Нахальный, здоровенный, тупой как валенок и катастрофически переполненный гормонами, — нетерпеливо продолжила Ирина. — Это он тебе про Пышку рассказал? Странно…

— Он умный! — наступательно выпалила Вика. — Сама ты тупая! Он талантливый! Думаешь, я всю жизнь с этими, как ты их называешь… эммм…

— Сперматозаврами, — подсказала Ирина. — Яйценосами. Садунами. Не волнуйся — не всю жизнь ты с ними. У тебя муж — профессор права, доктор юрнаук, один из лучших адвокатов двух столиц. Светило, одним словом.

— В гробу я видала такое светило! — досадливо буркнула Вика и тотчас же сменила тон — будто после бутерброда с хреном отпробовала по ошибке зефира в шоколаде. — А этот Роберт… Он обожает французскую классику. Хочет стать режиссером, ставить эти… постановки какие-то там хореографические. Спектакли типа. Сейчас, правда, у него с деньжатами туговато — не до постановок. Но это временно, это ненадолго. Зато у него много таких же друзей. В смысле, таких же талантливых, этих… эмм… ну, надежды подающих, короче. Вот давеча он ко мне обедать приводил двоих — так они такого мне нарассказывали…

— Ой-е-е! — искренне озаботилась Ирина. — Это что-то новое! Вот это ты угодила, толстуха! Умный, красивый, без денег… И куча таких же друзей? Которых он водит к тебе обедать? 0-хо! А-ха! Ммм-да… Это уже серьезно. Ты напоролась на альфонса, свет очей моих. А это вовсе даже небезопасно — есть целая куча поучительных примеров…

— Педераст, что ли? — заволновалась Вика. — Ты что-нибудь про него знаешь? Так у него вроде все в норме — пашет, как трактор… Ты ничего не перепутала? Еще же «Айс» есть — это там пидармоты тусуются. Айс — это лед значит. По-английски. А это — «Айсберг»! Это же совсем другое, это по-русски — льдина большая…

— Ты у меня просто прелесть! — растроганная столь глубокими познаниями в лингвистике, сообщила Ирина. — Но альфонс — это не совсем то, что ты думаешь, свет очей моих. На этот счет можешь быть спокойна, судя по твоим отзывам, к геям он не имеет никакого отношения. А вот в остальном… Про Пышку, значит, рассказал?

— Книжку дал почитать, — засмущалась Вика. — Прочитала. Очень душевная книжка…

— Да, это серьезно! — оценила Ирина. — Это большое светлое чувство. Если тебя кто-то заставил читать Мопассана… Так-так… А что-то мне этот стройный не того. Мне бы встретиться с этим твоим стройным. Посмотреть на него, в глаза взглянуть. Как бы нам это устроить?

— Так а чего я тебе названиваю? — воодушевилась Вика. — У меня мой плешивый три дня в отъезде. В Питере у них какая-то конференция. Твой красавчик сегодня — как? Никуда-никуда?

— Красавчик в норме, — Ирина пожала плечами — что может случиться с ее супернадежным супругом? Вопрос совершенно неуместный. — Красавчик всегда на месте, при мне. Сегодня я — никак. Сборище у предков. Явка обязательна, опоздавших забивают насмерть французскими булками. А что — сегодня этот у тебя будет?

— Будет с друзьями, — интригующе сообщила Вика. — С теми двумя. Ночевать останутся. Вот я и подумала — может, тебе… А? Парни — улет! Эти, как ты говоришь… Ну, стройные, жгучие, волосатые, глаза горят, могут всю ночь напролет — того…

— Мачо, одним словом, — резюмировала Ирина. — И ты будешь со всеми тремя сразу? Ну и аппетиты у вас, синьорина!

— Я ж тебе предлагаю, — Вика изобразила сострадательный причмок. — Мне не жалко, я о тебе думаю. Думаю — чего она там прозябает? Муж да муж — никакого разнообразия… Твоя массажистка куда умелась?

— За маслом поехала, — Ирина несколько удивилась. — А ты откуда знаешь про массажистку? Ты не на Арбате?

— Делать нечего! — буркнула Вика. — Я дома. А ты ровно дышишь — значит, тебя не мнут. Ты уж из меня совсем дуру-то не делай! Короче — если ты одна, подойди к зеркалу и посмотри на себя. Только не спрашивай — зачем. Просто подойди и посмотри.

— Что за блажь… — растерянно пробормотала Ирина, подходя к зеркалу и внимательно рассматривая свою идеальную фигуру. Никаких неожиданностей — зеркало всегда было верным другом и до сих пор не давало поводов для размышлений. Дожить до тридцати семи, вырастить красавца-сына, поднять мужа до того положения, которое он сейчас занимает, неустанно, вроде бы исподволь, заботиться о делах фирмы — и при всем при этом сохранить внешность, которой позавидовала бы любая студентка, — это, извините, своего рода подвиг. Памятник надо ставить — из бронзы, с обнаженной натуры, в назидание нерадивым молодым мамашам, расплывшимся после первых родов наподобие Вики. Вика, кстати, несмотря на свой обжорный оптимизм и наплевательское отношение к физическим упражнениям, люто завидовала подружке — когда им случалось совместно посещать сауну, чуть не плакала, глядя на Ирину. Правда, зависть эта была неоднозначного свойства — не о красоте и изяществе линий тосковала полнотелая гренадерша, а о недостаточной востребованности этого прекрасного тела.

— Вот, твою мать, какая досада! Такая… такая… и все это — одному! — возмущалась Вика, беззастенчиво рассматривая подругу. — Да ну как же так, а? Да я б на твоем месте всех мужиков сгребла в кучу, на кого глаз бы положила! Они бы у меня в ногах валялись и кругами писяли от страсти…

— Посмотрела?

— Посмотрела. И что?

— Хороша?

— Ничего, как обычно, — пожала плечами Ирина. — Могу рецептом поделиться. Немедленно прекратить валяться на диване и смотреть видак подряд по двенадцать часов. Прекратить жрать жирное, мучное и сладкое, в меню иметь преимущественно фрукты и овощи, ежедневно 30 км на велотренажере, сорок минут специальная гимнастика, растяжка, циркулярный душ, джакузи. Три раза в неделю — бодибилдинг под присмотром хорошего инструктора, два раза в неделю — массаж, в субботу четыре часа подряд — волейбол в профессиональной команде, каждое воскресенье — сауна. Знаешь — ничего сложного, все предельно просто и, поверь на слово, приятно, когда втянешься. Полгода назад, ты помнишь, ногу вывихнула на волейболе — так за неделю чуть с ума не сошла от вынужденной неподвижности. Это как наркотик, привыкнешь, потом за уши не оттянешь. Ну как рецепт — принимается?

— В гробу я видала твои рецепты! — воскликнула Вика. — Я тебя зачем к зеркалу погнала — ты на себя посмотри! Ты думаешь, оно всю жизнь так будет? Такое упругое, приятненькое, стройненькое, завлекательное для мужиков?

— Мне недавно сообщили страшную тайну, — заговорщицки понизила голос Ирина — она уже поняла, к чему клонит Викуша: тема старая, избитая и в какой-то степени даже болезненная. — Я тебя прошу — ты только никому, ладно? Ни-ко-му-шеньки! Так вот — оказывается… ой, даже и не знаю, как тебе сказать… оказывается, оказывается… оказывается, мы все умрем… Представляешь?! И упругие, эластичные, сексуально-дразнящие, суперпривлекательные, из кожи вон лезущие, чтобы соответствовать, и обжоры-жиробасихи, пятитонки, что живут в свое удовольствие, спят да жрут. Все-все! Состаримся и умрем — паритетно, независимо от толщины слоя целлюлита…

— Ой-й — и дура же ты, Смола! — застонала Вика. — Я ей серьезно, а она все хиханьки да хаханьки… Не жалко?

— Себя?

— Тебя-тебя — красоты твоей! — гаркнула Вика. — Надо же, за семнадцать лет ни разу на сторону — все время с мужем! Нет, я тебя как-нибудь проучу — расскажу всем. А то у нас все думают, что ты у нас эта… секс-бомба, короче, мужиками крутишь как хочешь, меняешь на неделе по паре… Мужики вьются вокруг, кругами писяют, думают — краля еще та, а она…

— Достала, — не выдержала Ирина. — Говори, чего хочешь, и отваливай — надоела.

— Роберт с друзьями, — без обиняков приступила к делу Вика. — Я им фотки наши показывала. На пляже и в бассейне тоже, ты там есть…

— Совсем с ума сдурела? — всполошилась Ирина. — Ты что, не в курсе, что именно с этого начинаются всякие грязные шашни, фотомонтажи-шантажи?! Я тебя убью, если будешь кому попало показывать мои снимки!

— Да ты же там не голая! — успокоила Вика. — Ну и что — в бассейне? Брось ты, не бойся — ничего такого! Мальчишки славненькие, сладенькие такие, юненькие — какие там грязные шашни? Им бы сейчас потрахаться всласть да пожрать как следует — возраст такой.

— Они меня хотят, эти твои танцоры? — лениво зевнула Ирина, укладываясь на массажный стол и прикрываясь простыней, — надоело, что вездесущее зеркало, пристроенное неким хитрым образом, шпионит за каждым ее шагом. — Заочно, по фотографии, не нюхав, не видев вживую ни разу… Да?

— Так хотят, так хотят — кругами писяют! — заверила Викуша. — Слюнями брызгают, глазенки светятся! Говорят: «Ух-ххх, мы бы ее с ног до головы облизали! Мы бы ее… Ух-ххх!!!» Я тебе что хочу сказать… Ну если они со мной скачут добрых часа полтора… Ты представляешь, что они с тобой вытворять будут? Нет, ты представляешь?

— Все, я отключаюсь, — буркнула Ирина. — Старая толстая потаскуха — у тебя одно на уме. Звони, когда будешь пребывать в состоянии сексуальной пассивности. Сейчас с тобой невозможно общаться.

— Да я же о тебе забочусь, идиотина! — с жаром воскликнула Вика. — Какие мальчики! Ты представляешь, что они будут с тобой вытворять? Хоть что вспомнить-то будет — а то будешь сидеть на завалинке через десяток лет и тосковать: эх, и дура же я была, такие возможности упускала… А? А еще — на старости лет, как узнаешь, что твой красавчик тебе рога ставил направо и налево, вот тебе обидно-то будет! Они, когда помирают, об этом рассказывают. На этом, как его, на смертном одре. Или одере…

— Это из личного опыта? — холодно осведомилась Ирина.

— В кино видела, — нимало не смутившись, заявила Вика. — Да какая разница! Вот, вроде весь правильный, хороший, а потом ка-а-ак выдаст все! И секретарши, и массажистки, и… и… короче — ужас! Вот обидно-то будет!

— Это ты про моего?!

— Да ну не про своего же! Мой уже на ладан дышит. А твой — ого-го мужчинка, такой любую бабу…

— Никогда, — Ирина даже не сочла нужным возмутиться — вопрос решенный, чего с дурочкой спорить? — Мой — никогда в жизни. Он меня боготворит. И не без основания, сама понимаешь…

— Да так-то оно так, но… они же, мужики, все на одну колодку, — компетентно заверила Вика. — Как юбку увидит — все дыбом встает, даже галстук, про все забывает. Не обидно будет, что он — ага, а ты — ни-ни?

— Дура-дура, в лес подула, сено ела, одурела, — скороговоркой выпалила Ирина. — Правильно, они все кобели… Но что касается моего — никогда. Ты поняла? Ни-ког-да! Представишь доказательства — я тебе свою дачу подарю. Это не шутка. Еще какие аргументы?

— Ну какие тут могут быть аргументы? — Вика вдруг взмолилась:

— Голубушка! Ласточка моя! Да ты не говори сразу «нет» — ты подумай хотя бы с минуту. Представь себе, как это будет…

Ирина закатила глаза и ради приличия умолкла на минуту, прислушиваясь к шуму мотора за окном — прибыла несносная Верка на ее машине. Интересно, каков результат — с маслом или как?

— Мне бы твои проблемы, Викуша, — пробормотала Ирина, удаляя телефон от головы. — Мачо, говоришь… Хм!

Да, как это ни покажется странным, Ирина Викторовна — красавица, умница, светская стервоза, каких поискать, — на протяжении всей совместной жизни с супругом ни разу ему не изменила. Хотя условий для амуров было — хоть отбавляй. И средства позволяли, и возможности все имелись, и — абсолютно точно подметила ласковая толстуха Викуша — мужики штабелями падали к ногам, вились вокруг, справедливо полагая, что дамочка с такой внешностью непременно должна пользоваться ею в полном объеме…

Нет-нет, не подумайте плохого — Ирина во всех аспектах совершенно нормальная женщина, и ничто человеческое ей не чуждо. При виде любого здорового симпатичного мужика, который отвечает определенному своду специфических требований (хорошо пахнет, уверен в себе, уважает женщину, умеет говорить, еще больше умеет слушать, наделен юмором и самоиронией, независим, горд и великодушен) и смотрит с красноречивой нежностью, у нашей красавицы сладко обмирает сердечко, начинают блестеть глаза, горячая волна дисциплинированно разливается в низу живота, а губы слегка набухают от прилива крови. Но!

Во-первых, Ирина обладает изощренным воображением. Она мгновенно прокручивает в мыслях то «кино», которое могло бы у нее получиться с тем или иным представителем противоположного пола. Представляет в мельчайших подробностях и красках, парит на крыльях, от осязаемого чувственного всплеска, мысленно взрывается сконструированным ярким оргазмом… и все в тех же красках и деталях медленно планирует на уставших крыльях воображения обратно в исходную точку. А в этой точке — сами знаете, когда отсутствует крайнее возбуждение, улетучившееся с разрядкой, остаются только обычные бытовые последствия. Шутливые намеки, полные скрытого смысла, нервозное состояние, обусловленное зависимостью от степени болтливости и порядочности поиметого накануне субъекта, чувство вины, озабоченность по поводу дальнейшего поведения вышеупомянутого субъекта в плане притязаний на твою независимость и тем паче финансы… А коли вдруг субъект окажется закамуфлированным маньяком и что-нибудь такое непотребное выкинет? Брр… Да здравствует полет воображения! Если его как следует отрегулировать да развить, он избавляет от многочисленных неприятностей и катастроф нравственного порядка.

Во-вторых, у Ирины Викторовны имеется хорошо отлаженный и надежный инструмент, позволяющий во всех аспектах воплощать порывы этого самого изощренного воображения на практике. Да, тут вот такой маленький нюансик: воображение — это, конечно, хорошо, но если оно ничем не подкреплено в практическом плане, это просто душевные терзания и чистой воды мысленное самоудовлетворение вручную, простите за грубость.

Итак, инструмент имеется — это муж. Тот самый типаж, который так нравится Викуше. Тот самый Александр Евгеньевич, здоровенный волосатый сибиряк с темпераментом медведя-шатуна, недюжинными мужскими способностями и рабски послушный любому волеизъявлению обожаемой супруги. Повращается наша дама в свете, нахватается впечатлений, затем — шасть! К мужу в койку. И вертит его как ей заблагорассудится: сделай так да сделай этак — а сама при этом мчится вдаль на волне своего прихотливого воображения. Очень удобно — дешево и безопасно, никаких последствий. А порой, когда совсем уж чувства нежные душат, Ирина Викторовна снимает дорогой номер в приличном отеле, тащит своего) благоверного туда, одевает как ей заблагорассудится, опрыскивает приличествующим случаю парфюмом, добавляет необходимые аксессуары: свечи, шампанское, музыку, острые закуски и занимается этим вне ложа. На столе, на спинке кресла, на подоконнике — и так далее. Единственное требование к мужу: «Ты только молчи, ради бога, родной мой, рот свой сибирский неотесанный мужланский не разевай…»

— Мачо — это хорошо, — задумчиво произнесла Ирина, возвращая телефон на исходную позицию и с интересом глядя на вошедшую в кабинет Верку с пакетиком — слегка запыхавшуюся, но вполне удовлетворенную результатом поездки. — Но, извини, Викуля, — сегодня никак. Я тебя очень люблю, пышка ты моя сдобная, но… развлекайся одна. Это ведь твой рогатый укатил на три дня, а мой безрогий, увы, постоянно при мне. И все время требует исполнения непосредственных обязанностей — как стемнеет, а то и раньше. Как штык. Так что — целую, радость моя…

— Я нашла его, Ирина Викторовна, — доложила Верка, разоблачаясь и готовясь к процедуре. — За счет клуба записать?

— Запиши иа мой, — смилостивилась Ирина. — И — я тебе дарю его. За моральный ущерб. Мни давай — мне скоро ехать…

* * *

…Пообщавшись с супругой, президент фирмы «Ира» Александр Евгеньевич не стал задорно кричать «О-е!» и изображать характерный жест выставленным вперед локтем, подражая американским киногероям. Несмотря на внешнюю столичность и светскость, он так и остался до мозга костей дремучим сибирским мужиком, имел свои специфические понятия о патриотизме и за два десятка лет проживания в большом городе таежных привычек насовсем не утратил. А потому, аккуратно нажав на мобильнике кнопку отбоя, ласково отложил телефончик в сторону, с хрустом потянулся и, улыбнувшись во весь рот своему некачественному отражению в полированной столешнице, счастливо прошептал нараспев:

— За-е-би-ись!!!

Затем двумя рывками избавился от галстука, глянул на часы и, нажав кнопку селекторной связи, отдал распоряжение секретарше:

— А ну, сделай мне заведующего районным филиалом. И — свободна.

— Заведующий на проводе, — доложила спустя несколько секунд секретарша. — Я пошла?

— Пошла, пошла, — разрешил президент и буркнул:

— Ну?

— Александр Евгеньевич? — настороженно осведомился динамик селекторной связи голосом заведующего районным филиалом.

— А-а-а, это ты?! — будто давным-давно не виденному другу сказал президент заведующему, с которым общался сегодня несчетное количество раз. — Рад, рад… А чего домой не идешь? Рабочий день кончился вроде.

— Так это… — заведующий замялся. — Вот как раз собирался — кое-какие вопросы нужно закончить…

— Отчет посмотреть, звякнуть Маме насчет Салыкова, — в тон добавил Александр Евгеньевич. — Да? Понимаю — важные дела. О-очень важные!

— Я не… право, даже и не знаю, Александр Евгеньевич, откуда вы такое могли…. — рассыпался от неожиданности заведующий — в обычное время, коли к стенке не прижимать, мужик, в общем-то, хваткий, сметливый и языкастый. — Право, это какая-то ошибка, я даже и… Зачем мне Маме… пардон, Ирине Викторовне, право…

— Да хоть право, хоть лево — ты Маме стуканул, больше некому! — вполсилы рявкнул президент, легонько пристукнув кулачищем по столу: органайзер подпрыгнул, жалобно дзенькнув содержимым. — С потрохами сдал! Контра ты, Мишаня, — вот что я тебе скажу. А вот теперь ты скажи мне: что я сейчас буду с вами делать?

— А что вы с нами будете делать? — после непродолжительной паузы поинтересовался заведующий со сквозящей заинтригованностью. в голосе, но без должной робости — прекрасно знает стервец, что президент каждого усердного работника ценит на вес золота, ругать может сколько влезет, а вот насчет сильно обидеть деньгой или паче того уволить — только в самом крайнем случае, за большие личные заслуги перед обществом. Это нужно, как Салыков, регулярно опаздывать на совещания, несколько раз нажраться и при этом попасться на глаза главе фирмы.

— А я вас поручительством скреплю, — игриво сообщил Александр Евгеньевич и коротко хохотнул, довольный своей скоропостижно родившейся задумкой. — Как в старые добрые времена, при социализме.

— То есть вы хотите сказать, что я должен поручиться за Салыкова? — с некоторым облегчением выдохнул заведующий. — Это — всегда пожалуйста. Я вас заверяю, что приму все меры… что проведу соответствующую работу, предотвращу последствия, прослежу…

— Ты лучше проследи за сосками своей секретарши, — наставительно порекомендовал Александр Евгеньевич. — Как торчком стоят, набухли — значит готова. Дверь на замок и — вперед… Нет, гусь лапчатый, так не пойдет — неконкретно это. Вы у меня его всем табором на поруки возьмете. Помнишь, как раньше в трудовых коллективах нарушителей брали на поруки?

— Мы-то, конечно, возьмем — без проблем, — несколько удивился заведующий. — Но вам-то что это даст? Моего поручительства недостаточно?

— Мне это даст деньги, — не стал скромничать Александр Евгеньевич. — А твоего недостаточно, потому что — мало. Мне больше нравится, когда много. Тут только будет небольшая разница… Раньше же как на поруки брали — безадресно, скопом. Когда отвечает коллектив — не отвечает никто, старый принцип социализма. А сейчас как мы поступим?

— И как же мы поступим? — настороженным эхом отозвался заведующий.

— Соберем заявления со всех, кто желает брать на поруки Салыкова, — пояснил Александр Евгеньевич. — А в тексте заявления должен быть такой пунктик: как только Салыков нажрется в очередной раз, прошу удержать с меня премию по итогам месяца. За то, что поручился за такую скотину. Нормально?

— Но это же произвол! — нахально возмутился заведующий. — Ничего себе — нормально! Ни в одном договоре нет таких пунктов, в соответствии с которыми за чью-то провинность можно наказывать другого! Это черт знает что такое, извините меня, Александр Евгеньевич!

— Извиняю. В договоре также нет ни одного пункта, предписывающего мне удерживать алкоголика, допускающего неоднократное употребление спиртного в рабочее время, — как по писаному отчеканил Александр Евгеньевич. — А есть как раз наоборот — читай раздел шестой, пункт три. В случае с Салыковым мы с вами выходим за рамки договора. По вашей, между прочим, инициативе. Я никого не заставляю писать эти дурацкие заявления. Не хотите, дело ваше, я сейчас же приказ подпишу, завтра — расчет. Желаете пьянчугу в своем коллективе сохранить вопреки всем нормативным положениям — так и быть, пойду вам навстречу. Но уж и вы не увиливайте. Я выхожу за нормативные рамки — и вы тоже. Кто там у вас без Салыкова жить не может? Отдел? Весь филиал? Для меня — чем больше, тем лучше. Пусть жрет на здоровье, я вашу премию с удовольствием заберу. Нравится?

— Вот вы… право, как-то вы все это нестандартно повернули… — с сердитой растерянностью пробормотал заведующий. — Не думаю, что это вызовет бурю восторга у сотрудников — даже тех, кто действительно пострадает с уходом Салыкова… Однако мне нужно пообщаться с людьми, я сразу так не готов вам…

— А сразу и не надо, — великодушно разрешил Александр Евгеньевич. — Завтра на совещание ко мне не надо — я сам к вам подскачу. Собери в 9.30 весь филиал, поговорим. Только мне без агитаций там, смотри! Дело сугубо добровольное, никакого принуждения. Насчет суда и не заикайся — я проконсультировался с нашим юристом (тут президент, мягко говоря, несколько преувеличил — сами понимаете, идея пришла к нему совершенно спонтанно, какие могут быть консультации!). Хочешь порадеть за товарища, веришь, что он оступился ненароком, — пиши. Не веришь — пошел товарищ в жопу, премия дороже. А то смотри, может, мы и разговор зря ведем и тебе уже перехотелось за Салыкова просить?

— Я, право, затрудняюсь… — признался заведующий.

— Ты мне это «право» брось — это слово-паразит, — назидательно пожурил подчиненного Александр Евгеньевич. — В любом случае — если передумаешь, позвони завтра до 9.00 Чтобы я не тратил время на езду в ваши края. Все — бывай, не кашляй…

Вот так мимоходом расправившись с делами, Александр Евгеньевич резко крутанулся в кресле к небольшому плакатику, пришпандоренному на стене сбоку от рабочего стола — чтобы не бросался в глаза посетителям. И, завершая рабочий день давно сложившимся ритуалом, с удовольствием озвучил содержание плакатика, стараясь подражать некогда слышанному в тайшетском поселковом клубе суровому социалистическому поэту, с надрывом вещавшему ужратым в дрезину бамовцам о сказочной романтике железных магистралей, гармонично сочетающейся с необходимостью ударно трудиться во благо Родины.

… Нервы в кулак — чувства в узду, работай — не ахай!

Выполнил план — посылай всех в п…ду! Не выполнил — сам пошел на х…и!

В. Маяковский

Многие, кто имел в фирме право голоса, сильно сомневались в подлинности авторства В. Маяковского и вообще за плакатик этот скандальный Сашу порицали. Но он упорно боролся с такими порицателями и снимать плакатик не желал: там был, помимо текста, карикатурно изображен расхристанный мужлан сельскохозяйственного типа с шалыми глазами, молотком в одной руке и бутылкой водки в другой. И знаете, глядя на изображение, у каждого сразу создавалось поразительное впечатление, что мужик закончил работать, молоток собирается упрятать в ящик с инструментами, а водку выпить — с глубоким чувством исполненного долга. Плакатик за пять минут накатал большой друг Саши — какой-то безвестный столичный карикатурист, который всегда говорил ему что-то типа: «От тебя прет первобытной силой, здоровьем и чистотой. Храни это. Не давай окружающим урбанизировать твою самобытную натуру…» Карикатурист тот вскорости помер. Теперь снимать плакатик — вроде как предать память о хорошем человеке. Вот и пусть себе висит, напоминает о смысле бытия.

Солидарно подмигнув мужлану на плакатике, Александр Евгеньевич в предвкушении полноценного отдыха потер ладони, подвинул к себе мобильник и занялся организацией предстоящего вечера.

Сначала позвонил коммерческому директору — Назаряну, который третий день грипповал без выезда на работу. Как раз в этот период по столице прошуршал какой-то вздорный вирус, избирательно зацепивший преимущественно почему-то рыхлотелых толстяков, страдавших чревоугодием и малой подвижностью.

— Я болею, — с ходу начал качать права Назарян, услышав в трубке голос шефа. — Да и рабочий день уже — того. Ты мне еще пару дней дай поваляться, в пятницу буду — как огурчик.

— Мне нужно алиби на сегодняшний вечер. Выручай, Карен, — пропустив тираду коммерческого мимо ушей, попросил Александр Евгеньевич.

— На какой период? — несколько настороженно уточнил Назарян — тертый хитрован в житейских делах, все схватывающий с полнамека, но вечно опасающийся каких-либо подвохов. Согласитесь, если человек звонит и просит организовать алиби, значит, есть все основания предполагать, что он планирует заняться какими-то неблаговидными делишками и косвенно собирается втянуть тебя туда же.

— От семи вечера и до полуночи. Для Ирины. Понимаешь — ее предки опять званый ужин устраивают…

— А-а, вон что, — облегченно вздохнул Карен — он прекрасно знал о непростых отношениях президента фирмы с номенклатурным окружением Ирининых родителей. — Ну, заметано. И где мы?

— Поехали к нужным людям, которые могут помочь с землей для расширения районного филиала, — простецки выдал Александр Евгеньевич. — Настолько нужные люди, что пришлось больного из дома вытаскивать. Угу? А детали сам придумай, мне завтра скажешь. Только вот с Анжелой — как?

— Давай уберем, — понизив голос, предложил Карен. — Она в последнее время слишком много болтает. Сколько сейчас стоит «заказать» толстую вредную армянку с тремя фарфоровыми зубами?

— Армянские шуточки, — оценил Александр Евгеньевич. — А серьезно?

— Серьезно? — коммерческий как будто призадумался, затем с воодушевлением выдал:

— Ага! Прокачусь-ка я в «Апэнддаун»! Три дня валяюсь — со скуки чуть не сдох. А Анжеле скажу, что с тобой — к людям. Если что, подтвердишь. Давай я сейчас пройду на кухню, а ты позвони еще раз. Анжела как раз на стол собирает — мы ужинать будем. А я повозмущаюсь — поужинать не дал, больного из дома вырвал. Идет?

— Вот черт… ну, ладно, давай, — без особого энтузиазма согласился Александр Евгеньевич — возможная перспектива общения со своенравной женой коммерческого, патологически не переносившей нарушителей домашнего распорядка, совсем не вписывалась в атмосферу маленького мужского праздника, обещанного шестичасовой свободой и грядущими приятными приключениями. Но, как известно, бесплатные пирожные бывают лишь в гуманитарной помощи слаборазвитым регионам — такое алиби, как Анжела, следовало заработать.

Алиби удалось вырвать без особых эксцессов — общаться с Анжеликой не пришлось. Хитромудрый Назарян чего-то наплел своей супружнице, сердито буркнул в трубку: «Сейчас выезжаю», — и отключился.

— Ну, слава богу, — возрадовался Александр Евгеньевич, однако не преминул ворчливо добавить:

— В «Апэнддаун», видите ли, ему приспичило. Мерин старый…

Второй звонок был по существу: Ибрагиму. Вот тут получилась небольшая заминка, чреватая срывом тщательно спланированного мероприятия.

— Извини, дорогой, сегодня не получается, — виноватым голосом сообщил Ибрагим. — Понимаешь — друзья попросили. Хорошие друзья, никак нельзя отказать — обидятся. Я же не знал, что ты сегодня захочешь. Почему заранее не предупредил? Я бы что-нибудь придумал.

— Вот так номер… — озадаченно пробормотал Александр Евгеньевич. Ибрагим с утра инспектировал пригородные АЗС, в головном офисе не появлялся, а специально вызванивать его для решения такого интимного вопроса было как-то недосуг, неудобно, небезопасно. Кроме того, в течение дня Александр Евгеньевич еще не мог поручиться, что удастся уговорить повелительницу избавить его от присутствия на ненавистном званом ужине. Да и сложившаяся за полгода установка подвела — до сего момента «блатхата» Ибрагима в любое время была готова верой и правдой послужить президенту «Иры». — Вот так ничего себе… А тебе Адил ничего не говорил?

— Я его уже три дня не вижу, — печально доложил Ибрагим. — Молодой, ветер в голове — сказал же, приходи каждый день кушать, обедать, ужинать. Не приходит. Бывает, на неделю пропадет — потом говорит, что занят — экзамены там, зачеты, туда-сюда… Что с этой молодежью творится — вообще головы на плечах нет!

— Ну и что мне теперь — номер в гостинице снимать? — сердито воскликнул вконец растерявшийся Александр Евгеньевич — до сих пор ему ни разу не приходилось опускаться до решения таких, казалось бы, мелочных и незначительных вопросов, которые требовали наличия определенного житейского опыта и специфической практики. — Ну… хоть подскажи, куда там поехать, чтобы… Чтобы никто не знал и прилично было… Вот черт!

— Зачем гостиница, дорогой? — обиженно воскликнул Ибрагим. — Место всегда есть, это не проблема. Просто обидно, что так получилось, нехорошо как-то получилось, неожиданно… А место есть — тоже, между прочим, неплохое место, тихое, спокойное, приличное…

— Адрес давай, — буркнул Александр Евгеньевич, вытягивая из органайзера карандаш и доставая блокнот — потом нужно будет запомнить и стереть, как бы Мамочка не залезла ненароком.

Ибрагим продиктовал адрес. Александр Евгеньевич, хорошо знавший расположение улиц ставшего родным города, несколько просветлел лицом: имелось затаенное опасение, что экстренно обнаружившаяся «явка» Ибрагима будет располагаться у черта на куличках — где-нибудь в Южном Чертаново або в Северном Бутово, и окажется каким-нибудь гнусным вертепом, набитым венерическими малолетками и обкуренными казбеками (так Саша, слабо разбиравшийся в национальных особенностях кавказских народов, навеличивал всех подряд кавказцев, включая и соплеменников Ибрагима — ингушей. А хитромудрого Назаряна, между прочим, кавказца тоже, он к данной категории и не думал относить, потому как столичные армяне давненько перестали быть для всех явно выраженными носителями этноса и трансформировались в коренных москвичей). Против ожидания адрес оказался в районе Крымского Вала — двадцать минут езды от головного офиса «Иры», если по прямой и без автопроисшествий.

— Ну и что у нас там? — все так же ворчливо поинтересовался Александр Евгеньевич, не торопясь выпускать вроде бы проштрафившегося заместителя из виноватого состояния. — Коммуналка с чугунной ванной и одним толчком на восемь семей?

— Зачем обижаешь, дорогой! — аж взвизгнул Ибрагим, от возмущения путаясь в родах и числах:

— Хороший квартира, нормальный, приличный — три комната, бабка один, обстановка туда-сюда, все есть!

— А что за квартира? — несколько сбавил тон президент: услуги, между прочим, ненормативного характера, сугубо личные и экстренные к тому же — не стоит так нагнетать обстановку из-за собственной безалаберности. — Соседи, обстановка… как там? Что за бабка?

— Все нормально, все хорошо, — поспешил заверить Ибрагим. — Все прилично. Кухня, ванная, спальня — все в твоем распоряжении. В большой комнате музыкальный центр, всякие диски. Видяшник тоже есть — всякие кассеты есть. Я позвоню. Придешь, скажешь — от Ибрагима, бабка к себе в комнату спрячется — гуляй как хочешь. Она за это деньги получает. Только машину во двор загони, не бросай снаружи. Там арка есть — въезд во двор. Снаружи пацаны могут зеркало открутить или «дворники» — есть там такое. Которые во дворе машины есть, те не трогают, типа своя территория. А так — все прилично…

— Ну и славно, — отмяк сердцем Александр Евгеньевич. — Во двор так во двор. Молодец, Иба, выручил. Бывай, не кашляй…

Позвонив в гараж, президент «Иры» велел подогнать свой рабочий «Volvo-550» к парадному, а водителя отпустил, распорядившись явиться завтра как обычно. Затем спрыснулся одеколоном, надел плащ и покинул головной офис. Охранники в вестибюле, наблюдавшие за отъездом главы фирмы, восприняли факт самоличного автоводительства хозяина как нечто вполне ординарное и даже обсуждать промеж себя не стали — Александр Евгеньевич слыл большим любителем порулить и частенько обходился без услуг шофера.

— Эх, и люблю я это дело! — воодушевленно воскликнул Саша, резко разгоняясь на коротком отрезке, врубая магнитолу и с пробуксовкой и тормозным скрежетом сворачивая налево за угол. Вираж получился вполне голливудский — чуть правым фонарем телефонную будку не зацепил. Выровняв «Volvo», наш лихач утопил по шляпу педаль газа и от избытка чувств продекламировал с подвывом:

— Девки — в кучу! По ранжиру — становись! Гром гремит, земля трясется, по Москве ебун несется! Ух-х-х, я вам задам…

Да-да, уважаемый читатель, предвижу, что кое-кто на этом самом месте досадливо крякнет, испытывая горькое разочарование, а иные (которые сами такие) обрадованно воскликнут: «Ага! А что это за возгласы ненормативного характера он там издает, уподобляясь пьяному прапорщику, по недоразумению угодившему в раздевалку женской бани? И куда, вообще говоря, покатил этот президент-работяга, добродетельный отец семейства, достойный муж своей верной жены?!»

Ну что за вопросы, дорогие мои? Куда, куда… Абзацем выше написано же — за угол. Налево…

Глава 3Принцип «меньшего зла»

…Некоторые считают, что у них доброе сердце. На самом же деле у них просто слабые нервы… Мария Э.Эшенбах

— А ну — бегом оба в машину, — распорядился Антон после недолгой паузы, отбирая у Сашко карабин и прикладываясь в сторону «таблетки». — Сашко — за руль, нога на газ, ключ на взвод. По команде — старт.

— Может, завести сразу? — проявил инициативу Сашко. — Пока прогреется, то да се…

— Нас оттуда не видно. Не стоит раньше времени привлекать внимание. И не вздумайте прудить в костер, — не оборачиваясь, произнес ровным голосом Антон.

Казачата озадаченно переглянулись: они как раз встали у костра и приспустили штаны — на предмет быстренько ликвидировать пламя как демаскирующий фактор.

— Спиной чует, — уважительно прошептал Серьга, поправляя штаны. — Во какой! А атаман сказал — кто костер оставит в дровах, быть пороту на съезжей. Скажи ему — может, он не знает?

— Все он знает, — торопливо буркнул Сашко, тоже подтягивая штаны. — Прально грит: ща прыскать учнем — дыму будет невпроворот. Аида…

«Таблетка» медленно сползла по крутояру, с грехом пополам миновала брод и встала напротив расположившихся на пикник омоновцев.

— А и вовремя же вы присели тут, хлопцы, — одобрительно заметил Антон, переводя прицел на дымящийся переносной мангал, от которого трусцой спешили трое, требовательно размахивая оружием и что-то крича. — Те же и… — хмыкнул Антон, рассматривая троицу: Колян и новенькие — «притертый» со своим водилой остались у мангала. Поближе к жратве, подальше от неприятностей. Вот он, опыт-то! — И без «и», — закончил Антон. — Просто те же. Бдительность — наше оружие… Ну-ну…

Троица между тем безотлагательно приступила к осмотру «таблетки». Подручные Коляна встали в пятнадцати метрах, направив стволы на машину, а сам «большой» отчего-то вдруг снизошел до выполнения обязанностей второго номера досмотровой группы, которого, кстати, в известных ситуациях убивают самым первым: распахнул все дверцы, поднял капот и выдворил наружу путешественников. Таковы оказалось всего двое: чеченский дед в папахе и молодая горянка, готовая, судя по остро вздувшемуся животу и замедленным неловким движениям, в любой момент подарить этому хмурому миру новую жизнь.

— Действительно, рожать везут, — успокоился Антон, мгновенно прибросив в уме расположение близлежащих населенных пунктов с той стороны границы. Национальная гордость и суверенитет — это, конечно, дело серьезное. Но в радиусе 50 км единственная цивилизованная больница — в казачьем райцентре. И чеченка из богатого тейпа: те, что попроще да победнее, по нонешней сумятице рожают дома, под присмотром бабки-повитухи…

Поставив задержанных у капота, Колян с минуту торчал у боковой двери отсека для транспортировки лежачих больных и, оживленно жестикулируя, разговаривал с кем-то, обретавшимся внутри.

— Лежачий, — предположил Антон. — Возможно, «трехсотый».[7]«Дух»?

Колян, пообщавшись с тем, кто был в салоне, достал из кармана пачку сигарет, одну заложил за ухо, а пачку, просунувшись в салон, презентовал.

— Наш «трехсотый», — с некоторым удивлением констатировал Антон. Табачком на войне делятся только с товарищами, будьте уверены, никому из противного стана и сигаретку не дадут. Разве что перед расстрелом в качестве выполнения последней просьбы. — Однако странный букет. Две нохчи и наш «трехсотый» — что бы это могло быть?

Убедившись, что в машине никто не прячется, а запрещенные к провозу предметы отсутствуют, Колян сделал знак подручным, чтобы подошли поближе, и приступил к индивидуальному осмотру граждан — иначе говоря, принялся обыскивать чеченского деда и молодую горянку.

С дедом проблем не возникло — папаху и бекешу долой, ощупал, обхлопал всего с ног до головы, помял верхнюю одежду, рубаху расстегнул до пупа: плечи и пальцы рук — к осмотру! Обнаруженный на поясе у деда нож — какой же нохча без ножа! — отобрал в качестве сувенира — нечего с холодным оружием разгуливать. Вот и все, собственно. Принять вправо, отойти на пять шагов, повернуться спиной, ждать команды. Обыскивать омоновцы умеют — работа такая.

С молодой чеченкой возникли сложности. Скидывать верхнюю одежду она не пожелала, а когда омоновец попытался ухватить даму за отворот теплой меховой куртки, она сильно ударила невежду по руке и что-то сказала — судя по изменившейся физиономии старшего досмотровой группы, явно не комплиментарного характера.

Колян раздумывал недолго: изловчившись, он ухватил-таки дамскую куртку за отворот, дернул, обрывая пуговицы, и сильно толкнул чеченку к капоту, разворачивая спиной к себе. Женщина пронзительно крикнула — слышно было даже у штабеля, на котором залег Антон. Дед чеченский отреагировал соответствующим образом — развернувшись, он скрючил перед собой руки и шустро поковылял к обидчику, намереваясь, очевидно, не откладывая в долгий ящик, преподать тому урок вежливости. Один из подручных Коляна, заученным движением рванув автомат с плеча, в два прыжка догнал деда и долбанул его прикладом в голову. Старик рухнул на колени, уперся руками в грязь и принялся мотать головой — видимо, не понял, что это с ним такое приключилось.

Второй подручный между тем поспешил на помощь «большому»: вдвоем они припечатали чеченку к капоту, содрали с нее куртку и платок и грубо обыскали, не преминув для успокоения залепить пару увесистых пощечин — женщина рвалась из их рук и пыталась кричать.

— Вояки, мать вашу, — неодобрительно процедил Антон, переводя прицел на сидевших у костра «старожилов» — «притертого» и его водилу. «Старожилы» не вмешивались, один ворочал шампуры с шашлыками, второй лениво курил, безучастно наблюдая за обыском.

— А поправить некому? — пробурчал Антон. — Кто-то вроде бы сказал, что кое-кому тут жить полтора месяца. А такими темпами… такими темпами жить вы будете гораздо меньше. Завтра весь тейп этой роженицы засядет на соседнем берегу и устроит охоту за всеми, у кого рожа толще положенной нормы. Пойти, что ли, намекнуть, что не правы? А то больно шустрые — в первый-то день…

Надо вам сказать, что наш парень в течение последних пяти лет существовал в режиме личной войны с отдельными представителями чеченского народа. И разумеется, как к этим самым представителям, так и ко всему народу в целом, мягко говоря, симпатий не испытывал. Это ведь только наши политики и правозащитники во весь голос орут, что мы-де воюем не с чеченским народом, а с отдельно взятыми бандитами — «духами» то бишь. Народ не виноват — это аксиома. Но каждый, кто хотя бы некоторое время был на этой войне, прекрасно знает, что «духи» эти пресловутые отнюдь не с Марса прилетели, а есть самая что ни на есть плоть от крайней плоти своего народа. У каждого «духа» имеется семья, которую он обеспечивает всевозможными способами, кормит, поит, снабжает рабами, строит для этой семьи особняки-крепости и вообще всячески тащит к светлому будущему. А помимо собственной семьи, существует еще и тейп, общественное образование, состоящее из родственников различной степени дальности — братья-сестры, дяди-тети, двоюродные братья-сестры и так далее. Тейп никогда не даст в обиду своего «духа» и не изгонит его из своих рядов за скверное поведение. С чего бы это вдруг?! «Дух» занят праведным делом — он воюет с неверными под священным знаменем газавата-джихада. А то, что он грабит, убивает, насилует, занимается распространением наркотиков и работорговлей, — так это же во благо тейпа, семьи и — что самое главное — против неверных. А неверный — это уже другая категория. Это вроде бы и не человек. Случаются, правда, досадные исключения. Чего, спрашивается, к братьям-дагестанцам поперся? Совсем оборзел или шалы[8] курнул сверх нормы? Да нет, ничего он там не оборзел и не курил вовсе. Тут все просто. Эти самые братья во исламе скурвились в одночасье — тотально продались неверным и таким образом перешли в разряд предателей. Тоже не человеки. Кяфиры. Ату их, ату! Нечего продаваться кому попало.

В общем, «дух» занят праведным делом, пашет во благо семьи и тейпа, а тейп за то его всячески поддерживает: кордит в лихую годину, прячет, снабжает всем необходимым, при возникновении критической ситуации встанет за него грудью в лице старейшин или слаженного громогласного женского коллектива. Не надо спецоперации, подайте нам «мягкую» зачистку, отвечаем, чем хотите, что «духов» в селе нет, все ушли в горы. Испарились. Так давайте же проведем совместную проверку паспортов и будем жить в режиме вынужденной братской дружбы. А «духов» меж тем попрятали по схронам, оружие прикопали, рабов заложили плитами в зинданах — поди поищи. И — улыбка во всю бороду, местное вино и ритуальный шашлык из молодого барашка да со свежеиспеченным лавашом. Ну а как федералы ушли, «духи» отоспались-отъелись, перегруппировались и потопали себе воевать дальше. Эх, хорошо в стране чеченской жить!

Вот и получается, что мы-то, конечно, с народом не воюем. Мы проводим контртеррористическую операцию против бандформирований. Однако народ этот — уж давайте называть вещи своими именами и смотреть в лицо исторической правде, — народ по мере сил прилежно участвует в войне. За редким исключением. Исключение — это та часть народа, чьи родовичи волею случая в «духи» не попали. А ежели какой правозащитник клокастый-бородатенький вдруг визгливо заорет, что это есть шовинизм и разжигание межнациональной розни, то его следует попросить внятно ответить на простой вопрос. Не так, как они привыкли обычно: «…следует рассмотреть прецедент в соответствии с нормами международного права и учетом специфики обстановки в регионе…». Не надо «с учетом» — у нас декларативное верховенство закона и тотальное равенство всех граждан перед оным законом. А ежели равенство, то извольте, без экивоков, конкретно: «да» или «нет». Ты, правозащитник, с Уголовным кодексом РФ знаком? Его шовинисты писали или где? Не шовинисты, нет? А-аа! Вот оно. А как в таком случае, скажите на милость, классифицируется тот, кто всячески помогает бандиту, снабжает его всем необходимым, укрывает бандита, дает наводку-информацию и живет исключительно за счет не праведно добытых бандитом средств, заведомо будучи прекрасно осведомлен, чем оный бандит занимается? Правильно — это соучастник. Имя ему пособник в соответствии с категориями УК. А если этот соучастник еще и постоянно твердит бандиту, вдалбливает ему в башку с детства: «…Ты, мужик, должен любыми способами обеспечивать свою семью, не волнует, каким боком и за чей счет… и неплохо было бы парочку новых рабов из рейда притащить — те наши русаки на горном пастбище сдохли от недоедания…» Так вот, этот соучастник зовется подстрекателем — по все той же классификации УК. А эти соучастники, между прочим, в соответствии с действующим цивилизованным законодательством подлежат уголовной ответственности наряду с организаторами и исполнителями. Только срок таким соучастникам дают поменьше — не они же убивают…

— Но этак недолго и до фашизма! — обиженно воскликнет правозащитник. — Этак можно целый народ в пособники и подстрекатели записать! А народ не виноват — смотри выше — это аксиома!

Да нет, дорогие мои, не собираемся мы целый народ в пособники бандитские записывать. Мы, русские, издревле страдаем манией всепрощения и в этой связи на многое смотрим сквозь пальцы. Потому-то мы воюем только с «духами», а тех полтора-два-три десятка родичей-тейпарей, что стоят за спиной у каждого «духа», в упор не замечаем. Иначе никак не выходит — элементарная арифметика дает такую цифру, что с очевидной неизбежностью встает страшный вопрос: это что же получается, господа хорошие? Поголовное большинство народа — враги?! А значит, и народ… кто? Ай-я-яй! Нет, так не пойдет. Нецивилизованно это. Как-то сразу звон кандальный слышен, затхлым смрадом сталинских застенков наносит, этаким репрессивным тоталитарным душком…

Так что остаемся на прежних позициях: только «дух» — явный враг, остальных, кто с ним кровно связан, вроде бы в природе и не существует… Пусть себе пособничают и подстрекают помаленьку — мы привыкли. Мы терпеливые. Геноцид против русских в Чечне терпели — и это потерпим. Но и отношение к такому народу у русского ратного люда — соответствующее, уж не взыщите. И если на границе каждую беременную чеченку с нездоровой пристальностью щупают за живот, так это вовсе не извращение, а патологическая уверенность в том, что вместо родовой вспученности может оказаться искусно сработанный контейнер с гексогеном, пластитом, наркотой, оружием, фальшивыми баксами и прочей прелестью ичкерского производства…

Итак, Антон особой приязнью к горцам не пылал и в силу своего тяжелого военного прошлого морально был всесторонне закален: кое-кто даже назвал бы это душевной черствостью. В обычное время он наверняка не обратил бы внимания на столь бесцеремонное обращение с беременной чеченкой и скорее всего равнодушно отложил бы карабин в сторону, чтобы продолжить прерванный на самом интересном месте обед. Но вот ведь дело в чем: немногим более месяца назад наш заслуженный специалист убойного цеха, едва разменявший третий десяток, впервые в жизни стал отцом.

Красавица-казачка Танька — мать вредных шалопаев, что изнывают сейчас от любопытства в «Ниве», родила Антону крепенького мальчугана, которого в память о погибшем отце Сашко и Серьги назвали Ильёй.

Стало быть, сподобился боевой пес — удостоился посвящения в отцовство. А человече, известное дело, такая прихотливая скотина, что ему глубоко плевать на все беды и невзгоды, каковые происходят вне его сферы жизнедеятельности — у онемеченных негров в ЮАР, например, либо в пресловутом знойном Мозамбике. Зато любого индивида глубоко волнует все, что он пережил лично, так сказать, через себя пропустил. А уж Антон-то испереживался за последние два месяца перед родами — слов нет, одни всхлипы и междометия все больше ненормативного характера. Следил ревностно за каждым шагом своей милки, берег пуще глаза, работать по дому не давал, не знал, куда и посадить, — не дай бог, вздумай кто к животу прикоснуться или, пуще того, толкнуть ненароком — порвал бы на части! Пацаны невесомыми тенями по стеночкам перемещались, разговаривали шепотом, вздохнуть громко боялись — прибьет батька! Такие вот нежданно свалившиеся откуда-то ощущения и чувства — отцовство, одним словом…

И вот смотрел себе в прицел наш парень, наблюдал и вдруг с отчетливой ясностью представил себе, что так, как сейчас омоновцы с чеченкой, кто-то мог бы поступить и с его ненаглядной. И, крякнув смущенно, решил для себя: «Ладно… Ежели по животу бить станут или, не дай боже, драть пристроятся — шумну. Не хрен баловать, вояки фуевы…»

Однако вмешательство не потребовалось. Закончив обыск, омоновцы отдали чеченке верхнюю одежду и вернулись к деду, который к тому моменту успел несколько прийти в себя и подняться на ноги. О чем они разговаривали, Антон, сами понимаете, слышать не мог, но по тому, как энергично Колян размахивал перед носом у старика изъятым ножом и производил отмашки в сторону райцентра, легко можно было догадаться, о чем идет речь. Деда наверняка стращали сказочной перспективой провести ближайшие тридцать суток на «фильтре» за сопротивление сотрудникам при личном досмотре и незаконное ношение холодного оружия. Разумеется, имело место форменное придирательство и нездоровый кураж властей предержащих: все до единого чеченские мужики таскают с собой ножи — бзик у их такой, понимаешь ли, так что можно сразу выводить всю Ичкерию мужеска пола на дорогу и строевым шагом конвоировать на «фильтр». А сопротивление — вполне нормальная реакция на хамское обращение с беременной дамой. Антон, искушенный в подобных вопросах, ожидал, что дед, еще не совсем оправившийся от удара, пошлет нахалов подальше и укатит восвояси. Но старик то ли воспринял все всерьез, то ли решил просто не испытывать судьбу, но в итоге полез в папаху, поковырялся, достал что-то и протянул Коляну.

— Взятка при исполнении, — прокомментировал Антон. — Если ничего не изменилось за последние три года, статья 290, часть четвертая — с вымогательством. Нехорошо! А папаху, между прочим, плохо досмотрели — не обнаружили ничего…

Получив мзду, Колян с подручными тотчас же утратили интерес к чеченским гражданам и вернулись к «притертому», который уже устал зазывно махать рукой и потрясать шампуром с шашлыком, намекая, что все готово и давно пора бросить к чертовой матери этих неурочно свалившихся на их головы «чехов».

— Ну и ладушки, — резюмировал Антон, проводив взглядом удаляющуюся к опушке леса чеченскую «таблетку». — Теперь можно и картошки поесть — как раз пропеклась… А ну, обормоты, — к машине! Если вы прямо сейчас начнете укладывать дрова в прицеп, я не буду иметь ничего против. А кто начнет задавать дурные вопросы, тот домой пешком пойдет…

— Нуу-у-у! — обиженно протянул Сашко. — Прям и не спроси…

— А тут и пешедралом недалече, — рассудительно заметил Серьга, надевая верхонки и направляясь к куче дров. — А чо там было-то? Крик какой-то был… Ась?

— А ничего особенного, — прошамкал Антон с набитым ртом, поедая ароматную пропеченную картошку — не чищенную, а просто разломанную на четверти — и запивая ее остатками молока. — М-м-м — прелесть! Вот ведь опыт-то — это вам не сырую, горелую жрать, тут торопиться нельзя…

— Так чо тама? — нетерпеливо напомнил Серьга.

— «Духи» на «таблетке» — как я и говорил, — равнодушно ответил Антон. — Полтора десятка. Омоновцев наших прижучили: троих завалили, двоих живьем взяли. Сейчас пытают.

— Да ну!!! — в один голос воскликнули казачата и, переглянувшись, синхронно хмыкнули, явно выражая недоверие к такой не правдоподобной сказке, состряпанной на скорую руку.

— А чо тада стрельботни не было? — хитро прищурился Серьга, а практичный Сашко тут же решил развенчать батькину трепологию:

— А дай карабин — гляну?

— А неча глазеть, — в тон ответствовал Антон. — Нас оттуда не видно, вот и не высовывайтесь. Давай — марш, марш работать. Надо побыстрее укладываться да сваливать отсюда. А то «духи» доедят шашлык, тех двоих допросят, расстреляют и сюда попрутся. Можем не успеть…

Со стороны брода раздался отчаянный крик, затем сочной трещоткой шарахнула длинная очередь — в полмагазина, не меньше.

Лица мальчишек от удивления вытянулись — разинув рты, они уставились на Антона.

— Сам не понял… — растерянно пробормотал Антон, чувствуя, как в груди нехорошо заныло: ох и не похоже это на идиотские шалости, только присели хлопцы, не успели еще укушаться до потребной кондиции!

— А ну — сели, где стоите — сейчас посмотрю, — бросил пацанам, подхватывая карабин и ползком взбираясь на пресловутый штабель.

Пока лез да пристраивался поудобнее с оптикой, от брода еще дважды стрекотнуло: короткие бестолковые очереди почти без промежутка — кто-то то ли для острастки палил в воздух, то ли на ходу огрызался назад, не целясь.

— Ох ты, как нехорошо! — огорченно выдохнул Антон, наскоро обозрев перспективу. — Вояки фуевы, мать вашу!

«Площадка для пикника» представляла собой удручающее зрелище. До недавнего времени (а конкретнее — до перехода федеральных сил через Терек) литовские станичники выставляли здесь дозор: нагромождение камней, густые кусты, некоторая приподнятость над берегом — очень удобное место для наряда, любой, кто рискнул бы преодолеть брод, неизбежно попадал в сектор кинжального огня засевших за камнями казаков. Как раз та позиция, о которой говорят: посади толкового пулеметчика с группой прикрытия, полдня будет батальон держать.

Так вот, это распрекрасное местечко уникально защищенным и прикрытым было лишь со стороны супостата. На нашем же берегу, сразу за камнями, простиралась утыканная чахлыми кустиками лужайка. Аккурат до самой опушки леса, который отстоял от позиции метрах в трехстах. Нет, упрекать казаков в легкомыслии и недальновидности не стоит: на самой позиции были вырыты окопы полного профиля, надежно укрывавшие нарядчиков в том случае, если бы враг изловчился вдруг переправиться в другом месте и обойти дозор с тыла. Но окопы давненько никто не обслуживал по причине отсутствия надобности, бруствер смыло осадками на дно, и теперь там зияли неглубокие рытвины, полные жидкой грязи.

В этой грязи, увязнув в буквальном смысле по грудь, сидели двое «старожилов» — «притертый» и его водила. На лужайке, рядом с костром, лежали двое новичков — судя по габаритам, Колян и один из его подручных.

Колян признаков жизни не подавал, а подручный скреб землю руками и характерно подтягивал колени к груди, как это обычно делает человек, получивший пулю в живот.

Третий активно боролся за жизнь — волоча автомат по грязи, он неровными рывками полз к окопам, уткнув голову в землю и судорожно вскидывая руками. От штабеля до брода было немногим более полукилометра, и Антон не мог рассмотреть в прицел, тянется ли за третьим кровавый след, но по манере движения было очевидно, что боец серьезно ранен. И хотя костер с мангалом и окопы разделяло всего лишь два десятка метров, надежды на то, что третий успеет доползти, было очень мало…

— Раз… Два… Три… — насчитал Антон характерные шлепки-всплески в грязи, догонявшие ползущего, и, не выдержав, воскликнул:

— Да прикройте же вы, мать вашу!

Увы, насчет «прикрыть» дела обстояли из рук вон. Враг работал откуда-то с опушки, держал лужайку под полным контролем и — ввиду использования ПББС[9] либо какой-нибудь прибамбасины аналогичного свойства — был невидим и неслышим для засевших в окопе «старожилов». Кроме того, с точки зрения нормального индивида, который превыше всего ценит свою жизнь и не успел в полной мере заразиться неизлечимой бациллой боевого братства, «старожилы» все делали правильно. Товарищество — это, конечно, сильно звучит… Но высунешь башку из окопа, тебе ее тут же и продырявят. Лучше уж в грязи полежать — несколько некомфортно и непочетно, но относительно безопасно.

Третьему между тем посчастливилось напороться на крохотную складочку, подарившую ему полтора метра перекрытого пространства, не простреливаемого с опушки. Обострившимся чутьем раненого зверя он вычислил этот бугорок, затаился за ним, вжавшись в грязь всем телом — два запоздалых фонтанчика обозначили габариты ставшего невидимым для снайпера тела, возвращая надежду на счастливый исход неравного поединка.

Но полтора метра явно недостаточно для человека нормального роста — и враг тотчас же взялся это доказать. Антон непроизвольно поморщился, наблюдая, как резко отбросило в сторону левую ногу раненого. Раздался хриплый вскрик, человек за бугорком дернулся, как будто получил мощный электрический разряд, и тотчас же свернулся калачиком, втаскивая ноги в безопасную зону.

— Пизд…ц ступне, — машинально констатировал Антон. — Пизд…ц пацану. Куда там его до этого зацепило, неясно, но даже если только по конечностям — кровью истечет. Если в ближайшие десять минут помощь не окажут…

«Старожилы», затаившиеся в «грязевой ванне», по всей видимости, тоже объективно оценили положение раненого товарища: заворочались, закопошились, водила подлез к краю окопа и изготовился к броску — до раненого каких-нибудь семь-восемь метров, можно решить проблему одним хорошим рывком. «Притертый», собираясь прикрывать огнем, выдернул автомат из грязи, выставил над бруствером, повел стволом в сторону опушки, на ощупь пытаясь выдержать правильный угол.

Водила грузно метнулся из окопа, буксуя по грязи, бросился было к раненому — одновременно «слепой» ствол «притертого» единожды изрыгнул язычок пламени и тотчас же заглох. Ну естественно! Дурное правило, известное каждому нерадивому солдату: выкупал автомат в грязи — заполучи утыкание. Хорошо, что АКСМ — был бы АКС, почти наверняка вспучило бы ствол.

— Вот это ты прикрыл, урод! — буркнул Антон. — Да где же вас этому учат?!

Спасатель, быстро сообразив, что отчаянная попытка спасти товарища сорвалась, шмякнулся на землю и задом поерзал обратно в окоп.

Шлеп! Куртка на правом плече водилы лопнула кровавым розбрызгом, заметным даже с места сидения Антона. Человек дико крикнул, рухнул в окоп и отчаянно заблажил с подвывом.

— Нормально! — зло процедил Антон, сползая со штабеля и семимильными прыжками припуская к «Ниве». — Без Сыча, значит, никак! Ох и достали вы, вояки фуевы…

Достав из багажника второй карабин и боезапас, Антон вручил оружие Сашко, с барского плеча отвалил три запасных магазина — остальные распихал по карманам и снабдил приемышей исчерпывающим назиданием:

— Сидеть за штабелем, не высовываться. Я пойду поработаю. Если оглянусь и увижу ваши любопытствующие черепа — жопы на лоскуты распущу. Бывайте…

Забросив карабин за спину, наш парень минуты три путешествовал на карачках промеж штабелей, стараясь двигаться как можно быстрее и незаметнее — от его расторопности и скрытности целиком и полностью зависела жизнь троих недотеп, в настоящий момент оказавшихся волею случая в совершенно беспомощном состоянии.

Крайний штабель, отстоявший от опушки метрах в двухстах, наблюдательным пунктом можно было назвать с большой натяжкой, а на высокое звание снайперского гнезда он и вовсе не тянул. Однако приходилось довольствоваться тем, что дали — более в обозримой видимости ничего подходящего не имелось. Осторожно выставив верхнюю четверть головы за правый габарит, Антон озадаченно хмыкнул и беззвучно выругался.

Сразу за поворотом, на раскисшей дороге стояла «таблетка», самую малость прикрытая от наблюдателей у брода лысой заволокой придорожных кустов. В том, что это была та самая машина, которую десять минут назад обыскивали у брода омоновцы, сомневаться не приходилось — рядом торчал давешний чеченский дед, малость двинутый по черепу, мирно курил сигарету и, приложив ладонь козырьком к бровям, любовался в сторону брода, выглядывая из-за «таблетки» в пол-лица. Машина располагалась по отношению к Антону анфас навыворот — иначе говоря, кормой к штабелю. Снайпер сидел внутри, то ли в отсеке для транспортировки лежачих, то ли в кабине, определить было затруднительно — и с комфортом работал. За то время, что наш парень любовался обстановкой, стрелок выпустил две пули: вспышек и шлепков Антон не наблюдал, но азартный дед, прятавшийся за машиной, всякий раз неодобрительно качал башкой и нелицеприятно бросал в приоткрытую боковую дверь отсека для транспортировки фразы явно критического характера. Типа — плохой охотник, целиться надо получше!

— Точно, плохой охотник, — буркнул Антон, осматривая местность и примериваясь, как будет действовать. — Слишком эмоциональный — этак патронов не напасешься…

Судя по всему, «таблетку» в лесу поджидал какой-то немирный чечен, обладающий довольно посредственными стрелковыми навыками. Почему посредственными? Извольте: работал с близкого расстояния по ничего не подозревающим «новичкам», имел как минимум десять — пятнадцать секунд нормального человечьего шока и не воспользовался. Когда ты готовишь шашлык, а твой начальник, сидящий рядом, ни с того ни с сего падает с простреленной башкой, ты обязательно на некоторое время рухнешь в ступор — потому что только-только прикатил с асфальта на войну и ранее начальников вокруг тебя пачками не валили, тем более из бесшумного оружия. «Притертый» с водилой, успевшие хлебнуть «горячего», в ступор не впали — как только Колян рухнул, сразу же шмыгнули в окопы и даже оружие с собой прихватили. А разинувших рты новичков снайпер качественно «слепить» не сумел: одного ранил в живот, второго как-то не правильно продырявил и позволил ему заползти за укрытие. Антон в такой ситуации да из аналогичного оружия сумел бы наповал уложить всех пятерых — важно лишь предварительно понаблюдать за противником и правильно определить очередность целей. Разумеется, начинать нужно было с «притертого» и водилы — они как раз и сидели в куче.

В общем, не профи: никакого планирования, тактика отсутствует начисто — неврастеник какой-то, посредственный стрелок, коему в руки угодило по странному стечению обстоятельств хорошее оружие, из которого при соответствующей подготовке можно работать просто филигранно. Предположить же, что он таким вот корявым образом развлекается, — абсурд. Этот тип, если он только не полный идиот и совсем неместный, наверняка должен учитывать, что автоматные очереди в станице слышали и минут через пятнадцать сюда подскочит ГБР (группа быстрого реагирования) числом до трех десятков стволов. А посему ему сейчас нужно оперативно всех «зачистить» и сваливать отселе как можно шустрее.

Итак, нервный стрелок через границу ехать на «таблетке» постеснялся, дал поверху круг пешим порядком и соединился с горячо любимой супружницей уже на «мирной» территории. А может, и не с супружницей вовсе, а специально был кем-то поглавнее посажен в лесу для контроля за перемещением «таблетки»: если беременная барышня — жена кого-то большого и страшного, такая постановка вопроса вполне логична. А теперь можно всем вместе катить дальше — до самого райцентра нет ни одного блокпоста. Сейчас вот добьет вредных омоновских хамов — и вперед. Патронов у него навалом, не экономит. Роженица, видимо, пожалилась на грубость Коляна, или сам из лесу наблюдал, вот и взыграло молодецкое. Единственная несуразица — если это действительно обычный телохранитель или озабоченный сродственник, откуда у него такая игрушка? Тут более уместен был бы милый сердцу каждого «духа» «Калашников», а не эта профессиональная хлопушка.

— Откель у тя тако ружжо, чайник? — проворчал Антон, смещаясь на левую сторону штабеля, — Везешь кому или где?

Впрочем, обстоятельно рассуждать о несуразностях подобного рода было некогда — от брода послышался очередной отчаянный вскрик, дед возле «таблетки» одобрительно забормотал, принялся оживленно размахивать руками и подпрыгивать на месте, нахваливая горе-снайпера.

Смена позиции позволила спасателю рассмотреть объект приложения усилий под другим углом и определить местонахождение цели. Да, с местонахождением было все в порядке: из какого-то окна по левому борту «таблетки» торчал ствол. В салоне сидел снайпер или в кабине, особой роли не играло — 7, 62-мм пуля, выпущенная из карабина с такого расстояния, прошибет навылет три аналогичные машины, поставленные в ряд, — главное не попасть в двигатель или раму. Смущало одно обстоятельство: с левой руки прикладываться для снайперской стрельбы ну очень неудобно, а в «таблетке», помимо объекта, находились двое посторонних. Работать нужно было очень аккуратно, чтобы не задеть ненароком «трехсотого», лежавшего в отсеке для транспортировки, и беременную горянку, которая наверняка осталась на своем месте в кабине.

— Спасибо, что с левого борта пристроился, — мимоходом поблагодарил Антон, вылущивая из запасного магазина два патрона и плотно затыкая уши — до неприятной рези в слуховых проходах. Подвел «двойку» прицела под черную щетинку ствола, чужеродным элементом торчавшую из левого бока «таблетки». — Хотя, по-другому, в общем-то, и не мог — диспозиция такая…

Врезаясь в левую грань «таблетки», Антон сместил риску прицела на два деления вправо, медленно стравил воздух сквозь стиснутые зубы, замер на выдохе и плавно надавил на спусковой крючок.

Толчок приклада в плечо, прыжок прицела вправо вверх, возврат в исходную точку, левый патрон долой из уха — до правого тянуться надо, времени нет — и фиксация результата.

Что там у нас? На матовом стекле левой задней двери дыра в паутинках трещин, из салона — средней продолжительности вопль, полный первобытной боли. Есть результат!

Подведя риску под дыру, Антон произвел еще два выстрела с интервалом в две секунды — для закрепления результата. Оглохнув на левое ухо от собственной стрельбы, быстро переместился на правую сторону штабеля, изготовился по-человечьи, чтобы в случае надобности поработать над ошибками.

Дед, забыв об осторожности, обежал «таблетку» и перестал быть видим с места сидения Антона — судя по всему, посунулся в кабину со стороны водилы, посмотреть, что там приключилось со стрелком. Через несколько секунд послышался громкий крик, полный горестного недоумения.

— Во как! — ехидно воскликнул Антон. — Ай-я-я! Что за чудеса!? Стрелял себе парень, постреливал, свежим воздухом дышал… А тут вдруг — шлеп! И самого завалили. Какая досадная неожиданность!

Дед причитал недолго — спустя несколько секунд он вновь возник в поле зрения Антона, на этот раз имея в руках оружие.

«Винторез», — наметанным взглядом определил Антон, на всякий случай беря деда на прицел. Что-то в таком ракурсе примерно и предполагалось. И кто вам, уродам, такую хлопушку подарил?

А дед между тем, даром что старый хрыч, заприметил, откуда вел огонь нежданно объявившийся супостат, и теперь топал прямиком к Антонову штабелю, держа оружие на изготовку для стрельбы стоя. И рычал при этом, аки заправский янычар. Решил, стало быть, напоследок слегка покамикадзить — видимо, незадачливый снайпер был ему близким человеком. Увы, такова двуличная арифметика войны: это для тебя он враг, убив которого ты ставишь в блокноте «минус один», а для кого-то этот «минус» — муж, сын, брат, внук и так далее. Ты вывел в «минус» одного «духа», а в «плюсе» приобрел всех его родственников и близких, которые отныне и вовеки стали теперь кровниками.

— Зря ты так, дед, — буркнул Антон, упираясь прицельной риской в правое плечо старика. — Зря, но… я тебя понимаю. Ну, держи…

Выстрел отбросил мстителя назад, развернув по оси на полтора оборота — неловко заплетая ноги, раненый старик упал в грязь. Оружие, однако, из рук не выпустил — старый вояка! — неловко сел на колено, превозмогая боль, вскинул винтовку к левому плечу, быстро изготовился в сторону штабеля.

— А вот это уже лишнее, дед, — нервно бормотнул Антон, целя на этот раз в корпус — тут уж не до шалостей, дед стал нормальным врагом и автоматически попадал в режим работы «кто кого».

Шлеп! Вновь толчок в плечо, скачок прицела вправо вверх — чеченец, отброшенный выстрелом назад, рухнул в грязь и затих. «Винторез» шлепнулся в двух шагах

Выскочив из-за штабеля, Антон засеменил приставными шажками к «таблетке», держа ее на прицеле. Добравшись до деда, изъял винтовку, повесил на плечо стволом вниз, оценил состояние раненого. Амба. Почти готовый «минус», первая пуля пришлась ниже ключицы, вторая в диафрагму, легкая дрожь конечностей место имеет и хрип характерный, в общем, дойдет минут через пять. Тут уже никакая помощь не поможет.

— А не хрен было лезть, — буркнул Антон, бросая деда на произвол судьбы и приближаясь к машине.

В кабине лежала беременная чеченка.

Нехорошо так лежала: навзничь, спиной на моторной части, пальцы левой руки мертвой хваткой вцепились в рулевое колесо, правая зажимала рану на груди скомканной косынкой.

Верхняя треть правого легкого навылет — покрытый дерматином кожух моторной части богато оплывал густой темной кровью. Губы намертво закушены, из уголка рта обильно сочится кровавая слюна с пеной, мучительно цедит воздух короткими частыми глотками, в груди что-то сипло хлюпает. Огромный вздувшийся живот пульсировал, медленно сокращался в мелких судорогах.

— Ё-мое! — потерянно выдохнул Антон. — Мать твою за ногу! Тебя-то как угораздило?! Ты ж справа должна сидеть!

Метнулся к распахнутой двери отсека для транспортировки лежачих: так и есть, худющий пацан на носилках в солдатских обносках, лет девятнадцати-двадцати, славянин, салага совсем, ноги по щиколотку в бинтах, правая рука — тоже.

Отскочив от машины, Антон мгновенно оценил обстановку, поводя стволом в направлении окаймлявших место происшествия кустов. Тишина, пустота, никаких признаков постороннего присутствия. От брода, сильно прихрамывая на правую ногу, очень медленно тащится с автоматом «притертый», тяжко матерясь и потрясая кулаками. Со стороны станицы слышен слабенький гул приближающихся моторов — поднятая по тревоге ГБР будет минут через восемь-десять.

Ах, какая нехорошая картинка предстанет взору потревоженных станичников, во главе которых наверняка примчится сам атаман! Энша, прославленный ас ратного дела, палил черт знает в кого, подстрелил беременную бабу, уложил деда, зато упустил снайпера, который наверняка завалил двоих омоновцев, тяжело ранил еще одного и вдоволь поиздевался над оставшимися двумя. Ай-я-яй!

— Где снайпер?! — замогильным тоном вопросил Антон, возвращаясь к худющему салаге и потрясая у его носа грязным кулаком. — Где?!

— Какой снайпер? — Взгляд пацана был как у умирающего от старости человека, пережившего столько страданий и страшных мук, что удивить его новой напастью было просто невозможно.

— Который по омоновцам стрелял, — несколько сбавив тон, пояснил Антон. — Я все время за машиной наблюдал… Не мог же он испариться!

— Баба стреляла, — с полным безразличием сказал пацан. — Ствол подо мной был заныкан — поэтому не нашли…

— Что-о? — внезапно севшим голосом всхлипнул Антон. — Кхе-кхе… Ты… Ты что, парень, гонишь? Как она могла — беременная?!

— А ты у нее руки посмотри, — посоветовал пацан. — И плечо. Я тебе говорю — баба стреляла.

В полном смятении Антон вернулся к кабине. Определить, есть ли следы порохового нагара на руках раненой, не представлялось возможным — одна рука в крови, вторая при деле, не разожмешь. Примерно то же получилось и с плечами: все обильно залито кровью, попробуй поищи свежие следы от приклада!

— Ты стреляла? — спросил по-чеченски Антон, поймав полный невыразимой муки взгляд раненой.

— Да, — тихо прохрипела женщина. — Да, я… Ты… нохча?

— Я русский, — угрюмо буркнул Антон, отводя глаза. — Но тебе уже все равно. Перестань рану зажимать, умрешь быстрее. А хочешь, я тебя дострелю? Один выстрел — и все мучения позади.

— Нет, — чеченка экономно мотнула подбородком. — Не-е-т…

— Ну и дура, — перешел на русский Антон. — Сейчас сюда от брода притопает один твой приятель, которому есть что тебе сказать. Мне почему-то кажется, что он будет резать тебя на мелкие кусочки — и начнет с живота. А чуть позже подтянутся наши казачки. Тоже ба-аль-шие любители снайперих! Я от чистого сердца предлагаю. Не то чтобы ты мне нравилась — просто страсть не люблю таких зрелищ, когда над беременными издеваются… Так что — добить?

— Не-е-ет… — чеченка собралась с силами и выдохнула с кровавым бульком:

— Рожать… буду…

— Пф-ф-ф! — возмущенно фыркнул Антон. — Совсем е…анулась баба! Какой рожать?! Кого рожать?! Тебя щас расчленять будут, мать твою!

— Это… это сын Беслана… — выплюнула чеченка с очередным сгустком крови. — Он… он должен жить…

— Какого еще Беслана? — возвысил голос Антон, обращаясь к лежавшему за перегородкой раненому салаге. — Гантамирова, что ли? Тоже конь еще тот — не вижу причин, чтобы как-то помогать его коханой, тем более такой вот…

— Беслан Сатуев, — индифферентно пояснил салага. — Это его жена. Сатуев у них — большой человек, полевой…

— Не надо мне про Сатуева — сам в курсе, — поморщился Антон. — Много бы отдал, чтобы он сейчас на месте своей супружницы оказался. А то они все горазды за юбкой…

— Эн-ша! Эн-ша! — проревел подковылявший к «таблетке» метров на пятьдесят «притертый». Судя по тону, зацепило его весьма чувствительно, но недостаточно сильно, чтобы окончательно «выключить» — состояние, вполне пригодное для полноценного припадка бешенства, чреватого самой гнусной поножовщиной и прочими надругательствами.

— Где он?! Где этот пидар?! Только не говори, что ты его совсем завалил! Я его на куски буду рвать!!!

— Вообще-то он не пидар, — пробормотал Антон, отступая на шаг и направляя ствол карабина в голову раненой. — И не совсем «он»… Все, крольчиха, дальше тянуть нет смысла. Через полторы минуты твой приятель как раз доковыляет, тогда мне уже трудно будет оправдать свой поступок. Если хочешь помолиться — давай, только очень быстро. Тридцать секунд…

Раненая вдруг ворохнулась всем телом, широко раздвинула колени и, уперев ступни ног в грань дверного проема, принялась тужиться, страшно хрипя и пуская розовые пузыри.

— Господи, боже ты мой! — невольно прошептал Антон, опуская карабин и отступая еще на шаг назад. — Да что же это такое творится…

— Рожает? — с каким-то нездоровым спокойствием спросил салага.

— Пытается, — Антон пожал плечами. — Тужится, напряглась, как деревянная — ее сейчас бульдозером из кабины не выкорчевать. Как помешать — хрен его знает. Разве что пристрелить…

— Надо было сразу стрелять, — осуждающе пробурчал салага. — Щас уже не сможешь. Опоздал.

— Откуда тебе знать, сопля? — машинально огрызнулся Антон. — Чего это — не смогу?

— Да уж знаю… Я в плену у одной роды принимал, — вяло поделился салага. — Не сам — с дедом одним. Совсем молодая, симпотная — белобрысая. Ее чечены до последнего харили — живот вроде небольшой был. Каждый день забирали — засаживали в несколько смычков. А она у них как раз семь месяцев сидела — где-то в рейде с машины сняли. Ну, раз — рожать вдруг примастырилась под утро, все спали. Крики, туда-сюда, короче. Тужится, орет, мы с дедом в ахуе. Чечены заскочили, гыр-гыр промеж себя: давай, мол, валить ее — на хера такая свадьба, типа… А у нее как раз ребенок полез. Ну, мы с дедом бросились помогать, чечены стволы опустили, постояли, потоптались, плюнули и ушли. Рука не поднялась, короче. А отморозки были еще те — я те отвечаю.

— А-а-а-а… — низко, по-звериному, завыла чеченка, хрипя и булькая кровавыми пузырями.

— Началось, — авторитетно сообщил из-за перегородки салага. — Ну, попробуй, пристрели — если можешь…

Антон, неотрывно глядя на вздувшийся живот роженицы, потерянно качал головой. Чего он только не повидал за свою военную карьеру! Но такого… Нет, так не бывает. Не положено так. На войне убивают, ранят, калечат, насилуют, пытают, издеваются, расчленяют заживо… Но рожать? Нонсенс! Война — не то место, не то время, чтобы рожать, это враждебное животворящему началу пространственно-временное образование, по определению предназначенное для уничтожения всего живого.

«…Какой рожать?! Кого рожать?!» — вот так воскликнул Антон, реагируя на заявление чеченки о ее желании освободиться от бремени. И был совершенно прав в своем первоначальном порыве. Нельзя рожать на войне. Нельзя рожать тяжело раненной снайперше, которую в самом скором будущем ожидает мучительная смерть. А особенным абсурдом выглядит это ее желание подарить миру новую жизнь после того, что она несколько минут назад тут вытворяла…

Антон вдруг вспомнил, какой фестиваль он закатил в райцентре, когда его Татьяна рожала. Три дня дежурил у больницы, не спал ночами. А случилось, как всегда, неожиданно: когда среди ночи начались схватки, перебудил полстаницы, палил зачем-то в воздух, рискуя задницей (за необоснованную стрельбу в Литовской и окрестных станицах нещадно порют на съезжей, невзирая на возраст и чины), акушера из дому выковыривал со штурмовым шумом и криками. Дурковал, одним словом, на полную катушку. В итоге все кончилось благополучно, хотя и побеспокоил зазря кучу народа. Татьяна — здоровая крепкая казачка, рожала в идеальных условиях, народу вокруг нее было чуть ли не с дюжину — всяких повитух, акушерок, медсестер — стараниями благоверного…

А эта вот — одна тужится…

Нет врача. Некому облегчить страдания, оказать квалифицированную помощь. Тяжело раненная, истекающая кровью, в полнейшей антисанитарии… Рядом стоит благодетель, который обещает пристрелить, чтобы не мучилась, — сторонне наблюдает за процессом. На подходе доброжелатель, который будет резать на лоскутки за ратные забавы, а скоро еще подъедут три десятка казаков, весьма охочих до расправы над вражьим снайпером…

Суровы законы войны. Снайпер — это особо ядовитая гадина, наподобие кобры среди кучи гадюк. Посчастливилось поймать — дави немедля, другого случая не будет. Снайпер — вне закона, не нами придумано…

— Че делать-то? — осипшим голосом проскрипел Антон, украдкой смахнув слезинку — господи, жалко-то как дурищу, вражину проклятую, чтоб ей сдохнуть поскорее! Кой черт ее под руку толкнул — стрелять в таком состоянии? Токсикоз, что ли, накатил?

— А че делать? — индифферентно отозвался из-за перегородки салага. — Че делать… Оно вроде как само все идет — тут больше духовная поддержка нужна. А так… Ну, подыми меня, я посмотрю.

Антон метнулся к салаге, приподнял его под мышки, отодвинул задвижку в перегородке, давая возможность заглянуть в кабину.

— Ясно, — буркнул салага, посмотрев несколько секунд и вновь укладываясь на носилки. — Ты штаны с нее сними. Совсем. Жопу подтащи ближе к двери — у нее ноги неудобно стоят. Ну и… и все, наверно.

— Ага, понял, — суетливо бормотнул Антон, возвращаясь к роженице и лихорадочно приступая к выполнению рекомендаций бывалого «акушера».

Со штанами получилось более-менее сносно: удалось спустить до щиколоток теплые вязаные гамаши и байковые панталоны — дальше никак, ступни мертво уперты в края дверного проема. А вот чтобы стащить женщину с моторной части на сиденье, понадобилось приложить титанические усилия — тело ее и в самом деле было как деревянное, скованное страшным напряжением мышц. Пришлось ухватить снизу за широко разведенные бедра, упереться коленками в край сиденья и, откинувшись всей массой назад, тянуть рывками наружу. В таком вот интересном положении и застал своего спасителя подковылявший-таки «притертый».

— Ну ты даешь… беременную харить?! — нашел в себе силы удивиться «старожил» — на правом бедре его бугрился наложенный чуть выше колена самодельный жгут из тельника, ниже колена штанина была сильно разлохмачена и обильно пропитана кровью. — Она же беременная, какой тут кайф? Ну ты деятель… А где этот гондон? Не сдох?

— Она рожает, — вымученно бросил Антон, сдвинув с невероятными потугами женщину поближе к двери. — Не видишь, что ли? Ты погоди минуту — не до тебя…

— Ох ты, блин! — удивленно воскликнул «притертый», как следует рассмотрев диспозицию. — Вот так ни хера себе, прикол!

А и было чему подивиться — не каждому мужику доводится в жизни своими глазами наблюдать, как лезет дите на свет божий. Мы же, мужики, только туда горазды, а насчет обратно — избави боже, не царское это дело, в таких потугах соучаствовать!

— Лезет! — ошеломленно прошептал Антон. — Лезет! Совет салаги-«акушера» оказался весьма кстати: едва роженица оказалась ближе к двери и смогла максимально развести бедра, как из ее многострадальных недр полезла в этот мир головка, покрытая осклизлой кровавой пленкой.

— Ххха-рррр… — задушенно захрипела чеченка — из-под правой руки, закрывавшей рану, вспенилась бордовая кипень в сгустках, прострел самостоятельно испустил клокочущий выдох… Головка остановилась на полпути, тело роженицы застыло каменной глыбой, замерло в статичном усилии.

— Не сможет! — нервно крикнул Антон. — Никак не выходит! Легкое пробито, а тут же тужиться надо… Ох, мать твою… Че делать, акушер?!

— А хрен его знает, — легкомысленно бросил салага. — У нас нормально все лезло. Даже и не знаю…

— Можно попробовать подавить сверху вниз, — встрял «притертый» и, оглянувшись, сообщил с заметным облегчением:

— А вон ваши метутся. Может, у них там доктор есть какой-никакой? Мне бы тоже не помешало…

— Какой, в задницу, доктор! — с отчаянием в голосе воскликнул Антон, памятуя о том, что, помимо безнадежного коновала Бурлакова, в станице сроду не было ни одного приличного врача. — Она умирает! Она щас сдохнет и… и это вот так останется!

— Ну, тогда дави, — настоял на своем «притертый». — Я слыхал, так делают, когда не идет. С под груди начинай и аккуратно по параллели — вниз. И дырку неплохо было бы прижать. Ты давай дави, а я рану зажму, — и поковылял вокруг кабины к водительской двери.

«Притертый», кряхтя и охая, вскарабкался на водительское место и припечатал своей ручищей ладонь чеченки к ране. Антон сцепил руки в замок, прижал живот роженицы под грудью и медленно стал подаваться назад, словно собирался вытащить вздутый живот прочь из кабины отдельно от остального тела женщины.

Впавшая было в беспамятство чеченка, учуяв каким-то шестым чувством, что ей помогают, с грехом пополам набрала в пробитую грудь воздуха и напряглась в последнем неимоверном усилии, сжимая левый кулачок до мертвенной белизны костяшек и насквозь прокусывая неловко угодивший меж зубов кончик языка.

— Лезет! — заорал Антон, ощутив, что плод покидает тело матери. — Лезет, еб вашу мать!!! Лезет, бля!!! Давай, милая, давай… Ох-ххх… Все, что ли?!

«Милая» дала. Предсмертной конвульсией дернулись в мощном импульсе мышцы таза, дитя вывалилось в подставленные ладони Антона — и тут же каменно напряженные лодыжки женщины обмякли, безвольно соскальзывая вниз.

— Готова, — огорченно констатировал «притертый». — В смысле, совсем. Конечно, с пробитым легким так тужиться… А смотри — пацан. Вон, писюн видать…

— Оно не дышит, — пробормотал Антон, растерянно покачивая в руках осклизлый комок синевато-багровой плоти и рассматривая пуповину, тянувшуюся неэстетичной кишкой от этой плоти в недра мертвой матери. На гомон спешивающихся казаков, направлявшихся от притормозивших чуть выше машин к месту происшествия, он не обратил решительно никакого внимания. — Оно это — того… Че делать-то, акушер?!

— Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! — пробасил подоспевший атаман с автоматом на изготовку. — И че вы тут, нах, устроили?!

— Погоди!!! — яростно крикнул Антон. — Не видишь, что ли?! Я убил его мать! Ты понял? А теперь оно — того… Оно же орать должно… Че делать, акушер?!

— Отсосать надо, — угрюмо буркнул атаман, окидывая местность мимолетным взором и понимающе сводя лохматые брови на переносице. — Да-а, вот это, нах, тебя угораздило, бляха-муха…

— Чего надо? — непонимающе уставился Антон на шурина. — Не понял?!

— Не орет, нах, потому что забито у него все, — пояснил атаман. — Нос, рот… Отсосать надо. Да чо ты, нах, его так держишь! Ты его еблищем вниз разверни!

Антон неловко развернул дитя лицом вниз, не раздумывая присосался к носоглотке и в три приема удалил забившую дыхательные пути слизь, сплевывая на дорогу — о брезгливости в тот момент он как-то не думал.

— А теперь — поджопник, — поощрительно крякнул атаман. — Давай, давай!

Антон сочно шлепнул по сморщенной дрябло i заднице ребенка, примерился было дать еще шлепок… Дитя всхрапнуло, заглатывая первую порцию воздуха, сипло заперхало и огласило окрестности молодецким взвизгом.

— Во! — одобрительно крякнул атаман, доставая нож и перерезая пуповину. Затем ловким движением — будто всю жизнь только этим и занимался, завязал пупок под самый корень. — Одним чеченом больше… И чо ты с ним собираешься делать?

— У Татьяны молоко… Ну, кормит же она, — сбивчиво пробормотал Антон, ощущая вдруг во всем теле внезапно навалившуюся безмерную усталость. — Или в райцентр… А там видно будет…

— Совсем сдурел? — вскинулся атаман. — Чечена в дом взять? Тебя чо, нах, — по башке треснули, нах?! Не, ты гля на него — гинеколог фуев! Те зеркало поднести? Рожа светится, нах, будто сам родил!

Антон пожал плечами, удивляясь сам себе. Конечно, ситуация более чем странная. Пес войны, с задубевшей от своей и вражьей крови шкурой, умудрившийся выжить в непрерывной пятилетней бойне и отправивший на тот свет не один десяток супостатов… дал жизнь сыну врага. И бормочет что-то насчет взять в дом… Чушь какая-то! Но может ли кто из его боевых братьев похвастаться, что когда-либо был в таком положении? Нет, разумеется! Война — не роддом, смотри выше. И кто его знает, как повел бы себя сам атаман, окажись он на месте своего примака…

— Ладно, ладно, — примирительно буркнул Антон. — Разберемся как-нибудь… — и мотнул головой в сторону «притертого», так и оставшегося на водительском месте в «таблетке»:

— Кстати, братишка, вот он, твой снайпер. Эта баба по вам и стреляла.

— Что-о?! — будто ударенный током дернулся «притертый» — вперился в спасителя горящим взором. — Баба?! Ах ты ж… А ты… Ты что ж раньше-то…

— Ну, извини, братишка. Извини… — Антон отвел взгляд, неловко передернул плечами. — Чего уж теперь-то… Вон — готова…

Глава 4Скандал в благородном семействе

Если куньк в голове — медицина бессильна.

Женя Смирнов — полковой зубодер, Сычев боевой брат

Итак, поехал наш таежник потомственный налево. Нехорошо, конечно, неприлично… Однако не спешите осуждать либо злорадствовать, давайте, пока наш сибирячок перемещается по маршруту, мельком глянем, как это он докатился до жизни такой.

Начинал Саша в полном смысле с нуля. В 1982 году товарищ Кочергин А. Е. окончил НИИЖТ (Новосибирский институт инженеров железнодорожного транспорта) с синим дипломом — на пятерки учиться, это каким же занудой нужно быть!

Практику проходил в Тайшете, а по распределению угодил… в Москву. Да-да, то были еще те времена, когда для широкой публики, не отягощенной протекторатом сильных людей, существовала некая видимость хаотичного распределения после окончания вуза по принципу «куда пошлют»: шустрый москвич мог попасть на Амур, а тундролюбивый оленестеб чукча — в Киев.

Скудной зарплатой инженера депо Москва-Сортировочная Саша не удовольствовался: молод был, охоч до всяких земных слабостей, да и здоровьем недюжинным бог наградил — не падал от усталости после трудового дня в депо. Подрабатывать грузчиком на родной станции было как-то неприлично — инженер-путеец как-никак, техническая интеллигенция и все такое прочее. Осмотревшись по сторонам и приладившись к столичной жизни, Саша перебрал несколько видов побочного заработка и устроился в ночную смену оператором на АЭС. Получалось вполне приемлемо — через двое на третьи сутки ночь не спал, зато имел почти в два раза больше, чем на путях, — с учетом «приварка» за счетчики.

Вот там-то, на АЭС, Саша и познакомился с Ириной. Сами понимаете, юность — пора безрассудств и непредусмотренных регламентом развлечений. Какой-то очередной воздыхатель катал девушку по ночной столице, зарулил на АЭС заправиться, а затем, не удосужившись даже отъехать на приличное расстояние, решил на скорую руку поскрипеть задним сиденьем в целях заполучения мимолетного оргазма. То ли данный товарищ сверх меры под градусом был, то ли имел на сей счет свое особое мнение — но ситуацию оценил неверно, сочтя подругу готовой соучаствовать в кратковременно потном сплетении тел (а духота имела место, июль месяц, небо в тучах — вот-вот дождь хлынет). Не готова была подруга — до истошного визга и криков о помощи.

Инженер-путеец, в душе которого Родина и ВЛКСМ воспитали активную жизненную позицию, крики услышал и поспешил вмешаться. Пришлось того эротомана изрядно потрепать: отвлеченный от своего упоительного занятия, он отнесся к Саше не очень дружелюбно и вдобавок попытался навязчиво демонстрировать приемы входящего тогда в моду карате. В результате незадачливого каратиста доставили с некоторыми травмами в «Склиф», а Ирина укатила домой на такси, в знак благодарности оставив Саше визитку — будут проблемы, обратись, родители сильненькие, могу быть полезна.

Оправившись от травм, эротоман воспылал жаждой мести, навел справки и в один прекрасный вечер, пригласив двоих приятелей, вновь навестил негостеприимную АЭС, желая предметно разобраться с дремучим оператором, ничего не понимающим в тонкостях внезапного сильного чувства. Оператор разнообразием посетителей баловать не стал — вооружившись метлой на железной ручке, ввалил всем по первое число и звякнул в милицию. Забирайте охальников — недосуг мне тут с ними, клиентов отпускать надобно.

А вот тут получился типичный диалектический дифферент на нос (по нашему излюбленному гнуснейшему принципу «Закон что дышло…») — эротоман, гад ползучий, оказался из того же круга, что и Ирина, — папенька у него ходил в больших чинах.

Притащили Сашу совместно с незадачливыми мстителями в отделение, посадили в «обезьянник», а мстителей оставили снаружи и отнеслись к ним с подобающим сочувствием, как к пострадавшим гражданам. С подсказки дежурного, мстители накатали заявления на операторово злодеяние, в дежурной части стремительно возбудили уголовное дело по факту нанесения телесных повреждений и потащили парня в ИВС. А парень — не дурак, возьми и подпусти слезу: дайте маме позвонить, она как раз в гости из далекой Сибири приехала, остановилась в общаге и будет страшно убиваться, когда поутру не обнаружит горячо любимого сыночка.

Ну, сами понимаете, там в отделении хоть и сатрапы, но не совсем же конченые. Дали. А Саша накрутил номер Ирины и, величая ее Мамочкой (дежурный рядом стоял, слушал), вполне подробно изложил, в какую историю угодил.

Через сутки парня из ИВС выпустили: родители Ирины включились в процесс и быстренько расставили все на свои места — диалектический дифферент был ликвидирован. Правда, для вящего эффекта (ну никак не хотели заниматься большие товарищи каким-то плебеем с улицы!) дочке пришлось посвятить папу с мамой в печальные детали того приключения, с которого, собственно, все и началось. Кроме того, имелись и другие мотивы для оглашения таких непристойностей — папенька пострадавшего был силен, требовались хорошие козыри в борьбе с его происками.

Рядились с неделю — каждая сторона имела свои рычаги влияния и желала победы. В конечном итоге эротоман уже и не рад был, что так неосмотрительно связался с оператором: при паритетном раскладе ему «шили» попытку изнасилования — да не кого попало, а дочери тех самых. Однако, как это принято в своем кругу, разошлись миром, изрядно попортив друг другу нервы и затаив в душе лютую злобу. Сашу, как героя, пригласили на званый ужин, и там он неожиданно понравился папе — прожженный номенклатурщик старой школы мгновенно рассмотрел в путейце перспективного товарища.

— Присмотрись к мальчишке, — подсказал он дочке. — Мальчишка-то правильный, цельный. И предан, как собака, будет — с улицы взяла, подняла из грязи…

Нет, любви высокой там не было, не надейтесь. Ирина папу послушала и присмотрелась. Саша был очень даже недурен собою: могучий самец, красавец — ладно скроен, крепко сшит, все на нем сидело как влитое: и недорогие костюмы, и амплуа придурковатого, но подающего надежды самородка, выкарабкавшегося из глубины сибирских руд. А еще он выгодно отличался от окружавшей ее «золотой молодежи»: и вправду цельный, чистый, честный, первобытный какой-то…

Вот так и получился социалистический брак: она — чуть ли не первая невеста столичного света, он — безвестный неотесанный мужлан из-за Урала. Символично…

Потом, когда шарахнула перестройка, родители Ирины, желая сделать молодой паре приятное, выкупили ту АЭС, на которой дежурил оператором Саша, и подарили ему на день рождения. С барского плеча: носи, не жалко!

Саша неожиданно увлекся подарком: забросил депо — некогда стало, начал осваиваться в низовых деловых кругах, изучать литературу, общаться со специалистами — одним словом, врастать в дело. АЗС зарегистрировал как АОЗТ и верноподцаннически обозвал «Ирой» — тут все понятно, без комментариев.

— Я твоя половина или как? — как-то в шутку, без задней мысли высказалась Ирина, уже гулявшая на седьмом месяце. — Ага, половина. А если половина, тогда давай так: все доходы от твоего бизнеса — пополам. Тебе — на счет и мне — на счет.

И очень удивилась, когда сияющий Саша после родов притащил ей сберкнижку на ее имя, где покоилась первая тысяча рублей.

— Все — пополам, как договаривались. Вот, смотри, моя книжка — тоже тыща…

С тех пор минуло семнадцать лет. Благодаря организаторскому таланту Саши, подкрепленному протекторатом родителей Ирины и ее личными связями, «Ира» стала крупной фирмой, в которую входят большая сеть АЗС, четыре хранилища нефтепродуктов, транспортная компания, ориентированная исключительно на перевозку собственных ГСМ, и ремонтно-техническая база. Вырос сын — в папу с мамой, красавец, гренадер, умница и большой вундеркинд. Очень перспективный и подающий большущие надежды.

Александр Евгеньевич стал солидным бизнесменом — с ним считаются заметные люди, а среднего звена дельцы ищут его благорасположения. «Иру» неоднократно пытался насильственно «влить» в себя небезызвестный «Концерн», желающий иметь монополию в соответствующей сфере рынка энергоносителей. Но Александр Евгеньевич не дался, отстоял свою независимость. И следует признать, что номенклатурные связи тут помогли в гораздо меньшей степени (как уже отмечалось, эти связи с перерождением делового мира России стали заметно хиреть и обретать символический характер), нежели собственная зубастость, упертость и оборотистость. Хват парень, что и говорить.

А дома хват довольствуется ролью пушистого котенка. Жену свою по-прежнему боготворит, болезненно чувствует свою необразованность, неотесанность и дремучесть. До сих пор удивляется иногда, как такая дивная смесь породы, интеллекта и физической прелести могла избрать тебя, мужлана, в спутники жизни. Энциклопедические знания, царские манеры, врожденное благородство в каждом жесте, бездна нерастраченного обаяния… в спальню к тебе является как некое божество, ниспосланное свыше, и, принадлежа тебе, ни на секунду не дает забыть, что явлена тебе милость великая — трепещи и благоговей, смерд. А сын попер умом и эрудицией в маму. Когда они общаются, Александру Евгеньевичу не удается даже словечко вставить — он не всегда и понимает, о чем речь. А бывает, что и вставит — но не туда, куда надо. Реакция незамедлительная: «…Ну и дремучий ты у меня, фазер! Иди лучше справочник по нефтепродуктам почитай — как раз то, что тебе по силам…» Ну какой же тут может быть отцовский авторитет? Какая сыновняя гордость и отцовская степенная мудрость? Эх черт, и обидно же иногда бывает! Расти над собой в этом плане, конечно, хочется, подтянуться чуть-чуть… А некогда. Работа засасывает. Нормально же отдохнуть за английским интерактивным курсом либо классиками литературы ну никак не получается — после всех этих премудростей голова кругом идет, работа не клеится и возникает устойчивое желание крепко хлобыстнуть кого-нибудь по морде. Александр Евгеньевич привык отдыхать так: охота, рыбалка — в хорошей компании, разумеется, обильный стол с выпивкой, русская баня. После таких непритязательных отдохновений в конце недели и работа катится как по маслу, и чувствуешь себя прекрасно.

Каждому свое, одним словом. Царице — являть себя народу во всей красе и повелевать, а ее башмачнику — тачать для нее обувку, да так, чтобы не жала, чтобы и не вспоминала, что обута…

…Проскочив несколько кварталов, Александр Евгеньевич остановился возле универсама. Потоптавшись у входа, некоторое время изучал через витрину покупательский контингент на предмет обнаружения нежелательных физиономий. Не отметив таковых, зашел, быстро выбрал все, что требовалось для небольшого праздничного ужина, и, расплатившись, с облегчением удалился в свою машину. Нет, шпионских романов наш парень отродясь не читывал, но, чувствуя, что совершает неблаговидное деяние, считал необходимым не пренебрегать определенными мерами предосторожности. Это будет нехорошо, если кто-нибудь из сотрудников фирмы или просто знакомых заметит президента в универсаме. Какого черта, спрашивается, делает твоя домохозяйка, если после работы тебе приходится, как простому смертному, шарахаться по магазинам? Куда супруга смотрит? И пойдут пересуды-кривотолки, обрастая все новыми не правдоподобными деталями и домыслами, и в итоге родится сплетня — наши людишки большие любители почесать языки по поводу и без.

Добравшись до общежития мединститута, Александр Евгеньевич остановил машину неподалеку от парадного входа, глянул на часы и принялся с нетерпением ожидать появления Адила, беспокойно оглядываясь по сторонам. Нет, слежки наш подпольный мачо не опасался, поводов не было. Свет смущал. По обеим сторонам от входа в общежитие торчали два мощных галогеновых фонаря, заливавшие обширный участок местности ярким светом.

Фонари имели место в рамках программы профилактики правонарушений и никому, разумеется, не мешали, но в настоящий момент Александру Евгеньевичу страшно не нравились, хотя ничего такого он нарушать не собирался. Нехорошо как-то — респектабельный гражданин решил поехать налево и вынужден некоторое время торчать на видном месте под фонарями, как на витрине. Неуютно как-то. Надо будет переговорить на этот счет с Адилом…

…Ибрагим вошел в жизнь господина Кочергина около года назад. Александр Евгеньевич ездил в отпуск на родину и, как принято в таких случаях у обычных людей, не обремененных комплексом снобизма, активно отдыхал с друзьями юности где придется: преимущественно в демократичном спортзале с сауной родного НИИЖТА и на квартирах у своих однокашников, успевших обзавестись семьями, но состояния не сколотивших ввиду недостаточной пронырливости.

На одной из таких квартир гостя и познакомили с Ибрагимом. Как он там вообще оказался и по какому случаю, Саша так и не мог припомнить, но факт, что ласковый проныра-ингуш полюбился ему с первого взгляда. В отличие от второго близкого человека Ирины — девственно-невежественной Вики, для которой «Пышка» Мопассана стала в 37 лет божественным откровением, наш парень в далекой юности книжки почитывал и кое-какие аналогии, почерпнутые в беспорядочно употребленном литературном бедламе, пронес через всю жизнь.

Бывает так, что литературный персонаж, пересекшийся с нашим пылким юношеским воображением, оставляет в душе неизгладимый след своего первоначального воздействия независимо от нашего возмужания — умудрения — оскептицизмивания — этакое пестрое пятно на сером фоне жизни, стереть которое под силу разве что полному сумасшествию или смерти. Эти яркие впечатления юности мы бережно храним, лелеем и связываем с ними — порой неосознанно, безотчетно — либо лучшие минуты нашего прошлого, либо навсегда запавшие в память, не поддающиеся описанию идеалистические образы. Вот и у Саши такое было: лично с ним не связанные и ничем в принципе не опосредованные, но навсегда оставшиеся в душе романтические островки тревожной юности, берега которых с течением времени не размыли окончательно мутные воды реки бытия.

Особенно впечатлил и запомнился Ибрагим Оглы из «Угрюм-реки». Как сложились их отношения с Прохором Громовым, Саша помнил смутно (а зря! Надо было мораль извлекать, а не заглатывать впечатления…), но образ Ибрагима отчего-то навсегда остался в его большом таежном сердце.

Ибрагим! Как только ингуша представили, в воображении Саши тут же мелодично зазвенела ассоциативная цепочка, накрепко сковавшая того, Прошкиного, Ибрагима с нонешним. Такой же здоровый, волосатый, наглый, как танк, и страшно обаятельный — шалые разбойные глаза (щас зарэжю, ссс-ким башка дэлать будим!!!), обещавшие беспощадную месть врагу и преданность другу до последней капли крови. Правда, насколько помнил Саша, тот Ибрагим был черкесом, но это мало меняло суть дела. Ибрагим умел дружить с кавказской широтой и щедростью, умел любить и ненавидеть. Сильная, яркая натура, сильные чувства… По ходу дела выяснилось, что он в свое время также окончил НИИЖТ — только пятью годами позже Саши — и занимался в Новосибирске сходным бизнесом, связанным с ГСМ.

Долго рассусоливать не будем — погуляв в городе детства, Александр Евгеньевич забрал ингуша в Москву. Земляк, душа-человек, обязан по гроб, что вытащил в столицу и поднял в положении: вот сколько мотивов сразу. Национальность для бывшего инженера-путейца роли не играла — воспитанный в духе сибирских каторжан-космополитов, он никогда не задумывался над этническими проблемами вселенского масштаба, а оценивал человека с позиции его полезности и личностных качеств.

Ибрагим доверие оправдал. Не найдя вакансии в фирме, Александр Евгеньевич оформил его «помощником президента по особым поручениям». Ингуш и помогал во все лопатки: с утра до вечера крутился под ногами, испрашивая для себя занятие, ревностно выполнял все возложенные на него задачи и за короткий срок изрядно преуспел в освоении специфики жизнедеятельности фирмы. Друзей в «Ире» не завел: за людей считал только сильных рисковых мужиков, каким был сам и Саша-кунак, к остальным источал холодное равнодушие, более похожее на презрение. Старожилы «Иры» косились и пожимали плечами — пришлый, чужой, надменный, загадочный и нелицеприятный, как с таким дружить? В столице ингуш быстро обрел связи с земляками-кавказцами, каковых сыскался целый клан, и неожиданно оказался крайне полезен при решении извечных проблем с загребущим «Концерном», который никогда не упускал самостоятельную «Иру» из поля зрения, извечно желая врастать этот аппетитный кусочек в свою могучую полукриминальную плоть. Так, когда решался вопрос образования районного филиала, Ибрагим дважды катался на «стрелки» с какими-то «левыми» бойцами «Концерна», привлекая в качестве вспомогательной команды своих земляков (номенклатурного внушения сверху оказалось недостаточно: новая «земля» — новые люди, к великому стыду бывшей правящей верхушки). Раз «отмазал» Александра Евгеньевича — спас его от больших неприятностей, вызванных нетактичным поведением последнего. Президент — могучий и бесстрашный, рабуха-парень! — попросту выкинул из кабинета товарищей из «Концерна», явившихся в очередной раз пообщаться на предмет совместного ведения дел. Да надоели! Сколько можно! Вам же русским языком объяснили — не лезьте! Вот и выкинул. И помял слегка при том — косточка там у кого-то неэстетично хрустнула.

— Ты покойник, Кочерга! — сообщили ему спустя полчаса по телефону хорошо поставленным голосом с едва заметным чеченским акцентом. — За такой беспредел твоя «красная крыша» тебя не отмажет, можешь мне поверить. Завтра в восемь вечера будь в Химках — у плотины, как из города ехать. Будем решать, что с тобой делать. Не приедешь — завалят тебя прямо в офисе. Все — я сказал. Не забудь — завтра, в восемь вечера…

Саша. хоть бесшабашен был и храбр, но в меру благоразумен и о криминогенной ситуации в столице понятие имел. Озаботившись положением, он не позволил амбициям возобладать над здравым смыслом, а быстренько перезвонил тестю и изложил суть проблемы.

— Все решим, не переживай, — пообещал отец Ирины. — Вот еще проблемы!

А через часок перезвонил и смущенно поправился:

— Решить-то, конечно, решим, но… Ты бы поехал к тем людям, извинился за грубость и того… компенсацию, что ли, за нанесенный ущерб… Я тут проконсультировался… в общем, не надо было так себя вести. Повежливее надо. Сейчас всяких развелось — они же в суд не подают за оскорбление, сами разбираются…

Растерялся Саша. Задумался, веком задергал — к кому ехать, кого искать? Отправляться прямиком в головной офис «Концерна» страшно не хотелось. Во-первых — враги. Три года от них всячески отбрыкивался, избегая общения, — это они его домогались как могли, а он ведь даже ни с кем из руководства не знаком!

Во-вторых, имелось вполне закономерное опасение, что «Концерн» специально инспирировал этот незатейливый инцидент — зная крутой нрав президента «Иры», нетрудно спрогнозировать, как он будет вести себя в той или иной ситуации. А если так, то руководство «Концерна», не моргнув глазом, откажется от своих «бойцов» и «черных адвокатов» и начнет планомерно давить. Никого-то мы не посылали, и вообще — все это провокация. А давайте-ка с вами обсудим кое-какие вопросы в части, касающейся перспективы совместного функционирования в одном русле — понимай, под одной «крышей». Чтобы не лезли всякие, не докучали занятому человеку. Это что же — три года борьбы за независимость псу под хвост? Нет, ехать в «Концерн» ни в коем случае не стоит. Но жить-то хочется? Ага, обязательно. И как же быть?

Вот тут-то и выручил Ибрагим — окончательно и бесповоротно. На кого он там вышел из своих соплеменников, кому кланялся в ноги — Саша в подробности не вдавался. Важен результат.

«Развели»! Без претензий. Без участия обидчика и его извинений. Понадобилось лишь «отстегнуть» три штуки баксов — тому, у кого косточка хрустнула. И больше никто не лез, как будто забыли про «Иру».

— Чудеса, — недоверчиво сказал юрист фирмы — конченый скептик Лева Коновалов, хорошо разбирающийся в «понятиях» и прочих перипетиях теневой стороны делового мира. — «Концерн» вот так запросто простил наше хамство? Да-а-а уж… Вот это Ибрагим, вот это клад! И где он такого «разводящего» нашарил? Чудеса! Далеко пойдет, если пуля не остановит. Ты вот что… Ты бы присмотрелся к нему повнимательнее…

Однако Александр Евгеньевич брюзжание Левы пропустил мимо ушей: тот все — даже факт собственного рождения — подвергал сомнению, работа такая. А Ибрагим в очередной раз доказал свою безграничную преданность, можно сказать, на амбразуру бросился, черт знает чем рискуя. Какой там «присмотреться повнимательнее»?! За деяния, даже втрое менее значимые, президент «Иры» привык отличившихся по-царски награждать. Подними человека, поддержи его рвение, оцени как следует — он воздаст потом сторицей. Старая капиталистическая концепция, перенятая у загнивающего Запада. И специально для друга-ингуша ввел в штат фирмы новую должность, необходимость которой ранее никто по недомыслию не ощущал: вице-президент.

Старожилы пожали плечами, но возражать не стали, сочтя назначение не более чем очередной прихотью своенравного шефа. Что такое этот «вице» при живом президенте? Заместитель, что ли? «Сам» все решает сам, а когда в отсутствии — коммерческий за него, всегда так было. Хочет, так пусть себе куражится — и хрен с ним, хуже от этого никому не будет.

Вот так получилось. А на деле вышло, что Ибрагим декларативно стал вторым человеком в «Ире». Спустя всего-то полгода после появления…

… Адил появился ровно в половине восьмого, как договаривались. Степенно вышел на крыльцо, приложил ладонь к бровям, всматриваясь в стоявшую неподалеку знакомую машину, затем приветственно вскинул руку и вернулся в вестибюль. Через остекленный тамбур Александр Евгеньевич мог рассмотреть, что вахтерша, которой молодой сын гор что-то сказал, послушно вышла из-за конторки и усеменила по лестнице на второй этаж.

— Командир нашелся, — индифферентно буркнул Александр Евгеньевич, ничуть не удивившись. Адил и его соплеменники, что называется, «держали шишку» в общаге мединститута. Явление обычное и давно ни у кого не вызывающее раздражения: русские привыкли, что в большинстве подобных учреждений у нас всегда верховодят выходцы с Кавказа или представители некоторых других мусульманских народностей нашей необъятной Родины. Жесткая клановость, большая жизнеспособность, нежели у славян, напористость, постоянная готовность к силовым методам решения проблем — эти качества не перешибешь никаким этническим перевесом и установленными в законодательном порядке нормами цивилизованного общежития.

Отправив вахтершу с поручением, Адил вновь вышел на улицу, чтобы присоединиться к Александру Евгеньевичу — поздороваться, перекинуться дежурными приветственными фразами.

— Как наша дама? — поинтересовался хозяин «Иры». — Не передумала?

— Конечно, нет. Куда денется… — небрежно бросил Адил и, не уловив должной реакции, поспешил добавить:

— …от такого крутого мужика. Бегом прибежит, конечно, от радости будет в ладоши хлопать…

Через несколько минут из вестибюля выпорхнуло прелестное создание лет девятнадцати, облаченное в дешевенькое пальтецо с каким-то выдрьим воротником, фальшиво бликовавшим в ярком свете фонарей. Наблюдая за грациозной фигуркой, приближающейся к машине, Александр Евгеньевич почувствовал душевный трепет — сердце радостно подскочило в груди, ликуя от предвкушения оргастической ярости, тихонько завопили семенники, наполняя чресла жарким пламенем вожделения.

— Пальто, конечно, плохое совсем, — покачал головой Адил, открывая дверь и выходя из салона. — Плащ бы ей кожаный, с подкладкой. Бабок, конечно, нет у нее. В «Мире кожи» можно совсем хороший плащ купить — баксов за двести — двести пятьдесят. Ты как на это смотришь? Ну, не сразу, конечно, если, конечно, понравится, если еще встречаться будете…

— Ага, — буркнул Александр Евгеньевич, не отрывая взгляда от студентки. — Что там — «Мир кожи»! Черт-те куда переться. Купим завтра где-нибудь поближе…

— Знакомьтесь. Саша — Лена, — коротко представил Адил, усаживая девушку в машину. — Ну, вы гуляйте, я пошел.

— Какие у нас планы на вечер? — несколько смущенно поинтересовалась Лена, обдав застывшего в ожидании мужчину запахом мятной жвачки.

— Видео, музыка на любой вкус, шикарный ужин с шампанским, автопрогулка по вечерней столице, — скороговоркой выдал Александр Евгеньевич, с упоением вдыхая аромат дешевеньких духов и свежевымытых недорогим же шампунем девичьих волос — успевшее уже забыться сочетание, мгновенно всколыхнувшее стойкую ностальгию по студенческим годам. — Возражения есть?

— Возражения? В общем, нет, хотя… а вы меня обратно привезете, или самой добираться придется? — озабоченным тоном поинтересовалась Лена.

— Только скажи, принцесса, — хоть на край света! — царственно пообещал Александр Евгеньевич, поворачивая ключ в замке зажигания. — И вот что — не надо на «вы», ладно? Просто — Саша. Я еще не такой старый, каким кажусь с первого взгляда. Хорошо?

— Хорошо, Саша, — легко согласилась студентка. — Поехали…

«Скурвился» Александр Евгеньевич месяца четыре назад. Да, в конце сентября это было, аккурат на следующий день после очередного званого ужина у Ирининых родителей. Ох уж эти ужины — рауты — приемы! Чтоб им провалиться в одночасье куда поглубже совместно со всеми этими нанафталиненными раритетами советской эпохи…

Александр Евгеньевич чувствовал себя прескверно, хотя накануне, кроме трех рюмок водки, ничего не пил, в такой компании как-то не пьется, хоть убей. Даже завтракать не стал, хотя никогда не жаловался на аппетит.

Воскресенье имело место, заглушить работой дрянное состояние возможным не представлялось — нужно было проводить время в семье и изображать безмятежность счастливую, дабы не испортить Ирине настроение. А тут, помимо всего прочего, сын с мамой разошлись во взглядах на творчество какого-то Омара Хайяма (Сергей — мамин сын, планировал поступать на восточный фак и серьезно готовился к этому шагу) и затеяли жаркую дискуссию.

— Чистота нравственной посылки? Да что ты говоришь, maman! Да за версту же веет спекулятивной манипулятивистикой, ничем даже не прикрытой. Развлекался дядечка, тщеславие тешил, скучно ему было взаимососуществовать с посредственностями, погрязшими в собственной глупости и невежестве. И где же ты тут рассмотрела позитивную основу творческой нацеленности на подтягивание так называемых сограждан до своего персонального, омархайямовского уровня? Умненький сноб откровенно потешался над себе подобными, совершенно не ставя целью дать им какое-то рациональное зерно, здравые идеи, имеющие практическое применение. Он просто издевался над ними! Эти его всеславные рубайя, которые — подумать только! — в общеобразовательную программу заложены, на самом деле не что иное, как наполненные деструктивным нигилизмом второсортные стишата, следствие не правильной работы желчного пузыря либо тривиального переедания — пожрать мудрец любил, дай боже. И никто, обрати внимание, никто ведь даже не попытался оспорить эти псевдоморалистические пасквили — принимали и принимают как некое божественное откровение! Он же всем вокруг говорил — вы ублюдки, идиоты, дауны и так далее. А как конструктивно решить эту дауноориентированную проблему — не говорил. Плевать ему было на это! И все, открыв рот, внимали. И по сию пору внимают. Что это — параллакс сознания? Или некая форма тотальной суггестии, и поныне не поддающейся объяснению? Он был инопланетянин-наблюдатель, да? Дескать, все-то у вас тут в дерьме, а я вот — светлый и чистый такой, сижу на горе, наблюдаю…

— Рефлексия, — цедила Ирина сквозь зубы. — Субдоминантное воздействие гормонального бума на мировоззренческую позицию. Иначе говоря — юношеский максимализм, явная поляризация возводимых в ранг идефикс псевдоценностей по отношению к общечеловеческим нормам, аксиоматично постулированным даже не десятками поколений лучших представителей рода человеческого — а сотнями, а то и тысячами! Это отнюдь не концептуальное расхождение — это же чистейшей воды примитивный оппортунизм!

И в таком духе — как заведенные, полтора часа подряд.

«Эх, водочки бы с огурчиком да в баньку с шоферами, — томился промеж этих высокоумных прений Александр Евгеньевич, чувствуя себя последним идиотом и полным невеждой. — Взять, что ли, почитать на досуге этого Хайяма, чтобы иметь понятие, о чем вообще речь. Так некогда ведь. Начало года, новые проблемы, недавно открытый районный филиал чуть ли не ежедневно сюрпризы подбрасывает, хоть брось все и занимайся только им одним… Кстати — чем не повод, чтобы удрать из дома?!»

Бесшумно выскользнув из гостиной, хозяин дома быстро облачился в деловой наряд, прихватил для солидности кейс и, заглянув к дискутирующим, выпалил скороговоркой, предвосхищая неизбежный вопрос:

— Совсем забыл — надо ряд вопросов проработать по районному филиалу. Прокачусь в офис, поковыряюсь немного…

— Это что за внеплановый приступ трудового энтузиазма?! — подбоченилась было Ирина, но, угадав в глазах супруга отчаянную просьбу о помиловании, быстро поняла, в чем дело. Умница, все на лету схватывает! Золото, не жена, была бы чуток поглупее, цены бы ей не было…

— Ладно, езжай. Смотри там не перенапрягись… В офисе глава фирмы напрягаться не стал вовсе: за отсутствием секретарши исполнил сам себе пол-литровую кружку кофе, содрал галстук и, усевшись за служебный компьютер, битый час с азартом гонял «Half-life», яростно матерясь, когда его неловкого персонажа угрызали жвалами либо шибали разрядом вредоносные мутанты.

А через битый час в офис заявился Ибрагим. То ли просто так, от нечего делать, то ли почуял телепатическим путем дрянственность настроения хозяина — одним словом, приперся. Посидел рядышком несколько минут, скучающе глядя на экран монитора (компьютерная грамота для сына гор осталась непостижимой тайной — он считал преступлен кем тратить свое драгоценное время на такие ненужные шалости), красноречиво зевнул пару раз и предложил обычную программу. Выпить, закусить как следует, пообщаться накоротке и все такое прочее.

— Можно, — оживился Александр Евгеньевич, глянув на часы: если всего два-три часа посидеть да больше пятисот грамм не пить, а потом прогуляться по морозцу минут двадцать и «Ригли» пожевать — все будет в норме. Никаких побочных эффектов, за которые мог бы зацепиться взыскательный взгляд супруги. — Только надо будет куда-нибудь на окраину. Если попремся туда, куда обычно ходим, моментально Маме настучат — ваш, мол, культурно отдыхает. А я вроде поработать отпросился, так что…

— Обижаешь, дорогой! — взвился Ибрагим. — Какой кабак, э? Хорошее место есть! Там уже все есть. Совсем рядом, кстати. Поехали?

Поехали. Хорошим местом оказалась четырехкомнатная квартира в десяти минутах езды от головного офиса «Иры». Хозяин квартиры — один из многочисленных родственников ингуша, якобы отчалил по делам за бугор, а его попросил присмотреть за жилплощадью. Насчет «все есть» Ибрагим несколько преувеличил: накрытый стол в гостиной действительно место имел, но там были только разнообразные закуски и хорошая водка. Пока гость скидывал пальто, ингуш набрал номер, рявкнул в мобильник: «Давай!» — и жестом пригласил шефа располагаться.

— А-р-р-р! — довольно прорычал Александр Евгеньевич, с ходу усаживаясь за стол, даже не помыв рук и сразу подтягивая к себе грибы и квашеную капусту.

Едва успели метнуть по первой, как двое шустрых пацанов притащили из расположенного неподалеку кафе, хозяином которого являлся один из соплеменников Ибрагима, здоровенный поднос с шашлыками, люля и зеленью.

— Аммр-р-р-р! — оценил Александр Евгеньевич ингушскую оперативность, сбрасывая с себя пиджак и впиваясь крепкими зубами в исходящее соком молодое мясо, подбитое ароматным дымком. — Еще вчера гулял по пастбищам родной Назрани, да?

— Он в Химках гулял, — не понял юмора Ибрагим. — Что — нехороший?

— Хороший, хороший, — поспешил уверить Александр Евгеньевич. — Нам без разницы, где гулял — лишь бы вкусный был…

После третьей Ибрагиму позвонили. Коротко переговорив на родном наречии, он сокрушенно развел руками:

— Двоюродный племянник звонит. Студент, второй курс. Он тут недалеко с девушками гуляет, спрашивает — мы его обедом не покормим? Даже не знаю, что ему сказать…

— Сколько их там у него? — насторожился Александр Евгеньевич, оценивая взглядом знатока запас провианта на столе и около.

— Один-два, — доложил Ибрагим и, предвосхищая следующий вопрос, поспешно уточнил:

— Они все такие худые, ма-аленькие — много не едят…

— Да ну, какой разговор! — устыдился своих сомнений Александр Евгеньевич. — Зови давай, не помирать же молодежи — с голоду!

Едоков оказалось не два-три, а ровным счетом четверо: сам Адил с двумя бутылками вина и трое студенток-второкурсниц — симпатичные юные создания, румяные и свежие с морозца, до умиления простые и прожорливые. Опасаясь, что провианта все же не хватит, Ибрагим опять звякнул — велел, чтобы чуть попозже принесли еще.

Александр Евгеньевич с математикой всегда дружил, быстро смекнул, что к чему: расклад получался вполне неслучайным и где-то даже подготовленным — трое мальчиков на трое девочек. Однако вида не подал, не обмолвился ни словом — решил посмотреть, что из этого получится.

Посмотрел. Получилось все просто великолепно. Непринужденная обстановка, веселье, девчушки-хохотушки, милые простушки, раскрасневшиеся от вина, — неожиданно для себя Александр Евгеньевич оказался центром внимания, сыпал шутками, каламбурил в тему, чувствовал себя если и не пупом Земли, то одним из холмов столицы уж обязательно. Обстановка постепенно все более разряжалась, и вскоре поевшая молодежь завелась потанцевать. Кто-то этак ненавязчиво приспустил шторы, после двух задорных дергунов на медленный танец потащили и Ибрагима с Александром Евгеньевичем.

В общем, случилась та самая непринужденная атмосфера студенческой пирушки, что ностальгически отдается в наших очерствевших сердцах даже спустя много лет по миновании золотой бесшабашной поры на любом официальном банкете, независимо от категорий и сановности.

Александр Евгеньевич тихо млел, прижимая в медленном танце податливое юное тело, вдыхая запах расчесанной на пробор девичьей макушки, чувствовал, как забыто закипает в жилах подогретая хорошей водкой кровь. Нестерпимо сладко заныло внизу живота, покачиваясь в такт музыке, ощутил умудренный опытом президент фирмы, как могуче вздыбилась его плоть, бесстыдно просясь вон из штанов. И девчушка, естественно, это почувствовала, но не отпрянула возмущенно, напротив — прижалась плотнее, обняла крепче широченные плечи партнера и стала медленнее двигаться, почти застыла на месте.

В этот момент Александр Евгеньевич остро пожалел, что они сейчас не одни. Ох ты, боже мой, какой случай! Такого, может быть, уже никогда в жизни не будет! Выгнать бы сейчас всех к чертовой матери и…

Тут следует пояснить — для скептиков в первую очередь, что для Александра Евгеньевича ситуация данная была отнюдь не ординарной. В отличие от сложившегося стереотипа о половых дебошах новых русских, наш парень вел себя вполне достойно и за годы семейной жизни проявил полную солидарность с богом даденной супружницей своей. То есть можете, конечно, не верить, но он ни разу ей не изменил! Любил Ирину, обожал до крайней степени, всегда желал обладать ею — вы знаете уже, что все предпосылки для этого присутствовали, но…

Но! Не будучи доминирующей особью в тандеме, Александр Евгеньевич вынужден был довольствоваться второстепенным положением. «Ляг так, повернись этак, замри — да погоди ты, дергунчик, куда лезешь, прелюдия же еще! Лежать! Вот так, умница…»

Представляете? А тут вдруг ощутил себя наш президент господином. Каждой клеточкой своего дремлющего под цивильной оболочкой таежного организма ощутил: может делать с этой юной податливой лапочкой все, что захочет. И такое вдруг звериное желание проснулось в сибирских недрах — хоть бери нож и режь подряд всех лишних…

Резать, однако, никого не пришлось. Ловкий нахал Ибрагим, словно воспринимая флюиды, исходившие от хозяина, подтанцевал к нему со своей партнершей и вроде бы ненароком вытеснил из гостиной в прихожую. Качнувшись к уху Александра Евгеньевича, обдал жарким шепотом: «Туда!» — ткнув пальцем в сторону спальни — и тотчас же оттанцевал обратно, словно ничего и не было.

Про розовый туман в курсе? Да-да, тот самый розовый туман эротического свойства, когда детали интерьера словно бы теряют естественную форму и очертания, а сердечко со страшной силой бьется о грудную клетку, заставляя забыть обо всем на свете, кроме этого. Разумеется, этому нездоровому атмосферному явлению имеется элементарное физиологическое обоснование: ввиду сильного хотения кровь приливает к голове и остальным местам тоже, оттого все вокруг словно бы погружается в розовый цвет. Но те, кто в этот туман попадает вдруг, они же никаких объяснений слушать не хотят — им бы побыстрее добраться до заветной цели.

Вот и Александр Евгеньевич попал — оказавшись в прихожей, ухнул в розовый омут, перестал соображать и действовал словно бы на автопилоте. Откуда-то всплыли забытые студенческие навыки: схватил девчушку в охапку, втащил в указанную спальню, дверь ногой захлопнул… А тут как по заказу: шторы тяжелые наглухо задвинуты, тускло мерцает ночник, широченная кровать беспардонно подмигивает белоснежной простыней — кто-то ведь удосужился разобрать!

«А ведь подстроили все, — проскочила откуда-то из розового тумана черно-белая мысль, пока руки завидущие лихорадочно теребили нехитрое девичье бельишко, разоблачая податливую юную плоть. — Ох и подстроили! Ох и… Ох-ххххх…»

Вот так получилось. С тех пор развлечения подобного рода как-то вроде бы самопроизвольно вошли в систему — с легкой руки Ибрагима, разумеется. Ингушский племяш ухитрился под каким-то благовидным предлогом сфотографировать самых симпатичных сокурсниц, проживающих в общаге, по мере надобности передавал эти фото через дядю и договаривался с девчатами насчет «приятно провести вечер с крутым мужиком». С течением времени Ибрагим как-то незаметно выветрился из этой порочной цепочки, и теперь Александр Евгеньевич контактировал с Адилом напрямую: звонок, фото, переговоры, встреча у подъезда общежития, передача тела с рук на руки. А в благодарность за труды периодически подбрасывал юному сыну гор некоторые суммы на карманные расходы. Разумеется, внешне это выглядело как тривиальное сутенерство, но Александр Евгеньевич сам себя убеждал, что все обстоит совсем иначе. Вечер в приятной компании, скромный подарок девушке — что же тут предосудительного? Никто же ведь силком не тащит, все по обоюдному согласию. А между тем это греховное времяпрепровождение как будто вдохнуло в зрелый организм сибиряка какие-то новые силы, дало возможность почувствовать себя настоящим мужиком — повелителем женской природы. Интимные отношения с Ириной неожиданно приобрели иное качество — изменились в лучшую сторону для обоих. Что-то такое он стал узнавающе различать в женском естестве — что-то доселе непонятное и неизведанное, необъяснимое словами. И Мама, естественно, почувствовала это, однако, будучи целиком сосредоточена на происках вредоносных врагов, судьбе своей семьи, престиже и благоденствии фирмы, отнесла такие приятные изменения исключительно на свой счет. Что Сашка мужлан? Послушный механизм в ее руках, верное и испытанное средство для достижения успеха. А причина, разумеется, в ее титанических усилиях: изнурительные тренировки, диета, баня, массаж, косметические процедуры и так далее. И бывало, заполучив от «постылого» мужа третий к ряду оргазм за вечер, Ирина Викторовна блаженно гладила себя по атласному тренированному животу, слушала, как сладко сопит рядом хорошо потрудившийся могучий сибиряк, рухнувший в омут сна, и горделиво шептала:

— Молодец, Кочерга, умница! Так держать…

… Добравшись до указанного дома, Александр Евгеньевич бросил машину снаружи, в длинном ряду беспризорных третьеразрядных авто, толпившихся у тротуара под окнами. Чресла гудели — хотелось побыстрее оказаться в квартире и приступить к упоительному обихаживанию вновь поступившей в пользование прелестной юной особи. Уже войдя с Леной под арку, вспомнил предупреждение Ибрагима насчет вредных мальчишек, но задумался лишь на секунду, махнул рукой — черт с ними, «дворниками» и зеркалами, не бог весть какая ценность, другие купим!

Квартира оказалась на третьем этаже, в подъезде — чисто, ухожено, котами воняет в пределах дозволенного. В общем, вполне прилично. Бабуля-хозяйка дверь открыла с первого предъявления, даже не стала спрашивать — кто и от кого, заперла за гостями, ткнула пальцем в сторону гостиной, указала на кухню, пользуйтесь, мол, и, не поднимая взгляда, уковыляла к себе в спальню.

Кухню проигнорировали как пережиток: сняв верхнюю одежду в прихожей, сразу прошли в зал. Бегло оглядев интерьер, Александр Евгеньевич остался вполне доволен. Объемная софа, покрытая бежевым ворсистым пледом, журнальный столик со стилизованным под антиквариат канделябром о трех свечах, интимно зеленеющий под абажуром ночник, на полу ковер во всю комнату, видеомагнитофон, музыкальный центр, сервант с набором посуды — в общем, все как обещали.

Быстренько сервировали ужин на журнальном столике, Александр Евгеньевич включил музыку — первым стоял диск одного из самых древних альбомов Энигмы, а верхний свет включать не стал. Каково? Нормально — Лена возразить не сочла нужным. Ну и прекрасно, значит, все будет в порядке, можно приступать.

Сидели на софе, пили под Энигму шампанское. Девочка питалась и что-то непрерывно щебетала с набитым ртом — о каких-то институтских проблемах, извечно неразрешимых и страшно актуальных. Александр Евгеньевич ничего не ел и молчал — голодным удавом глядел на Лену и наливался жгучим огнем вожделения. Ах, какое упоительное чувство предвкушения буйной радости плоти, какое эротическое наваждение, навеянное присутствием юной девы — такой простой, милой, доступной…

С трудом выдержав минут десять, ухажер прокашлялся и хриплым голосом предложил потанцевать. Студентка с недоумением указала на стол — мол, едим же еще, какие могут быть танцы?

— Да успеем еще десять раз поесть, еще весь вечер впереди, — пробормотал Александр Евгеньевич, вытаскивая Лену из-за стола. — Иди сюда… — и плавно закружился по комнате, прижимая к себе гибкое тело, чувствуя, как с каждой секундой организм набухает дурной силой, отвечая на прикосновения прелестных выпуклостей, преступно взятых в плен тесным лифчиком. Непорядок! Нужно освободить пленниц, дать им вольно дышать, привести соски в соответствие с регламентом нормального набухания…

Не удержавшись, впился жадным поцелуем в девичьи губы, пахнущие шампанским и гусиным паштетом, сжал студентку в объятиях так, что косточки хрустнули, повалил на диван, лихорадочно стаскивая одной рукой с себя штаны.

— Колготки! Потише — совсем новые… Ой-й-й, больно!!! — только и успела вскрикнуть Лена — а буйный сибиряк уже неудержимо мычал от страсти, одним движением могучих рук разрывая в клочья колготки совместно с трусиками, раздвигая коленями девичьи бедра и несколькими мощными толчками вгоняя своего звенящего от напряжения богатыря в совсем не готовую к столь грубому вторжению юную плоть…

Взрыв долгим не бывает. Первичное буйство физиологии, как и следовало ожидать, отзвучало ярко и стремительно: тридцать шесть с половиной полных фрикций, двенадцать восторженных вскриков, и в завершение — окрашенный в фантастические цвета ядерного распада оргазмище, более схожий с извержением вулкана.

— М-м-м-м-ммм, — блаженно промычал Александр Евгеньевич, крепко зажмурив глаза и не желая приходить в себя. — Чтоб мне провалиться — никогда такого не было…

И, судя по всему, соврал. Потому что немедленно вслед за сказанным…

— Бац!!! — на ядреный затылок сибиряка обрушился страшный удар чем-то тяжелым. Александр Евгеньевич, так и не раскрыв глаз, плавно провалился в вязкую глухомань небытия…

Глава 5Против кого дружите?

…Цель оправдывает средства…

Пикколо Макиавелли

На некоторое время центром внимания стал станичный фельдшер Бурлаков, известный пьяница и коновал по сути своей, — оказалось, что не такой уж он и валенок в медицине, когда приспичит. Отняв у кого-то из казаков исподнее, фельдшер сноровисто спеленал новорожденного, укутал в свою телогрейку и перепоручил старшине Чубу, который по праву считался самым опытным нянем — воспитал на своем веку с добрый десяток внуков.

Затем Бурлаков занялся ранеными: остановил кровотечение новичку с раздробленной ступней, перевязал «притертого» и его водилу и, покопавшись в своей зеленой сумке из плащ-палатки, извлек коробку со шприц-тюбиками промедола. И задумался на минуту, сведя в кучу дугообразные жидкие брови.

— Коли, нах. Чо замер, нах? — прикрикнул атаман, наблюдавший за фельдшером.

— А у вас промедола нету? — поинтересовался фельдшер у «притертого» — жалко было тратить на чужаков дефицитное лекарство, которое ко всему прочему можно было использовать для «торчка» и выгодно менять на хорошие вещи. — Вам же должны выдавать на службе?

— Нету, — исходя болевой испариной, покачал головой омоновец. — Водка есть. Там, у мангала…

— И то дело! — обрадовался Бурлаков и, оправдываясь перед атаманом, поспешил заметить:

— Они же уже и так датые, нельзя мешать одно с другим. Ща накатят по стакашку — нормально будет. Потом отходить начнут, добавлю. А?

— Делай как знаешь, — махнул рукой атаман и повернулся к расшпиленному кузову казачьего «66», в котором на заботливо припасенных носилках усадили «притертого» с водилой:

— Вы — как?

— Давай, чего там, — «притертый» ткнул пальцем в сторону чеченской «таблетки», в которую уложили «тяжелого» новичка с раздробленной ногой на место раненого солдата. Солдата временно выдворили на улицу и укутали в одеяло, намереваясь усадить в кабину «таблетки», после того как ее отмоют от крови двое «нарядчиков», уже припустивших к Тереку с ведрами:

— А Димка вообще не пил, можно было бы и ширнуть… Я в принципе в норме, до райцентра — без проблем. Вовка, ты как — насчет водочки?

— Можно, — отозвался раненный в плечо омоновский водила. — До этого грамм триста засосали, хуже не будет. А Димке поставить надо бы… Не жлобись, доктор, потом сквитаемся как-нибудь.

— Коли «тяжелого», нах! — распорядился атаман, видя, что Бурлаков сомневается. — Петро! А ну — к костру, нах, водки принеси! Бегом, нах!

Петро — станичный киллер, белобрысый, белобровый, веснушчатый малый лет двадцати, с красным лицом, пораженным полным отсутствием какого-либо намека на интеллект, метнулся к костру за водкой. Бурлаков досадливо крякнул, извлек из сумки коробку с промедолом и полез в «таблетку».

— Две коли, — предупредил атаман. — Не жалей, нах, «тяжелый» ведь!

— Егорыч, баба — жена Беслана Сатуева, — некстати вспомнил Антон. — Ее втихаря везли в райцентр рожать. А дед, судя по всему, родственник.

— От, еб… — досадливо нахмурился атаман. — Ну, привалило… Теперь, нах, надо будет окопы по околице копать. Ну и угораздило тебя, Антоха…

Антон виновато потупился. Он разделял чувства атамана и прекрасно понимал, что на ближайшее время подкинул станичникам большущую проблему. Раньше было проще: полезла рейдовая группа через реку — огонь из всех стволов, кто не спрятался, мы не виноваты. Трупы выложили на берегу, дали вверх три ракеты красного огня — забирайте. Воины ислама, отправляясь в рейд, прекрасно знали, что могут нарваться на казачью пулю. Но то были ичкерские солдаты, «духи», никому из сотрудников наших правоохранительных органов и в голову не могло прийти отправиться на ту сторону, дабы проводить расследование пограничного инцидента. Та сторона — табу. Была…

А сейчас вся территория, на которой проводится так называемая контртеррористическая операция, входит в юрисдикцию военной прокуратуры СКВО.[10] Завтра поутру сюда подскочит следственная бригада, прокатится в ближайшие села за Тереком, будет уточнять детали, выяснять, что почем, а местные товарищи, в свою очередь, выведают у прокурорских некоторые обстоятельства дела и скорее всего не пожалеют средств, чтобы те поделились кое-какой информацией закрытого типа. Обратная связь, так сказать… А беременных жен полевых командиров в Приграничье расстреливают, мягко говоря, далеко не каждый день, так что обязательно возникнет нездоровый ажиотаж со всеми вытекающими.

В общем, имеются все предпосылки для возникновения крепкой взаимной любви между станицей Литовской и Бесланом Сатуевым, который в угоду новой страсти может покинуть насиженное гнездо в горах, куда еще не скоро ступит нога федералов, и как-нибудь ласковой туманной ночкой пожалует со всей своей кодлой в гости к станичникам. Вот это будет соитие, вот это будет любовь! До последнего вздоха…

— А теперь потолкуем, Андрей Иваныч, — предложил озабоченный атаман после того, как омоновцы засадили одним махом по стакану универсального «анестезирующего препарата». — Смотри, как хреново все получилось, нах. Хреново ведь? Последний денек вам тут, вроде все уже… А?

«Точно — «притертого» зовут Андрей, — отметил стоявший рядом с кузовом «66» Антон и вяло удивился:

— Вот память у атамана! Единожды сидел за столом с человеком — и то полтора месяца назад, больше не встречался».

— Понятно — хреново, — согласился омоновец, морщась от только что принятого лекарства. — А чего тут толковать? Давай быстрее в райцентр, потом ii. Или по дороге… Ты с нами едешь?

— Не, надо щас, — решительно махнул папахой атаман. — Вы через пять минут окосеете, нах, Бурлак по дороге вам еще добавит — с вами потом толковать будет неспособно. Ты уж потерпи минуту-другую — давай все обрешаем. Потом еще спасибо скажешь…

— Замять не получится, — догадливо покачал головой Андрей. — Сам понимаешь — нам отчитываться перед прокурором за «двухсотых» и наши драные шкуры.

— Не, то ясно — какой там «замять»! — истово воскликнул атаман. — Замять никто и не предлагает… Ты как себе думаешь, нах… ежли б не Антоха… гхм… не мой энша, где бы вы с Вовкой щас были?

— О чем разговор, атаман! Тут все ясно, — с чувством воскликнул омоновец, неловко разворачиваясь в сторону Антона. — Энша, за нами должок. Тут без вопросов.

Правда, сначала я так зол на тебя был — убить был готов. Но факт, мы с Вовкой тебе обязаны жизнью.

— Работа такая, — без эмоций буркнул Антон. — Ничего такого вы мне не должны…

— Должны, должны… Слыхал, чья жена? — продолжал гнуть свое атаман. — Завтра, нах, весь округ об этом будет трещать. Так?

— А что, у нас есть выбор? — угрюмо насупился Андрей. — В любом случае расследование будет…

— Да пусть себе — расследование, — пренебрежительно поморщился атаман. — Расследование! Тоже мне, нах, велика важность… Мы можем все так обтяпать, чтоб, значит, всем любо было, нах — и вам и нам. Давай, значит, чтоб без долгов, нах — вам Антоха жизнь спас, теперь вы — в обратку. Ась?

— Г-вори, чего пр-рдумал, — без особого воодушевления, слегка заплетающимся языком выговорил омоновец — ударная доза «анестезина» начала действовать.

Атаман некоторое время молчал, наблюдая, как в другой «66» грузят тела двоих омоновцев, павших от руки несчастной снайперши. Второй новичок, раненный в живот, «дошел» на руках у Бурлакова — тот был бессилен что-либо сделать. Казаки, не занятые работой, стояли неподалеку и тоже угрюмо молчали, отводя глаза — вид смерти им не в диковинку, но имитировать мужественное безразличие никто не пытался. Никто не роптал, хотя от места происшествия до станицы большей части ГБР предстояло добираться пешком по грязи — машины отдали для дела.

— Значит, так, нах, — определился атаман. — Значит, так… Вы на рекогносцировке были. Этот х…й, — тычок пальцем в сторону мертвого чеченского деда, валявшегося в грязи, — он в лесу сидел. И давай, нах, по вам палить. А потом вы его завалили, нах. Вот вам труп и ствол, нах. Для прокуроров. Любо?

— Масса нестыковок, — покачал головой омоновец. — Масса. «Таблетка» — раз. Баба — два. Солдат — три. Ребенок — четыре. Деда, что твой энша завалил, могут запросто опознать… Масса нестыковок.

— Бабу закопаем; — нимало не смутившись, внес коррективы атаман. — Никто в жизни не найдет, нах. «Санитарку» заберем себе. Подмаклюем, нах, Бурлаку в хозяйство отдадим — все одно, что совсем пропала. Чечененка подержим недельку у себя, нах, потом в дом малютки отдадим, в райцентр, нах, скажем — подкидыш. Солдата… Слышь, солдат, ты молчать будешь или как?

— А что я с этого буду иметь? — заинтересовался салага. — Мне в принципе по барабану, я к этой чернухе — никаким боком…

— А мы тебя в расход не пустим, нах! — расщедрился атаман, расплываясь в довольной улыбке от внезапного и острого осознания широты своей заскорузлой казачьей души. — Если слово дашь, что молчать будешь. А не дашь — щас рассчитаем и закопаем. Как бы тебя и не было. Петро?

Станичный белобровый киллер с готовностью снял карабин с предохранителя, перевел его в положение «для стрельбы стоя» и с нездоровым интересом уставился на тощего салагу.

— Да ну вас на хер с вашими приколами! — моментально сориентировался салага, едва только глянув на физиономию Петрухи. — Конечно, буду молчать. Мне по барабану. Даю слово мужика — никому ничего не скажу. Никогда.

— А нарушишь слово, нах, — мы тебя из-под земли достанем, — пообещал атаман. — Ты вот что — может, нах, мы тебя сначала месяц-другой покормим, потом прокурорским отдадим? Вроде ты полз из плена, да на нас и выполз. Сам. А мамке твоей как-нибудь звякнем, нах, чтоб, значит, шуму не подымала… Ась?

— Не надо меня в прокуратуру, — после некоторого раздумья сказал салага. И добавил застенчиво:

— Мне и в часть нельзя. Я гранатометчик. Пять ПГ-7ВМ[11] продал и в СОЧе[12] был — домой хотел свалить. Меня нохчи из-под самого «Кавказа»[13] хапнули — чуток осталось… Нет, не надо меня в прокуратуру.

— Нуу-у-у-у, так ты вообще теперь наш! — нешуточно обрадовался атаман. — Не боись, хлопче, — мы тебя в обиду не дадим. Не дадим, нах… Ну чо, Андрюха, все сходится. Ась?

— Тебе б в адвокаты, — не то похвалил, не то в укор сказал Андрей. — В принципе все нормально. Вот только дед… Деда могут опознать. Если прокурорские не поленятся, дадут фото в разработку, тогда вся эта петрушка не имеет смысла…

Атаман не стал спорить — покладисто покачал головой и тотчас же отдал распоряжения: солдата сажать в его «уазик», труп чеченки оттащить подальше в лес и похоронить со всеми почестями, приличествующими такому случаю.

— Это как? — заинтересовались омоновцы. — Что за почести такие?

— Закопать как можно глубже, нах, утрамбовать, завалить валежником, чтобы, значит, и намека на могилу не было, — пояснил атаман. — Чтобы, значит, никто никогда не нашел… Так, теперь насчет деда. Насчет деда…

Атаман подозвал Петро и коротко распорядился, ткнув пальцем в сторону валявшегося в грязи трупа пожилого чечена. Петруха свистнул помощника из числа праздных казаков, труп подволокли к ближайшему дереву, привалили спиной к стволу. Станичный киллер смотался к атаманскому «уазику», взял у водилы надфиль и, вылущив один патрон из своего магазина, потратил пару минут на обработку пули. Затем отошел на десять шагов назад, прицелился и… выстрелил трупу в лицо. Действия белобрового никем не комментировались: атаман сказал, значит, так надо. Только «анестезированные» омоновцы, наблюдавшие из кузова за Петрухой, молча переглянулись — судя по всему, столь варварские методы запутывания следствия в их арсенал пока не входили.

— Ну, все вроде бы, — резюмировал атаман. — Пусть теперь опознают, нах… Все, по рукам?

— По рукам, — без особого энтузиазма согласился Андрей. — Ты такой мудрый, что и возразить нечего.

— А и не надо, — оживленно потер ладони атаман. — Не надо. А вы вот что… Вы сменитесь, домой поедете, страх, значит, потеряете… Вы там за словами следите. Не дай боже, нах, сболтнете ненароком где — считай, весь труд псу под хвост. У вас, в городах, этих зверей — валом. Вечером сболтнете, нах, утром уже до наших краев докатится — такие дела у них быстро делаются…

— Да ты не сомневайся, атаман, — угрюмо буркнул омоновец. — После всего этого нам самим одно только и остается. Будем молчать как рыбы…

Атаман остался организовать охрану места происшествия и лично проследить, как назначенные казаки будут искажать для завтрашней следственной бригады картину случившегося и заметать следы. Антон ждать не стал: быстренько загрузили с мальчишками дрова и поехали в станицу. Чего ждать-то? Разделение труда никто не отменял. Один стреляет, другой заметает следы. Так что, сделал свое дело — гуляй смело. Только не забывай после такого дела при гуляний вертеть башкой на 360 градусов…

Домой попали уже затемно. Татьяна выскочила из дома, ощупала всех троих, обругала срывающимся от радости голосом — уж как переволновалась, когда у брода стрельба занялась да ГБР по тревоге укатила! Запалила у дровяника две коптилки,[14] метнулась в летнюю кухню — ужин готовить.

Антон поставил задачу сынам: разгрузить прицеп вповалку, складывать завтра, по свету. Сам быстренько обслужил оружие, зачехлил, повесил на место в теплых сенцах, запалил третью коптилку и привычно прошелся по хозяйству.

Казачье суеверие: ежели станичники выехали за околицу — неважно, в рейд, на разведку, в дозор или просто дровишек припасти, хозяйка загодя не готовит пищу, а только по прибытии мужиков. (Примеч. авт.)

Все было в полной справе, руку не к чему приложить. Баня жарко натоплена — ждет уставших за день работяг. Буренка Зорька с трехмесячным телком Хавьером (Антонов крестник, естественно, пацаны хотели, по обычаю, Асланом назвать — все равно по осени забивать) лежат на чистых опилках, методично переминают жвачку. У Хаттаба с Шамилем чищено, хрюкают сыто, Шамиль лениво встал с подвизгом, подставил хозяину розовый бок в белесой щетине — почесать, а Хаттаб вообще проигнорировал появление Антона, так и остался валяться. Куры спать уселись, многолетний плейбой петух Данила, почуяв присутствие человека, недовольно заквохтал, хлопая крыльями, но слезать с жерди не стал — кормлен, значит. Здоровенный кобелина с разноцветным носом — Джохар на ночь спущен с цепи, прыгает, как малый щен, вокруг казачат — играться хочет. Антон взял лопату, пошел к Джохарову дерьмодрому за будкой — прибрать. А там прибрано. Не хозяйка — золото. Все успевает делать.

Хорошо дома, уютно. Оказаченная душа бывшего горожанина радуется. Было бы еще мирно в Приграничье — и ничего более не надобно. Но на то оно и Приграничье. Никогда не будет здесь мирно. История так распорядилась…

Подходя к летней кухне, Антон через окно углядел отсутствие люльки и слегка насторожился. Бросила Илью одного? Да не может такого быть! Круто развернувшись, трусцой припустил в дом, не снимая сапог, проскочил в горницу…

— Кудыть в обувке! — сердито прикрикнула сидевшая с вязаньем у люльки Авдотья Тихоновна — Татьянина мать. — Совсем сдурел, батька?

— Извиняй, Тихоновна, — покаянно пробормотал батька, пятясь в прихожую. У казаков в своем дому каждый глава семьи — батька, независимо от возраста и социального статуса. Заведено так. А ведь действительно, сдурел батька! Как только извилина повернулась такое подумать о Татьяне?

— Как наш казачина?

— А чо ему? — подслеповато прищурилась на Антона теща. — Жреть да спит, кажному бы так. Чо у вас тама за стрельботня была?

— Да так, омоновцы малость пошалили, — пожал плечами Антон. — Ничего страшного.

— Васька приехал?

— Вот-вот будет. Там омоновцев ранило, надо организовать отправку в райцентр, — отчитался Антон. Васька — это атаман, брат Татьяны, он же Егорыч, он же бессменный станичный батька. Мать живет с его семьей, потому как волею случая порушен древний казачий уклад. Младшему сыну в роду положено за стариками догляд держать. Но обоих младших убили на первой чеченской, и в роду остались Василий да Татьяна. Поэтому Тихоновна живет у атамана.

С рождением Ильи мать стала частенько захаживать к Татьяне — понянчиться с внуком. А до этого, сколько помнит Антон, как-то сторонилась, не спешила выказывать благорасположение к вновь образованной ячейке общества. То ли не верила, что случайно обнаруженный на берегу Терека примак станет полноценным членом семьи, то ли опасалась радоваться раньше времени: имелись, знаете ли, вполне резонные прогнозы, что внешне ничем не примечательного Антона постигнет та же участь, что досталась большей части мужского населения станицы за последние семь лет…

Оставив Тихоновну бдеть у люльки, Антон прогулялся в летнюю кухню. Татьяна споро хлопотала у плиты, готовя нехитрый ужин, — жарила с салом картошку, к которой будет подано топленое молоко, хлеб да квашеная капуста. Глянула через плечо, почему-то не улыбнулась привычно. Антон отнес несоответствие поведения стандарту на счет внеплановой стрельбы у брода, придернул занавесочку, подкрался сзади, обнял, забирая в руки объемные налитые полушария, крепко прижал к себе, ощущая каждый изгиб и выпуклость ладной казачкиной фигуры. Легонько куснул за шею, поерзал непристойно бедрами, давая почувствовать подруге жизни, как он рад ее видеть, и пристроился было хрипло шептать на ухо обычные гадости:

— Сегодня, королева, мы вашей пещере устроим инквизицию. Мы вашу курчавую подружку превратим в духовую печь — так ей будет жарко. Мы ее, как мочалку, разлохматим. Ох, как ей будет несладко! М-м-мыххх! Ваши сдобные пухлые булки будут беспощадно измяты и надолго сохранят отпечатки наших похотливых пальцев. Хана вашим булкам, приговор окончательный, обжало-ванью не подлежит. Соски ваши будут зверски искусаны, утренняя порция молока высосана — Илья будет худеть. Ужасные засосы покроют ваши пышные бедра и хорошенькую шейку — сплошным слоем покроют, вы будете у нас вся синяя. Пупок ваш будет дымиться от трения. Ожидается стремительный натиск по всему фронту, дикие прыжки по всей площади кровати, затем кровать рухнет на пол, а на полу мы ваши стройные лодыжки пристроим на свои могучие плечи и с разбега кэ-э-эк…

— Хватит дурью маяться, — Татьяна сердито повела плечами, высвобождаясь из мужниных объятий — щеки привычно заалели. Всегда краснеет в таких случаях, никак не может приноровиться к Антоновым эротическим изыскам. — Шел бы пацанам помог — быстрее бы управились.

— Вот так, да? — Антон отошел к окну, сел на табурет и легковесно всплеснул руками. — Да ничего там такого не было, с чего ты взяла! Ты не думай, все в пределах нормы было… Там так получилось: сидим мы спокойно, обедаем, я решил ворон спугнуть — ну, стрельнул пару раз…

— Мне Серьга уже все рассказал, — не оборачиваясь, бросила Татьяна через плечо. — Ты чечененка хотел себе взять?

Ну, естественно, этого следовало ожидать: пока Антон гулял по хозяйству, Серьга — мамин любимчик — забежал молочка хлебнуть, да и заодно выстрочил все, что на языке вертелось. Стукачок ты наш доморощенный! Месть будет ужасной. Сто отжиманий — как минимум…

— Ну, хотел, не хотел… Какое-то странное чувство было, что я должен что-то сделать… Как-то компенсировать…

— Василь не дал?

— Не дал. Скандал устроил. Аж позеленел весь от злости…

— Ясно. Детенка куда дели?

— Чубы забрали. На недельку. Потом в райцентр свезут, в дом малютки.

— У Машки молока почти не осталось. Чай, в июле родила… Не потянет, пожалуй, двоих-то. У Вальки молочница — только-только оклемалась…

— Разберутся, — махнул рукой Антон, — у Чубов куча девок, которые регулярно обновляют демографическую статистику на радость станичникам. Не пропадет у них дите…

— А что — солдат?

— А, ну да, солдат… У солдата выходной — пуговицы в ряд… Ну, раненый, понятное дело. Егорыч, как закончит там, подвезет. Решили, что у нас некоторое время побудет.

— Кто решил? Сам, наверно, напросился?

— Ну, так вышло… Понимаешь, его могли отдать кому угодно, у нас справных хозяев хватает, для которых лишний рот не особенная помеха. Только тут одна маленькая проблемка… В общем, его нужно идеологически обработать. Чтобы потом не было мучительно больно за допущенные ошибки… Так ты из-за этого дуешься? Вот уж не думал, что…

— Бирюки проездом были — до сватов в Ермоловку ездили, — буркнула Татьяна, вытаскивая из кармана передника микроскопический листок бумаги и бросая его на стол. — Вот, передали.

Антон развернул листок. Похоже на творчество малолетнего маньяка, дорвавшегося до Панкиных фломастеров: малюсенький корявый вертолет, от него — стрелка, острие которой упирается в отчетливо вычерченный гигантский член, покрытый кабаньей щетиной, еще стрелка, указующая на плохонькую, едва угадываемую в штрихах наковальню, и — цифры: 30.01 — 3.30. Художественные изыски Джо, означающие примерно следующее: «С вертушкой — облом, ждем тебя у кузнецов сегодня ночью в половине четвертого». Или завтра утром в три тридцать — как вам будет угодно.

— Смотрела?

— Смотрела… Опять на неделю?

Ну, теперь все ясно. Перестрелка у брода, чеченский беби, раненый солдат — все ерунда. Обнаружен подлинный первоисточник барышниной кручины.

— Дня на три-четыре, — виновато потупился Антон. — Ты не думай — там ничего такого… э-э-э… в общем, это совершенно безопасно. Прогуляемся кое-куда, разомнемся…

— В гробу я видала твои разминки! — Татьяна подвинула сковороду на край печки, развернулась, уперла кулачки в крутые бедра, сердито поддула непослушно спадавшую на лоб челку: вполне готова к продолжительной борьбе на идеологическом фронте.

— А то я не знаю, чем вы там занимаетесь! После каждой такой твоей гульки весь район на ушах стоит! Нет, ты точно какой-то каличный! Ну чего тебе не хватает, а? Семья, дом, всего навалом, баба справная, дите родил вон… Да сколько ж можно?!

, — Там все такие, как я. Мастера. Я в полной безопасности, — сурово отчеканил Антон, поворачиваясь к жене каменным профилем — практика показала, что такие проявления критики снизу необходимо гасить в самом зародыше, иначе обеспечены затяжные дебаты самого тупикового характера. — И давай не будем об этом — договаривались же…

— Не езди никуда, а? — голос женщины дрогнул, руки из оборонительной позиции суетливо метнулись по сторонам, не находя себе места, затем в умоляющем жесте сложились перед грудью. — Я тебя прошу — хватит, а? Антоша, миленький, родненький… Господи, вас же всех убивают! Все ж вы так — уходите, улыбаетесь — безопасно, мастера… потом вас в кузове обратно привозят…

— Типун тебе на язык, — Антон недовольно нахмурился:

— Напророчишь тут… И не надо судить так общо. Люди разные, сама знаешь. Обещаю, что в кузове меня не привезут.

— У нас все есть, — напомнила Татьяна. — Мы себя всегда прокормим — и без этих твоих гулек за Терек…

— Нам деньги нужны, — неуступчиво буркнул Антон. — Не мешай мне зарабатывать нам светлое будущее.

— Тут же не в деньгах дело, Антоша, — Татьяна ловко сократила дистанцию официального отчуждения, прильнула к мужу, уткнулась лицом в плечо, всхлипнула тишком. — Я ж вижу…

— Скажем так — не только в деньгах, — поправил Антон, осторожно тиская казачку и целуя в ушко. — Но — клянусь задницей, как только заработаем достаточное количество денег, чтобы обеспечить безбедное существование нашим отпрыскам, — завяжу. Уедем куда-нибудь в приличное место, купим дом, пацанов в университет отдадим — заживем, одним словом, как люди…

— «Завяжу»! — передразнила Татьяна, украдкой вытирая слезы. — Зарекался козел капусту не есть… Иди уж, мальчишек подгони. Давай, заканчивайте да в баню — у меня почти готово…

* * *

Из дома Антон выехал ровно в два часа ночи. При благоприятном стечении обстоятельств до Кобыльей Пади, в которой располагалась усадьба кузнецов, можно было добраться и за час — «Нива» в порядке, пока ни разу не подводила. Но наш парень не привык полагаться на обстоятельства, которые, как показывала практика, в конечном итоге зачастую оказывались не такими уж и благоприятными, каковыми выглядели первоначально. Лучше иметь полчаса для маневра — запас карман не ломит.

Уделив три минуты для проверки наряда по охране места происшествия, Антон выехал на верхнюю дорогу и втопил, что называется, на всю железку, выжимая из мотора «Нивы» максимум скорости, доступный на расхлябанной грунтовке, покрытой слегка подмерзшим слоем грязи.

Несмотря на возмутительно короткий сон накануне, настроение было вполне патетическим. Впереди маячила настоящая мужская работа, требующая полного напряжения сил, великой изворотливости и максимального «включения» аналитических способностей. Работа, в идеологическом аспекте целиком и полностью совпадающая с мировоззренческой позицией Антона, гарантирующая достойную оплату и вместе с тем полная смертельного риска.

— А не рискует только труп, — пробормотал Антон вслух одно из любимых присловий полковника Шведова. — Лежит себе беззаботно и воняет…

Не доезжая до райцентра, Антон свернул с грунтовки в степь и неторопливо выписал по балке кривую, обходя два блокпоста на трассе, расположенные на въезде и выезде из городка. Старая добрая леность начальственного ума, широко апробированная еще на первой чеченской: ставить блокпосты и заставы на дорогах. А может, и не леность вовсе, а заботливо оставленная для решения различных вопросов лазейка. Предполагается, что «духи» и «индейцы»[15] должны дисциплинированно топать по дороге через шлагбаум и подвергаться досмотру, при котором у них непременно что-нибудь такое обнаружат, что может стать поводом для задержания. А они, дуралеи этакие, отчего-то не ходят как положено. Они все больше — в объезд. Но в любом случае — спасибо разгильдяям. Случается, не только «духи» катаются в обход блокпостов и застав…

В падь спускаться не пришлось: на взлобке, у обочины стояли работающие на холостых оборотах пятидверный «уазик» и «Лендкрузер-100». Правильно, наверху как-то поспокойнее: обзор, временной запас для маневра на случай непредвиденных обстоятельств, да и стрелковая позиция не в пример лучше, чем в пади. Ожидающих было семеро: Шведов и Джо — в «японце», Барин, Сало, Север и Мент — в отечественном вездеходе, расточенном, отрегулированном, как часы, приспособленном для перемещения по ЗОНЕ, пожалуй, не хуже зацелованных во все места импортных внедорожников.

Команда в сборе, за исключением Мо. Мо, как это принято говорить у военных, остался «на хозяйстве». Седьмой — абориген, один из братьев Бирюков — то ли Петр, то ли Василь, Антон их постоянно путал из-за большой внешней схожести: оба кряжистые, здоровенные, бородатые, глаза, носы, прически и даже голоса — одинаковые. Но не близнецы. Но похожи. Но не…

Ожидавшие разом покинули машины, пошли здороваться, Шведов на ходу отдал Бирюку распоряжение, чтобы забрал «Ниву» Антона и загнал во двор усадьбы.

— Здражлаю, тыщ полковник! — задорно отчеканил Антон, щелкая каблуками резиновых сапог.

— Головой ударился? — в голосе Шведова сквозило вялое раздражение: спать хотел полковник, не желал он отправляться в вынужденное путешествие по промозглой мглистой ночи, пусть даже и на комфортабельной машине. — Чего орешь? Новости рассказывай.

Антон коротенько доложил о событиях у брода. Стреляли. Два «двухсотых», три «трехсотых». С той стороны — двое «двухсотых». В официозе даем одного — для отчета. Прокуратура будет завтра с утра. Все схвачено, заточено, закопано, развеяно… Нет оснований для беспокойства, одним словом.

— Вот это ты влип, — озабоченно поскреб бороду Шведов. — Сатуев — это, брат, совсем нехорошо. Некстати это… Если, не дай бог, кто из казаков протреплется где…

— Зря вы так, дядя Толя, — вступился за казаков Антон. — Я, между прочим, если вы заметили, уже больше года живу в станице… И никто пока что не «протрепался» — как вы изволили…

— Ладно, посмотрим, — недовольно оборвал соратника Шведов. — Я тебя чего позвал-то… с вертушкой облом получился. У них график полетов изменился, повезут одного «большого» кое-куда. Как насчет прогуляться?

Антон пожал плечами. Насчет «прогуляться», разумеется, без особого восторга. Шведов договорился с летунами насчет «левого» рейса: нужно было к девяти утра подъехать на авиабазу «Моздок» — полтора часа на колесах, поболтаться в брюхе «26» — минут двадцать и на малой высоте десантироваться по стропе в условленном месте. А спустя два часа их должны были подобрать километром севернее. К обеду были бы дома.

Но — увы, ЗОНА не терпит сослагательного наклонения. Сейчас, ввиду этого сломанного графика, придется пару часов пробираться по балочкам на «УАЗе» — без фар, с приборами, затем вприпрыжку топать по грязи, подгоняя темп перемещения под имеющееся в наличии время, чтобы успеть до рассвета на место. А потом, после контакта, мерзнуть весь день в овраге, дожидаясь темноты. При дневном свете по территории ЗОНЫ, не предназначенной для контролируемых перемещений (то есть вне трасс с блокпостами и заставами), можно передвигаться только в крайнем случае — если уж так придавило, что иного выхода нет. В обычное же время там открыто гуляют только три категории граждан: федералы — разведка и спецназ, сумасшедшие и самоубийцы. Ни к одной из вышеперечисленных категорий команда Антона не принадлежит, так что придется ждать ночи. Сутки вон, одним словом. А еще — где-то на фоне печальных обстоятельств, несколько поодаль, маячила сумасбродная мыслишка: вообще-то при первоначальном планировании гулять сегодня по ночи предстояло Шведову и Джо — им с ранья нужно быть в Моздоке, на встрече с клиентом. Может, полковник нестыковку с вертушкой специально устроил, из вредности? А то обидно — он, голова предприятия, будет красться в объезд постов и застав, а члены рядовые с комфортом — на вертушке? Дрянненькая такая мыслишка, не лишенная, впрочем, некоторых оснований для того, кто изучил чекиста-ветерана как свои пять пальцев…

— Он всю эту неделю лежал на печи и мучительно размышлял — а не прогуляться ли пешочком по ночи, да там, где грязи побольше? — с патетикой в голосе вставил Джо. — И — вот оно! Сбылась мечта идя… эмм… гения оперативно-тактического искусства.

Антон не счел нужным тратить слова на балаболистого боевого брата: левой рукой достал из кармана пальчиковый фонарик, включил на секунду и направил слабенький сиреневый лучик на свой правый кулак, из которого красноречиво торчал вверх средний палец.

— Протестую! — возмутился Джо. — У меня фонарика нет, ответить не могу!

— Протест отклоняется, — Шведов хмыкнул — отчего-то идиотская шутка с фонариком его не в тему ободрила. — Значит, так, Антон…

Инструктаж длился не более пяти минут: все обговорили задолго до, никаких новых деталей по делу за последние несколько дней не возникло. Затем Антон экипировался — соратники привезли его оружие, «разгрузку»[16] с магазинами и гранатами, — сел на место старшего в «УАЗ» и хлопнул по плечу ожидавшего за рулем Сало:

— Можно!

И разъехались: «Лендкрузер» покатил к райцентру, а «УАЗ» — в сторону границы. В принципе у полковника имеется достаточный комплект липовых документов, чтобы перемещаться через блокпосты в дневное время. Но тут ситуация требует поступиться комфортом: клиент, очень может быть, в «разработке», явиться на встречу с ним в условленное время днем — большой риск засветиться. Нет уж, лучше подскочить к рассвету да выдернуть мужчинку втихаря из гостиничного номера, полусонного да ничего не ожидающего…

Минут через пятнадцать Сало свернул с дороги в балку, выключил фары и пристроил на голову ночной прибор. И пошел неторопко, на пониженной передаче. Антон устроил оружие меж колен, склонил голову на грудь и принялся дремать. Маршрут «пробит» давным-давно, неоднократно обкатан — на такой черепашьей скорости придется тащиться часа два до места стоянки. Там, дальше, густо понатыканы села, по тихой ночи шум двигателя слышен за километр — скрытое перемещение возможно только пешком. А пока наши парни неспешно ползут по балкам да ложбинам, я хочу предложить вниманию тех, кто раньше не был знаком с командой Сыча, коротенькую историческую справку.

Во-первых — ЗОНА. Никакого покушения на классику: ЗОНОЙ можно назвать любую территорию, на которой творятся странные явления неспецифического характера, не подпадающие под общепринятые параметры. Так вот, ЗОНА, если покороче, — это все, что за Стародубовском и аж до самой грузинской границы. Эта обширная область по-прежнему декларативно именуется частью Федерации и числится в разряде законопослушных регионов, ей даже аббревиатуру придумали подходящую: СКР (Северо-Кавказский регион). Но Антон со товарищи и иные хищные особи, что промышляют в этой области, называют ее просто и скромно — ЗОНОЙ. Видите, никакого плагиата.

ЗОНА эта живет и питается по своим неписаным правилам. Здесь совершенно иные понятия о ценности человеческой жизни и цене на разнообразный товар повышенного спроса. Здесь в течение последних десяти лет пропадали и по сей день, независимо от размаха так называемой контртеррористической операции, пропадают люди, машины и целые эшелоны — безвозвратно, безнадежно, безысходно. Черная дыра земного происхождения. В этой ЗОНЕ законы в общепринятом понятии этого слова не действуют. Здесь действуют законы сильнейшего и всеобщей покупаемости, действуют полевые командиры и просто «индейцы», а также всяческое интернациональное отребье авантюрного профиля и некоторые господа, зарабатывающие себе на жизнь ратным трудом. А еще в ЗОНЕ действуют разнообразные мелкопоместные князьки. Князькам этим наша Конституция в законодательном порядке дала в кормление — совершенно официально, прошу заметить, — довольно приличные наделы земель, не очень густо населенных народом, но обладающих правами отдельных государств. Вот они и балуют, кто как может, на свой манер. «Возьмите столько суверенитета, сколько сможете унести…» Помните? Ну и взяли… В принципе хотели-то как лучше, а получилось — сами видите. Результат — ЗОНА…

С территорией определились. Теперь люди. Шведов Анатолий Петрович, он же Алексей Федорович Чернов, он же Седой и Папа. Зрелый мужчина, борода, осанка, чем-то на Юрия Лонго похож, только не черный, а седой. Бывший полковник КГБ — ФСК — ФСБ. Двадцать лет прилежно трудился в органах, имел успехи, большие связи, многого достиг. Присутствовали все предпосылки, чтобы стать полковнику генералом и пробиться еще выше, но, как это принято в их кругах выражаться, стал вдруг Анатолий Петрович в одночасье «нежелательным носителем информации закрытого типа». И до того закрытого, что у некоторых властей предержащих волосы встали дыбом — и не только на голове. Решили полковника «стереть» совместно со всем его семейством. Семью вырезали под корень, а с самим промашка вышла — больно ловок да изворотлив оказался. Ушел полковник, залег на дно, поменял аксессуары и зажил нелегально под другим именем, собрав команду профессионалов ратного труда под руководством нашего славного парня — Антона.

А вот вам команда.

№ 1. Наш старый знакомый. Антон Иванов, боевая кличка — СЫЧ. 30 лет, женат вторым браком. Бывший офицер седьмого отряда спецназа ВВ МВД РФ. Военный преступник — в августе 1996-го расстрелял в Грозном двух пленных «духов». Бежал из Ростовского СИЗО № 1, фиктивно помер и оттого с розыска снят. Вторая ипостась: Олег Шац, уроженец Копейска, начальник СБ зеленогорского отеля «Нортумберленд». Большой мастер по организации немасштабных специальных операций, разного рода «ликвидов» и прочих пакостей летального свойства.

№ 2. Александр Кошелев — боевая кличка — ДЖО. 30 лет, с родителями отношения не поддерживает, разведен. Капитан Внутренних войск. Место службы: Абхазия, Сев. Осетия, Чечня. Уволен по состоянию здоровья (после контузии). Специализация: войсковая разведка.

№ 3. Андрей Игнатов — боевая кличка — БАРИН. 34 года, родители умерли, разведен. Майор ВДВ (начальник инженерной службы ДШБр). Место службы: Баку, Абхазия, Сев. Осетия, Чечня. Уволен по сокращению штатов. Специализация: сапер.

№ 4. Иван Городничий — боевая кличка — МЕНТ. 29 лет, мать алкоголичка, отца нет, холост. Старший лейтенант Внутренних войск, командир роты СМВЧ. Место службы: Абхазия, Фергана, Чечня. Уволен по дискредитации. Специализация: рукопашный бой, стрельба.

№ 5. Алексей Шматкин — боевая кличка — САЛО. 31 год, сирота, холост. Капитан морской пехоты. Место службы: Абхазия, Чечня. Уволен по дискредитации. Специализация: гусеничная и колесная техника, ПТУРС (противотанковые управляемые реактивные системы).

№ 6. Сергей Леонов — боевая кличка — СЕВЕР. 31 год, холост, сирота. Капитан ВДВ. Место службы: Баку, Абхазия, Чечня. Уволен по дискредитации. Специализация: артиллерийские системы.

№ 7. Сагир Мухаметшин — боевая кличка — МО. Новичок, в команде — с июля 1999 года. 24 года. Холост, сирота. Бывший сержант группы спецназа, которой в свое время командовал Сыч. Комиссован по ранению — три пальца на правой кисти срезало осколком мины. Специализация: снайпер.

В команде были еще трое: Клоп, Винт и Лось. Винт и Клоп погибли, когда некий Зелимхан Ахсалтаков (УАЕД[17]) пытался «зачистить» команду два года назад на их базе в Стародубовске. Лось волею случая стал предателем и безвестно сгинул в ЗОНЕ — никто не знает, что с ним стало. Издержки производства, знаете ли…

Славные ребята, не правда ли? За исключением командира, который по случаю и большой любви женился на казачке, все — холостые, разведенные, изгнанные из рядов ВС по каким-то причинам… Живут все вместе в лесной усадьбе, неподалеку от кузни Бирюков, которые служат Седому верой и правдой. Исповедуют принцип полигамии: совместно имеют двух девиц, которые, помимо этого самого, работают у них кухарками и домоправительницами. Боевые братья, одним словом. Если вы ранее с ними не встречались и желаете познакомиться поближе, придется поискать первые три книги из серии «Кровник».

До недавнего времени команда промышляла в ЗОНЕ с большим оперативно-тактическим размахом: уничтожали караваны, минировали тропы, дороги, провоцировали конфликты между преступными группировками, физически устраняли наиболее активных командиров так называемых «индейцев», проводили многоплановые спецоперации и так далее… Развлекались не сами по себе: команду держала солидная столичная «крыша», которую весьма устраивала их деятельность в ЗОНЕ… Но после известных событий в Стародубовске команда ушла в подполье и стала заниматься, образно выражаясь, «частной практикой». Так и живут по сей день — трудятся себе помаленьку в ЗОНЕ, денежки на пенсию зарабатывают. А чем конкретно занимаются — об этом несколько позже…

… К месту стоянки прибыли вовремя, в запасе осталось еще минут двадцать. «УАЗ» замаскировали в кустах на дне балки, подогнали экипировку, чтобы не издавала лишнего шума, и пошлепали по грязи наверх. Пешочком да по ночи — лучше поверху. Обзор, слышимость, стратегический запас для маневра.

Антон шел во главе колонны, вел наблюдение за местностью посредством ночного прибора и отработанными сигналами корректировал движение группы. Остальные мягко ступали след в след, как привыкли за годы совместного функционирования, и напряженно вслушивались в ночную тишь.

На последней трети маршрута пришлось идти по самому неблагоприятному участку — если огибать, уйдет масса времени. Аккуратно просочились по прямой в стыке меж двух сел, присели в кустиках, пережидая апатичный лай потревоженных волкодавов: ветерок слабенький, слегка нанесло чужой запашок, если не двигаться, успокоятся быстро. Послушали, как переговариваются охрипшими от ночной сырости голосами часовые местного отряда самообороны — те же «духи», только узаконенные договором с федеральным командованием. Договорной район — еще одно стародавнее начальническое заблуждение времен первой чеченской. А может, и не заблуждение… Старейшины клянутся, что обеспечат безопасность передвижения войск на своем участке, взамен просят разрешение на создание отряда самообороны: дескать, сами будем отбиваться от пришлых «духов», никого в свой район не пустим. Договариваются. Наши ставят заставу в двух километрах от села, никто туда не лезет во избежание конфронтации, отряд самообороны разгуливает с оружием по улицам, службу несет… И, действительно, возле села никто на федералов не нападает, ни одна пуля из кустов не вылетит. Нападают несколько поодаль, на ничейном участке между этим договорным районом и следующим. Кто нападает, объяснять не надо? Очень хорошо, догадливые вы мои. Счастье, что на вооружении этих отрядов самообороны нет артиллерийских систем и танков — а то бы они такую оборону организовали! А сколько этих самых ничейных участков, знаете? Да ровным счетом по четыре на каждое договорное село — по секторам влияния…

Пересидев неплановое пассивное оживление в конце «собачьей вахты»,[18] бесшумными тенями проскользнули через опасный район и торопливо припустили по опушке леса к конечной точке маршрута — нужно было поспешить, хмурый восток начал наливаться нездоровым рубиновым заревом. Антон выключил прибор — теперь он бесполезен, на ходу упаковал в футляр, передал идущему сзади Барину, чтобы упрятал в заплечный ранец.

— Поднажмем, братие, — бросил Антон через плечо и тотчас же прибавил шагу. Последний километр почти бежали — до восхода нужно было успеть добраться до лесистой ложбины, где должен ожидать информатор. Должен… ЗОНА — аномальное пространственно-временное образование, все здесь зыбко и ненадежно. Будет очень обидно, если информатора на месте не окажется. И не просто обидно, а где-то даже смертельно опасно: человек этот надежен и стабилен, если он отсутствует в условленное время в установленном месте, значит…

— Вижу цель, — доложил семенящий вслед за Антоном Барин — он на голову выше, имеет преимущество в несколько секунд при обнаружении объекта и огромный минус при вхождении группы в сектор снайперского огня.

— Сам вижу, — буркнул Антон, сбавляя темп и облегченно вздыхая: за кромкой ложбины торчала верхняя четверть белой «Нивы» с распахнутыми дверцами — чтобы видели издалека, что никого лишнего там нет. На некотором удалении от «Нивы», чуть повыше, стоял за деревом бородатый мужик в папахе, с шампурами в руках и зазывно махал, показывая на едва заметный дымок, поднимающийся со дна оврага. — Слава яйцам! Не зря прогулялись…

* * *

Мужик в папахе — это информатор команды, охотник за секретами Саид, являющийся едва ли не самым важным поставщиком наиболее ценной информации, из которой мастер оперативного искусства полковник Шведов, перепроверив соответствующим образом и сопоставив с имеющимися у него фактами, извлекает больше пользы, нежели целое аналитическое бюро ФСБ СКР из всех своих совокупно взятых источников.

Саиду тоже пришлось затемно покинуть теплый дом и скрытно выдвигаться к месту встречи. Чеченский Шпион, как обычно, привез с собой мангал с готовыми углями и полбарана бастурмы. А еще прихватил пять литров осеннего вина собственного изготовления. К моменту появления группы первая порция шашлыков была почти готова. Милости прошу к столу, гости дорогие!

За костер Антон Саида изругал нещадно. Никакие весомые аргументы в расчет не принимались. Ну и что с того, что ближайшее село в пяти километрах? Кого волнует, что в такую несусветную рань нормальные люди сидят дома, а не шастают по ЗОНЕ в поисках каких-то левых дымков! Договаривались же — полнейшая конспирация, никаких шашлыков!

Саид с ласковой улыбкой выслушал своего контрагента и, небрежно цыкнув зубом, позвал всех к раскладному столу, расположенному среди деревьев на дне ложбинки. В гробу видал абрек такого рода наставления — сам большой уже, кого хочешь может наставить. Он всякий раз так делает, подчеркивая тем самым, что хозяин здесь — он. Саид, а Сыч со товарищи — гости. И не потому, что любит волкодавов ЗОНЫ, как братьев — они его интересуют лишь как надежный и стабильный источник хорошего дохода. Адаты, понимаете ли, адаты. Саид большой почитатель адатов — в отношении тех товарищей, которых считает за людей. Гостеприимство горцев не имеет границ, если вы действительно пришли к ним в гости, а не воевать. Горец умеет так ублажить посетителя, что тому кажется, будто он приперся не к потенциальному противнику, а как минимум к давно не виденному и горячо любимому близкому родственнику.

Сами понимаете — длительная пешая прогулка по свежему воздуху как нельзя более способствует пробуждению аппетита. А в дополнение к этому — надо ли объяснять, какие чувства вызывает у хорошо погулявших здоровых молодых людей мастерски сработанный шашлык из свежего барашка? Антон ругался секунд тридцать — потом усиленно заработал ноздрями, махнул рукой и небрежно бросил через плечо:

— Ну, раз так… Позавтракаем, что ли…

Минут двадцать все ударно потребляли исходящее дымком молодое мясо, запивая великолепным на вкус вином, и нахваливали Саида-повара. Оставшегося наверху в качестве наблюдателя Мента также наделили солидной порцией — условия вполне позволяют нести службу, совмещая полезное с приятным. Затем Барин, Сало и Север рассредоточились по обеим сторонам ложбины и устроились поудобнее под деревьями — утепленный «снег», в который облачены боевые братья, хорошо защищает от промозглой сырости туманного зимнего утра, можно даже вздремнуть при желании. Только дремать никто не будет, задача у парней иная — обеспечить максимально возможный визуальный контроль за местностью в ходе переговоров. Дремать на работе в команде считается не то чтобы признаком дурного тона, а вообще смертельно опасным баловством.

Итак, все поели, попили и более-менее комфортно отдыхают, между делом наблюдая за подступами к месту встречи. Все, кроме Антона. Антон с Саидом уселись в абрекову «Ниву» и захлопнули двери. Сейчас, когда команда может несколько расслабиться, Антону предстоит активно поработать извилинами. Иначе говоря, прокачать всю информацию, которую выдаст на-гора Саид, хорошенько запомнить самое главное, а затем, посредством правильной постановки наводящих вопросов, вытащить дополнительные сведения по обусловленной Шведовым специфической тематике. И при этом постараться не раскрыть информатору подлинной сути проблемного вопроса. Поистине сугубо иезуитская задачка! Ты мне все про это расскажи, а что это такое — извини, я тебе объяснить не могу!

Саид достал из бардачка трубку и неспешно набил ее табаком. С трубкой он еще больше похож на этакого умудренного опытом деда, который много пожил и знает все, что творится в этом мире. На самом деле охотник за секретами не так стар, как кажется, — ему всего сорок три года. Работа у него нервная, вот что. Оттого и выглядит так. Хранить столько секретов в одной голове — большая нагрузка для здоровья…

В свое время Саид работал на некоего Лабаза (ЦН), или, если точнее, на «коридорную группировку», промышлявшую в ЗОНЕ разного рода неблаговидными делишками. Сыч с полковником некоторое время наблюдали за выкрутасами этих нехороших товарищей, затем осерчали и вырезали группировку под корень. Шведов довольно долго беседовал с плененным Лабазом на предмет добровольной выдачи последним наиболее интересных сведений относительно работы группировки в ЗОНЕ. Поскольку полковник, за неимением в тот момент сильнодействующих психотропных препаратов, использовал в ходе беседы в качестве аргументов весьма примитивные орудия пытки. Лабаз честно и правдиво выдал все, что знал. А в числе прочих страшных секретов поведал о существовании Саида, который прилежно работал на группировку за хорошие деньги.

Полковник информацию принял к сведению. Саида отловили, перевербовали и приобрели таким образом в его лице ценнейшего поставщика сведений весьма конфиденциального характера…

Саид утрамбовал табак изуродованным большим пальцем левой руки, подкурил и принялся излагать последние новости. Антон невольно отвел взгляд от корявого пальца, в душе помимо воли шевельнулось какое-то подобие запоздалого раскаяния. Пару лет назад Саид некоторое время был подозреваемым № 1 на предмет причастности к «сдаче» команды очень плохому дядьке — Зелимхану Ахсалтакову (УАЕД). Антон в тот момент отсутствовал — прозябал в рабстве на одном высокогорном пастбище. Как только оставшиеся в живых после некачественной «зачистки» в Стародубовске члены команды слегка оклемались, они отловили Саида и притащили его к полковнику. Полковник имел с информатором длительную беседу. В режиме «Б», как это у них называется. В результате Саид похудел на пять кило, утратил три ногтя на левой руке и наполовину поседел. Но сумел доказать, что к сдаче команды Ахсалтакову он не имеет никакого отношения. И продолжил сотрудничество с полковником, несмотря на нанесенную обиду. Простил? Трудно сказать. Просто ему деться некуда, вот что. На крючке он у полковника. Да и платят неплохо, грех отказываться от таких денег…

Беседу вели по большей части на чеченском — Антон никогда не упускал случая попрактиковаться в чуждой разговорной речи. Кроме того, казалось нашему парню, что, разговаривая с Саидом на его родном языке, он вправе рассчитывать на большее благорасположение информатора.

Новостей, как обычно, — море. Если послушать со стороны, может показаться, что Саид просто неспешно пересказывает основные события последних дней, происходящие в ЗОНЕ. Но так показаться может лишь непосвященному. Охотник за секретами с большим стажем, Саид обладает талантом вычленять из нагромождения ежедневно поступающей информации такие детали, ухватившись за которые умелый аналитик доведет дело до логического завершения и выложит вам на блюдечке сногсшибательную версию, процентов на 90 отражающую истинное положение дел. Полковник Шведов как раз и является таким аналитиком. Получив от Антона подробный пересказ, он сопоставит ряд фактов с информацией, поступающей из других источников, и все пунктуально занесет в свой ноутбук, который хранит все секреты ЗОНЫ и близлежащих окрестностей. В данном случае Антон по большей части является лишь передатчиком. Послушал — запомнил — пересказал. Вот лишь некоторые фрагменты — чтобы было понятно, о чем речь…

— Из Мехино в Стародубовск пошла партия героина. Люди Шамиля везут. Это на одном из его заводов сделали, хороший героин.

— Большой груз?

— Приличный. Двенадцать человек задействованы… Антон принимает информацию к сведению, с некоторым сожалением отмечая, что теперь это уже не по их части. Давненько команда не занимается наркокурьерами. Пару лет назад — да, это было бы весьма, кстати. А сейчас — увы. Отследить перемещение каравана, организовать засаду — это довольно много времени и достаточно серьезный риск, наркобароны ЗОНЫ всесторонне обеспечивают безопасность проводки своего товара. А результат — ноль. Даже если удастся перебить курьеров и завладеть героином — продавать его все равно некому. В ЗОНЕ давно перестроились, в последнее время здесь имеют место по большей части безналичные формы взаимозачетов. Покупатели получат товар на нейтральной территории, пожмут руки курьерам и поедут себе по домам, не дав им ни копейки. А деньги переведут на счет поставщика — в соответствии с договором.

Вот так оно теперь делается. Организация перехвата курьеров начисто утрачивает смысл. Но информашка хорошая — Шведов сумеет ею распорядиться. Он умело торгует сведениями такого рода либо обменивается на взаимовыгодных условиях со своими «контактами» в соответствующих структурах. Как он говорит, «сливает» бывшим коллегам.

— Гулаев-старший в Черноводск племянника привез. Лечить. Племянник не ранен — избит сильно. Странно, да? Избитый боевик…

Антон с минуту размышляет. Знакомая фамилия несколько настораживает, но увязать эту странную избитость с основным интересующим вопросом с ходу никак не удается. Ладно, посмотрим, что там дальше…

— В Халашах пятеро пленных солдат были. В Гирлихаш вчера увезли…

Антон пожимает плечами. Солдаты попадают в плен чуть ли не ежедневно. Эта информашка — тоже на «слив», пусть армейская контрразведка напрягается. На солдатах заработать невозможно, а разрабатывать каждый такой сигнал — чистейшей воды альтруизм. Это уже в прошлом.

— В Гирлихаш повезли, значит… и не довезли, — уточняет Саид, не наблюдая соответствующей реакции со стороны собеседника. — С утра выехали, и с концом. В Халашах не появлялись. Вечером вернулись в Гирлихаш — без пленных…

Так, это уже теплее. Антон хорошо знает территорию ЗОНЫ, а некоторые ее области — вообще как родной огород. От Халашей до Гирлихаша — полтора часа езды по дрянной дороге. Если пленных не расстреляли где-то в промежутке между селами, значит… Значит, где-то в этом районе находится личный концлагерь старого знакомого Антона — Мурата Гиксоева. Очень приятно. Это как раз по их части. Концлагерь — это, конечно, сильно. Скорее всего три-четыре зиндана да пара хибар для сторожей и особо важных пленников. В таких местах могут не только пленные солдаты находиться, но и дорогостоящие заложники, ожидающие выкупа. Вот эта информация весьма кстати. Антон знает этот район как свои пять пальцев — лет пять назад приходилось ползать там на брюхе по делам Родины. Он прямо сейчас может предложить несколько вариантов размещения концлагеря между Гирлихашем и Халашами — и наверняка один из них окажется правильным.

— Опять кассеты появились, — Саид выпускает клуб ароматного дыма и искоса смотрит на Антона. — Ну, те самые… В прошлый раз я тебе говорил. Люди возмущаются. Ничего святого нет, говорят. Другие говорят — это ФСБ…

— Ну и что? — Антон с видимым безразличием наблюдает за растекающимся по салону клубом. — Нам какой от этого прок?

— Нет, просто так сказал, — Саид отводит взгляд, пожимает плечами. — Я смотрел одну такую кассету. Впечатляет. Очень. Некоторые задумаются, прежде чем…

— Давай по делу, — нетерпеливо обрывает собеседника Антон. — Мы к этим кассетам — никаким боком.

— Ладно… Там какой-то полковник ездит. Замечали в Хамашках, Старом Мачкое, Хакане, Орешниково. Полковник русский, на военном «УАЗе», — Саид назвал номер машины, описал особые приметы полковника. — Вывозит за деньги раненых иностранных наемников в горные районы. Наши «духи» его не трогают — значит, тип еще тот…

Так, это опять на «слив». Хороший «слив», качественный. Шведов за эти данные выменяет что-нибудь стоящее, а фээсбэшники, если повезет, отловят предателя. Ишь, нашел себе промысел! Попроще ничего придумать не мог?

Постепенно поток информации иссякает. Антон неспешно анализирует все, что услышал от Саида, и просит его напомнить некоторые наиболее важные моменты. Его собеседник терпеливо повторяет имена, места, даты… Конечно, проще было бы включить во время беседы магнитофон и зафиксировать все на пленку — память человеческая, увы, значительно уступает технике в подробном воспроизведении информации — особенно спустя некоторое количество времени. Можно что-то забыть, упустить кое-какие незначительные детали, которые потом окажутся нужными.

Но, согласно договору, Антон никогда ничего не записывает, общаясь с информатором. Мало ли что может произойти? В таком деле никогда нельзя зарекаться даже от самых невероятных, не лезущих ни в какие рамки случайностей. Если вдруг выйдет какая-нибудь неурядица летального характера и пленка или записи на бумаге уйдут налево, — для Саида это однозначно смертный приговор. Когда становится известно, что обитатель ЗОНЫ является информатором, он умирает на удивление быстро — это аксиома. Больно климат для информаторов тут неподходящий…

Поэтому Саид готов хоть три раза подряд повторить все, что только что рассказывал. Лучше лишний раз поработать языком, чем остаться без головы: наверно, каждый с этим согласится.

Подходит время наводящих вопросов: Саид так и не сказал ничего по специальному блоку информации, интересующему полковника в первую очередь.

— На, посмотри, — Антон извлекает из ранца видеокамеру «Кэнон», нажимает воспроизведение и дает Саиду посмотреть. Ничего особенного: обычная сцена запугивания. Злодей в маске, с ножом, жертва — бледный, как смерть, мальчишка лет семнадцати, красноречивые обещания: не будет денег, отрежем все подряд и отправим в посылке. Сначала один палец, потом второй, затем руку, ногу… голову… Таких сцен Антон за последний год насмотрелся в избытке. Это самое действенное и проверенное средство общения между похитителями и родственниками похищенного.

Запись сделана с кассеты, которая находится в разработке Махачкалинского УФСБ. Похитители — явно не новички в своем грязном деле. Никаких особых примет — татуировок, шрамов, речевых особенностей, характерных штрихов, никаких привязок к местности. Есть надежда, что Саид ненароком узнает злодея — тот говорит достаточно долго, двигается перед камерой, машет ножом перед лицом мальчишки.

— Чей парень?

— Понятия не имею, — Саид пожимает плечами — содержимое кассеты его интересует мало. Ему камера нравится. Хорошая камера, одна из последних моделей. Стоит дорого. Саид — доморощенный коммерсант «новой волны». Образования никакого не имеет — да и ни к чему ему образование. Достаточно того, что он умеет хорошо считать и обладает великолепной памятью. А еще Саид имеет разветвленный и многочисленный тейп — родовой клан, расселившийся по всей Ичкерии и далеко за ее пределами. Отсюда связи, доступ к информации конфиденциального характера и желание иметь вес в своей клановой системе. А вес — это в первую очередь деньги.

Саид торгует всем, что под руку подвернется. Не столь важно, что он не в состоянии прочитать на иностранном языке некоторые наименования и характеристики товара. Главное, чтобы неукоснительно соблюдалось правило прибыльной коммерции: в одном месте взять товар подешевле, потому что там на него нет спроса, вывезти в другое место, где этот спрос есть, и продать подороже.

Так вот — камера Саиду сразу запала в душу. Хочет он ее, как любовник молодой, что с нетерпением ждет прелестное создание…

— Значит, не признал? — Антон забирает камеру и упаковывает ее в футляр. — Жаль… Зря прогулялись. Теперь нужно подумать, стоит твоя информация того, чтобы за нее заплатить, или…

— Ты расскажи, что за мальчишка, как взяли, где взяли, — искоса глядя на футляр, поспешно предлагает Саид. — Может, я вспомню что-нибудь полезное…

— Ладно, слушай… — Антон излагает — намеками тут не обойдешься, придется посвящать охотника за секретами в суть дела. — Три недели назад в приграничном районе Дагестана похищен юноша. Вот этот самый, что на записи. Точное место изъятия не установлено: утром выехал на машине от дяди и пропал. Известен только район. Район большой… Есть оперативная информация из непроверенных источников. Примерно в это же время в данном районе якобы замечены люди полевого командира Беслана Сатуева, а также люди из тейпов Ахмеевых и Гулаевых. Зыбкая такая информашка, из серии ОБС.

— Это что такое? — Саид заинтригованно приподнимает правую бровь.

— Одна бабушка сказала, — поясняет Антон. — Сплетни, одним словом. Оперативные сплетни. Ну, думай давай…

Саид думает. Лоб морщит. Лишних вопросов не задает, знает, как важно определить принадлежность похитителей к конкретному фигуранту. Есть персоналия — значит есть характерные особенности, район обитания и жизнедеятельности, маршруты передвижения, ранее установленные связи. Практически на всех крупных хищников ЗОНЫ у Шведова имеется досье — с этого и кормится команда. Определить принадлежность похитителя — это вазари, полпобеды.

— Сколько даешь? — бородатая личина абрека неожиданно озаряется какой-то неопределенной улыбкой.

— Как обычно, — Антон хлопает себя по нагрудному карману куртки. Как обычно — две тысячи долларов. Встреча — ежемесячно. Саид неплохо зарабатывает на информации. Правда, у Антона имеются премиальные, еще две тысячи. Этими деньгами он волен распоряжаться по своему усмотрению. Если вдруг будет информация, заслуживающая особого внимания и отдельной оплаты, — Саид эти две тысячи получит. Только Антон никогда не торопится расставаться с премиальными. Если окажется, что информашка — так себе, Шведов потом три шкуры спустит за свои деньги.

— Давай премиальные, — Саид энергично тычет изуродованным указательным пальцем в грудь собеседника. — Давай-давай, не пожалеешь!

— Сначала — информация. Утром — информашка, вечером — премиальные.

— Зачем вечером? Давай сейчас, не пожалеешь! Да, разумеется, классиков Саид не читал — все принимает буквально. Дать, что ли? Антон в задумчивости.

— Давай премиальные и… и камеру, — Саид вдруг слегка запотевает широким лбом, с вожделением глядя на футляр в руках Антона — глаза нешуточно блестят в предвкушении удачной сделки.

— Давай-давай, оно стоит того!

— Ну, раз ты так уверен… — Антон тащит из нагрудного кармана пакет, отсчитывает двадцать сотенных купюр, протягивает собеседнику. Оставшиеся две тысячи демонстративно прячет в карман.

— Ахмеевы теперь работают на Шамиля, — Саид заметно оживляется, почувствовав в кармане солидное прибавление. — Они людей не воруют. В тот раз они наркоту привезли — это я точно знаю.

— Отвечаешь?

— Обязательно, дорогой. Чем хочешь отвечаю.

— А чего раньше не сказал? Мог бы и поделиться.

— Так ведь уже привезли — три недели назад, — Саид хитро подмигивает. — Уже ведь ничего сделать нельзя, так ведь?

Правильно мыслит. Что с возу упало, то пропало… Итак — минус один из троицы. Остаются двое кандидатов: Сатуев и Гулаев. Кто из них?

— Давай другие две штуки, — Саид опять тычет корявым пальцем в грудь собеседника, лучится в доброжелательной улыбке. — Давай, не пожалеешь!

— На, — Антон отдает пакет с деньгами. — Смотри, Саид, не разочаруй меня!

— Гулаевы просто к родственникам ездили — обрезание было, — Саид смотрит на футляр с камерой и блаженно жмурится. — У них там родственники живут — давно уже. Они не могли там напакостить.

— Сомневаюсь, — Антон недоверчиво качает головой. — Что мешало им на обратном пути прихватить мальчишку?

— Ни в коем случае, — Саид решительно машет рукой. — Не могло такого быть.

— Ну, это бабушка надвое сказала. Твоя информация недостаточно ценная. А камера… Седой меня убьет за камеру — она у нас единственная, — сокрушенно вздыхает Антон. И, естественно, кривит душой: у Шведова имеются еще три точно таких же «Кэнона», на материально-техническую базу полковник денег не жалеет, зная, что профессиональное оснащение операций всегда с лихвой окупает затраты.

— Нет, пожалуй, не будет тебе камеры.

— Я не все сказал.

— Не все?

— Нет. Есть кое-что, еще.

— Ох, Саид, смотри, отвезу тебя к Седому, — Антон раскрывает футляр, извлекает кассету и отдает камеру вместе с футляром Саиду. — Он с тобой по-свойски побеседует.

Саид опять улыбается, только в уголках глаз мелькает какая-то неясная тень. Помнит он про Седого — такие вещи не забываются. Неудачная шутка получилась. Антон и сам понимает — невольно отводит взгляд, смотрит на камеру в руках Саида.

— Я тебе говорил — Гулаев племянника в Черноводск привез. Избитого.

— Ну?

— Вот они ездили в гости к родственникам — в Дагестан. Обрезание было. А оттуда — сразу в Черноводск.

— Дальше! — нетерпеливо подбадривает Антон — ясно уже, что имеется какая-то связь между побитым племянником Гулаева и похищением мальчишки. — Дальше давай!

— Племянник этот — Арзу его зовут — лежит себе и говорит вот что: пусть Ахмед теперь в Черноводске не появляется. Убью, говорит.

— Ахмед?

— Да, Ахмед Сатуев, двоюродный брат Беслана по отцу.

— За что — «убью»?

— Арзу говорит, что Ахмед пришел на его землю и без спросу взял товар.

— Да какая же это его земля? — возмущается Антон. — Это же Дагестан!

— Но там живут его родственники, — невозмутимо парирует Саид. — Ты же знаешь — у нохчи дом там, где живет его тейп… Так вот, пришел Ахмед и без спросу взял товар. А когда Арзу вмешался, люди Ахмеда его оскорбили: избили и отобрали оружие… Теперь понятно?

— Непонятно, — говорит Антон, едва сдерживая радость — на самом деле все ясно, нужно только заставить Саида окончательно сформулировать мысль, чтобы полностью исключить превратное толкование прозрачного намека… — Тупой я, тупой!

— Люди Гулаева гуляли у родственников. В том же районе оказались люди Сатуева. Ахмед Сатуев взял какой-то товар, Арзу Гулаев по этому поводу с ним крупно поссорился… Какой товар мог взять Сатуев? Делай выводы, Сыч! И смотри — если что, я тебе ничего такого не говорил! Если меня спросят, я скажу — нет, ничего такого не говорил…

Оба смеются. Оба прекрасно понимают — шутка. Если что — никто не станет спрашивать, что говорил Саид санитарам ЗОНЫ. Сразу башку отрежут безо всяких разговоров.

Но в настоящий момент это шутка. Мелочи это. А важно то, что обе стороны остались довольны друг другом. Саид, сам не ожидая, благодаря своей незаурядной осведомленности о многих житейских делах получил больше, чем рассчитывал, и вдобавок разжился прекрасной видеокамерой за две тысячи долларов. Антон же получил, что хотел. Не зря прогулялись…

Глава 6Шли бы вы…

…Предоставленные самим себе события имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему…

Эдвард Мерфи

Возвращение в бытие было не просто нехорошим, а прямо-таки мерзким. Сначала на фоне сплошной черноты забрезжило микроскопическое нежно-зеленое световое пятно, подмигивая наподобие светофора. Затем пятно разрослось до размеров арбуза и, наконец, трансформировалось в абажур ночника, интимно освещавшего мрачную картину места происшествия.

Именно так, не гостиной, а — места происшествия…

— Господи, да как же… — потерянно пробормотал Александр Евгеньевич, осторожно ощупывая голову и слезящимися глазами глядя на Лену.

Голова гудела, как церковный колокол в день поминовения, у основания черепа вздулся здоровенный желвак, который при прикосновении отдавался острой болью в глазах и носовых пазухах. Рациональное мышление спряталось куда-то вглубь, не желал мозг работать после такого сотрясения. В общем, нехорошо было сибиряко-вой голове — нельзя так бить по аналитическому устройству.

Лене тоже было нехорошо. До того нехорошо, что она страшно выпучила глаза и показывала Александру Евгеньевичу опухший синий язык, накрепко прикусив его чуть ли не у самого корня.

— Ой, бля-я-я-яааа, — застонал Александр Евгеньевич, прикладывая два пальца к девичьей шее чуть выше странгуляционной борозды и не обнаруживая пульса. Какой, к черту, пульс?! И так все ясно…

— Кто? За что?! — прохныкал Александр Евгеньевич, слезая с софы, осматриваясь по сторонам и осторожно вытряхивая из слипшейся прически крупные бляшки непрозрачного стекла. Рядом, на ковре, валялись разорванные колготки, скрученные в веревку, — судя по всему, ими и удавили. На светлом пледе были отчетливо видны пятнышки крови — небольшие, но обильно разбрызганные как раз в том месте, откуда только что слез ударенный сибиряк.

— Сволочь ты, Кочергин, — проскрипел Александр Евгеньевич, сообразив, какова природа пятнышек. — Голая, лохматая, гадкая сволочь… — и вдруг заметил, что он действительно совсем гол! А до потери сознания, насколько помнится, был только без штанов — рубашка, майка, даже галстук на нем присутствовали.

Собрав свои вещи, валявшиеся тут же у софы, Александр Евгеньевич кое-как облачился, с трудом натянул носки и туфли — при наклонах голова начинала пульсировать, обещая сей момент лопнуть по швам, — и, распахнув дверь гостиной, шагнул в прихожую.

А в прихожей все обстояло ненамного лучше. В том плане, что капельки крови отсутствовали да лежавшее на полу головой к входной двери тело бабульки — хозяйки квартиры — было полностью одетым. Но факт, что задушили примерно таким же способом — странгуляционная борозда была различима с первого взгляда, и приближаться не нужно было.

— Да что за еб твою мать, а? — плачущим голосом простонал Александр Евгеньевич, осторожно огибая тело, снимая с вешалки свое пальто и на цыпочках направляясь к входной двери. — Это что же такое творится, а?!

Входная дверь оказалась слегка приоткрытой — из блока тянуло сквозняком. Выйдя на площадку, Александр Евгеньевич замер как вкопанный. Из блочного окна меж этажами вдруг понесло синими сполохами милицейской мигалки, послышалось дружное хлопанье отечественными автомобильными дверьми. Приехали! С мигалкой. Но без сирены…

Перегнулся через перила, прислушался: внизу крадучись топали несколько пар ног, бормотанье какое-то невнятное раздавалось, показалось — лязгнуло что-то.

Справившись с оторопью, Александр Евгеньевич осторожно отступил назад и юркнул за дверь. Быстро запер оба замка, накинул цепочку, забыв про головную ломоту, бросился в гостиную.

Окно гостиной выходило на проспект. Обдирая в кровь пальцы, Александр Евгеньевич после недолгой борьбы открыл тугие шпингалеты, распахнул законопаченные на зиму рамы и высунулся наружу.

По проспекту неспешно катились машины — прямо у дома висит знак ограничения скорости, через сто метров шоссе делает крутую петлю, опоясывая зону реставрационных работ. На тротуаре никого не было. Идиллия! Если не обращать внимания на выскакивающие из арки на шоссе шальными чертиками синие блики стоящей во дворе «канарейки»…

Входная дверь дрогнула под чьим-то молодецким плечом, жизнерадостно зареготал преотвратным менуэтом звонок, затем кто-то начал сосредоточенно долбить по мягкой обшивке ногой.

— Ах ты, черт… — пробормотал Александр Евгеньевич, лихорадочно обдирая гардину и при помощи лежавшего на столе ножа из прибора распуская плотную материю шторы на три продольных лоскута.

Распустил. Ломая ногти, связал лоскуты, приторочил конец к батарейной трубе и, перемахнув грузным телом через подоконник, за считанные секунды спустился примерно до уровня потолочного перекрытия первого этажа, умудрившись не угодить ногами в окно нижней квартиры — откуда только сноровка взялась!

А дальше — штора кончилась. На узлы много ушло. Сгруппировавшись, беглец оттолкнулся от стены и прыгнул в неглубокий сугроб между тротуаром и шоссе, больно отшибая пятки и сбивая дыхание.

Выкарабкавшись из сугроба, припустил трусцой к своей машине: в ударенной голове вдруг колыхнулась счастливая мысль — а ведь послушай он Ибрагима и загони машину во двор, черт его знает, как бы оно тогда обернулось!

Открыв дверь, Александр Евгеньевич выключил блокировку, напрягся изо всех сил, упираясь в рулевое колесо и стойку, и, сдвинув машину с места, принялся толкать ее задом по шоссе к углу дома. Пару раз сердито бибикнули мимо проезжавшие авто, кто-то, проскочив и чуть не задев толкача левым фонарем, притормозил впереди и красноречиво высказался — но, вовремя рассмотрев в свете проспектных ламп габариты нарушителя и марку машины, чертыхнулся, перегазовал и умчался прочь.

Зарулив за угол, вспотевший от усилия Александр Евгеньевич уселся в салон, включил двигатель и с минуту приходил в себя, сжимая раскалывавшуюся на части голову руками, — казалось, отпусти сейчас, непременно лопнет! Такая нагрузка и здоровому организму противопоказана, а уж после травмы головы — и подавно.

Слегка отдышавшись, Александр Евгеньевич приспустил стекло, высунул голову на улицу и прислушался. Как будто дожидаясь этого момента, из-за угла дома раздался нервозный вскрик, полный злобы и растерянности, затем сочно треснуло разбиваемое стекло, срикошетив от кирпичной стены звонкой трелью осколков.

— Крепкая дверь, бляха-муха. Не железная, а ломали долго, — одобрительно пробормотал Александр Евгеньевич, включая передачу. — И башка тоже — крепкая. Не рассчитали маленько…

…Минут через двадцать Александр Евгеньевич уже сидел в квартире юриста «Иры» Левы Коновалова — в его кабинете, пил апельсиновый сок и сбивчиво излагал очередность событий последних двух часов. Просачивающийся под дверь аромат кофе, который готовила на кухне супруга Левы для гостя, наш горе-любовник не ощущал: после удара по заднице черепа у него, как ни странно, наглухо забился нос — как при сильнейшем насморке. Почему-то в эти минуты данный факт особенно сильно огорчал могучего сибиряка, и без того пребывавшего в состоянии, близком к прострации.

— Что же это такое, а? — огорченно пробубнил Александр Евгеньевич, закончив рассказ и пробуя просморкаться в платок. — Обычно мне, чтоб насморк заработать, уж так расстараться надо! А тут…

— Потерявши голову, по волосам не плачут, — сурово сказал Лева, с каким-то нездоровым интересом рассматривавший шефа. — Ах, какой красивый наезд! Замечательный, продуманный, выдержанный в лучших тонах… Ммм! Просто прелесть. «Медовая ловушка». Классика. Одно не учли, олухи: бить надо было сильнее. Все было прекрасно до последнего момента. Последний момент обосрали. Тот, кто у них «ударником» работал, явно сплоховал. Неужели не сообразил, что такого зверюгу, как ты, нужно было гантелью бить? Тоже мне, инструмент нашел — бутылка шампанского!

— Я влип по самые уши, — с ужасным прононсом произнес Александр Евгеньевич, с надеждой пытавшийся рассмотреть хоть искорку оптимизма в непроницаемом взгляде мудрого Левы, который — как показывала практика — всегда находил выход из самых замысловатых ситуаций, подчас совсем тупикового характера. — Ничего нельзя сделать, да?

— Мы влипли, — с нажимом сказал Лева. — Мы. За твою свободу возьмут «Иру». Ты останешься без штанов, мы все — те, кто был с тобой с самого начала, — останемся без работы. Мы им не нужны — своих хватает. Да и мстительные мы — они же прекрасно понимают…

— «Концерн»? — без особой надобности уточнил Александр Евгеньевич. — Других вариантов… А?

— Да какие тут варианты! — поморщился Лева. — Какие тут варианты — все ясно… А чего недоговариваешь? Давай договаривай!

— Ибрагим? — проскрипел Александр Евгеньевич. — Ибрагим… Гхмкхм… Чушь какая-то… Предан был как собака! Друг… А?

— А я тебе говорил — присмотрись, — напомнил Лева. — А ты? Ноль внимания. Предан! Сколько волка ни корми, он все в горы смотрит. Это тот волк, который горный. Горец, одним словом. Маклауд фуев. Ах, какой ты доверчивый, Саша, какой ты… глыба, матерый человечище, добрейшей души мудачина!

— А побороться? — с ожесточением прогундел «глыба». — Сам сказал — на последнем этапе у них осечка получилась. Меня планировали взять на месте преступления. А не взяли! Гантелью надо было бить, ага… А вот теперь поди возьми меня да докажи, что это я был!

— Бороться будем, когда следствие начнется, — скучным голосом сказал Лева. — Через семьдесят два часа после оформления явки с повинной. То бишь добровольной сдачи — виниться-то тебе не в чем.

— Да какая, к ебеней матери, повинная! — вскинулся Александр Евгеньевич. — Какая добровольная сдача?! Ты, «сын юриста» фуев, — за что деньги получаешь? Борись давай, перебирай варианты!

— Десять минут, — Лева деланно зевнул. — И… и полтора часа. Нет, пожалуй, два, а то и два с половиной.

— Не понял? — озадаченно нахмурился Александр Евгеньевич. — Что ты имеешь в виду?

— Мне нужно десять минут, чтобы ты понял бесполезность этой самой борьбы, — пояснил Лева. — Час — все переоформить на Ирину. Твои деньги и личное имущество, твою долю корпоративной собственности и — самое главное — твои права. Собственно, мне нужны лишь твои подписи — проводить все буду завтра, задним числом. Детали тебя пусть не заботят: личные связи и небольшое количество денег, только и всего-то… И час-полтора — персонально для тебя. Чтобы ты ознакомил Ирину с ситуацией, пережил тяжелую истерику и успокоил. А потом мы совместно выработаем план дальнейших действий.

— Ты меня лучше сразу застрели, — Александр Евгеньевич постучал себя пальцем по виску. — Ознакомить Ирину с ситуацией?! Ты бредишь, сын юриста! Или у тебя от расстройства крыша поехала? Чтоб я — Ирине…

— А придется, — сочувствующе покачал головой Лева. — У меня пистолета нет — я бы с большим удовольствием! Альтернативы нет — только добровольная сдача. Сначала — Ирине, потом — в органы.

Александр Евгеньевич открыл было рот, чтобы достойно возразить, но в этот момент супруга Левы притащила поднос с кофе и с минуту расставляла аксессуары на журнальном столике, ничуть не удивляясь несвоевременному визиту главы фирмы и не порываясь задавать вопросы. Приучена была: остро нуждающиеся в помощи правового характера сотрудники фирмы могли заявиться к Леве в любое время дня и ночи — юрист никогда никого не гнал и брался за дело тотчас же, прекрасно зная, что за труды ему воздается сторицей.

— Готов? — спросил Лева после того, как супруга удалилась, прикрыв за собой дверь.

— Готов, — буркнул Александр Евгеньевич.

— Время засеки, — Лева ткнул пальцем в висевшие на стене часы с кукушкой. — Двадцать один тридцать пять — время вполне детское, все успеваем до полуночи. В полночь производим торжественную сдачу тела властям.

— Шутки у тебя… — поморщился Александр Евгеньевич, с тоской отметив, что всего лишь полтора часа назад он и не помышлял, какими ужасающими последствиями обернутся невинные вроде бы шалости с прелестной студенточкой.

— Как трахнулся? — прищурился Лева.

— Меня хоть по башке и звезданули, но силы от этого не убавилось, — несколько секунд подумав, сообщил Александр Евгеньевич, мрачно глядя на юриста. — Одним ударом в гроб загоню. Ты брось свои идиотские шуточки — давай по делу.

— А это по делу, ты не сомневайся, — проигнорировав грозное предупреждение, заверил Лева. — У меня сейчас напрочь отсутствует желание шутить. Итак, расскажи мне коротенько, как ты развлекался с этой нимфой.

— Быстро раздел, разложил на диване и вдул по самое «не могу», — изложил суть процесса Александр Евгеньевич и, слегка потупившись, добавил:

— Было так здорово, что про все забыл. Она такая… Такая юная, нежная, податливая…

— Была, — жестко внес коррективы Лева. — Была юная и нежная. Теперь ее будет вскрывать секатором дядя Леша из Первой градской. Ага… Значит, тебе было очень хорошо. Ты чувствовал себя могучим, налитым дурной силой и… и ты обильно кончил. Извергался, как фонтан. И нечленораздельно верещал от счастья. Да?

— Обильно, — признался Александр Евгеньевич. — До этого три дня с Ириной не баловался — она почему-то не хотела…

— Презервативом пользовался?

— Да ну, какой презерватив? Девочка чистая, с гарантией… Да, без презерватива. Сперма, значит, осталась… Да! Там еще и кровь осталась — не так чтобы много, но вполне достаточно…

— Она оказалась девственницей? — не на шутку заинтересовался Лева. — И где, позвольте спросить, ты ее откопал?

— Я того… — Александр Евгеньевич замялся и отвел взгляд в сторону. — Ну, грубо входил в нее. Не подготовил. Ей больно было. Но не так чтобы очень уж — она терпела… Вот зараза! Сперма, кровь… Получается… Нехорошо получается, да?

— Видишь, ты сам все прекрасно знаешь, — ухмыльнулся Лева. — А кровь на постели — конечно… Дополнительное свидетельство в пользу агрессивного поведения. Короче — чего мы тут время зря теряем?

— Сперма, кровь… это еще не факт! Я хоть и дилетант в этом деле, но знаю — надо же сравнительный анализ делать. А с чем сравнивать?

— Девочка оргазм поимела?

— Не обратил внимания, — Александр Евгеньевич напрягся, пытаясь припомнить детали. — Даже н не знаю… Да нет, вряд ли — ей же больно было. Да какая разница? Сперма в наличии, остальное — ерунда.

— Меня интересует, как она проявляла эмоции, — бесстрастно подсказал Лева. — Задыхалась от страсти, царапалась, кусалась…

— Да ну, какие там эмоции, — решительно отмахнулся Александр Евгеньевич. — Лежала смирненько, как овечка, податливо ойкала и глазки зажмурила. Ждала, когда все кончится. Ничего она там не царапалась — тем более не кусалась.

— А ну-ка, заголись по пояс, — распорядился Лева, не удовлетворившись объяснением шефа.

— Дурак и уши холодные, — раздраженно буркнул Александр Евгеньевич. — Я же тебе сказал — не было ничего такого!

— Я время твоего уламывания вычту из общего зачета, и мы сдадимся властям на полчаса позже, — пригрозил Лева. — Будет у следака козырь в пользу обвинения: почему так долго не шел, «отмазки» готовил?

— Тьфу, зараза! — воскликнул Александр Евгеньевич, стремительно срывая пиджак, рубашку и хватаясь за майку.

— А не надо, — остановил его Лева. — И так видно. Выйди в прихожую, посмотрись в трюмо. Только не ори там — жену перепугаешь.

Александр Евгеньевич никуда не пошел — выворачивая шею, осмотрел свои плечи и присвистнул. С обеих сторон имели место вспухшие борозды царапин с запекшейся кровью. И только сейчас он почувствовал, как саднят эти царапины. До этого все как-то недосуг было: то по башке били, то треволнения разные одолевали.

— Да не было же ничего такого! — удивленно пробормотал Александр Евгеньевич. — Я же тебе говорю…

— Задушили, взяли за ручки, провели коготками по плечикам, — скороговоркой пробормотал Лева. — Нормальные ребята тебя обрабатывали — все предусмотрели. Надо ли объяснять, что обнаружит эксперт под ногтями жертвы?

— Да не дурак, сам знаю. Ты меня еще найди для анализа, — с каким-то вялым ожесточением сказал Александр Евгеньевич, вновь натягивая рубашку. — Работай давай!

— Ты на месте преступления «пальчики» не протирал? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Лева. — Некогда ведь было?

— Некогда, — согласно мотнул головой АЕ. — Какие там пальчики — они уже по лестнице поднимались.

— Ну вот, по экспертно-прикладной части вроде бы все, — Лева взял из «стенки» мобильный телефон. — Теперь по основным событийным моментам… Подскажи-ка телефон Ирининых предков?

Александр Евгеньевич сделал страшные глаза и подался вперед.

— Я делаю три звонка, — поспешно пояснил Лева. — Ирине, тебе домой, в «Апэнддаун». Корректно выясняю состояние твоего алиби. О происшествии ни слова. Сядь спокойно и не мешай.

В течение последующих пяти минут выяснилось примерно следующее:

— Ирина будет дома в начале одиннадцатого. В промежутке между 20.00 и 21.00 два раза звонили какие-то люди, спрашивали Александра Евгеньевича. Один раз подошла мама — ответила, что Александр Евгеньевич отсутствует, второй трубку взяла сама Ирина, сказала, что муж на каком-то совещании, и, не задумываясь, выдала звонарям все, что она о них думает. Что за идиотская привычка беспокоить людей после окончания рабочего дня, да еще в гостях! Послала? Да, послала. Самым беспардонным образом. Это как-то повлияет надела фирмы? Никак? Ну, слава богу. А тогда какого черта ты сюда названиваешь, злополучный сын юриста? (Это Ирина придумала так называть Леву — после небезызвестного выступления господина Жириновского по TV.) Делать больше нечего, или случилось что? Ничего не случилось? Тогда пошел туда же, плешь кучерявая! Названивают тут всякие… — в том же временном промежутке — от 20.00 до 21.00, домой к господину Кочергину звонили аж четыре раза! Первый раз ответил автоговорун, второй и третий взяла трубку домохозяйка Валя, которая на момент первого позвонения пылесосила комнату Сергея, сына, и трели не слышала. Она сообщила, что дома никого нет, хозяйка у родителей, хозяин — не приехал с работы.

А незадолго до 21.00 вернулся из айкидошного клуба Сергей и перед запрыгиванием в ванну успел ответить на четвертый звонок — да, пап с мам отсутствуют, дома — я да Валя;

— а с гриппозным Назаряном в «Апэнддауне» приключилась скверная история. Точнее, не «в», а «возле» — на крылечке, у входа. И теперь-то понятно уж, что она не сама по себе приключилась, а приключили ее нехорошие люди. Но как бы там ни было, факт налицо: у входа толстяк поссорился с какими-то тремя эльканацами (метрдотель, которому звонил Лева, как и большинство москвичей, слабо разбирается в категориальном делении сынов гор и потому не понял, кто это такие были, но ясно одно — ЛКН — лица кавказской национальности) и учинил жуткий скандал с биением и царапанием лиц этих самых лиц. Кто виноват — непонятно. Инцидентище произошел при большом стечении публики, замять скандал не удалось — да и нечасто такое случается в нашем славном заведении… в общем, всех дебоширов увезли в отделение — разбираться. Нет-нет, господин Назарян — уважаемый человек, потому в «клоповнике» его не повезли, поехал на своей машине, а к нему сел милицейский старлей. И еще господин Назарян просил позвонить на мобильник Александру Евгеньевичу и предупредить о случившемся. Звонили, никто не отвечал. Во сколько случилось? Да где-то без пятнадцати восемь — как раз в это время г-н Назарян и приблизился к «Апэнддауну»:..

— Звонили? — уточнил Лева.

— Может, и звонили, — пожал плечами Александр Евгеньевич. — Я, как приехали, отключил телефон. Чтобы не беспокоили…

— Комментарии нужны? — поинтересовался Лева.

— Попался бы мне кто из этих козлов, — процедил сквозь зубы Александр Евгеньевич, крепко сжимая кулачищи. — Ух-х, я бы им устроил! Комментарии… Все ясно, чего уж там…

Долго молчали. Набедокуривший ловелас сидел в кресле, низко опустив голову, и сосредоточенно грыз ногти. Лева, чтобы даром время не терять, включил компьютер, сверился по списку и вывел на печать недостающие бланки документов, которые предстояло подписать Александру Евгеньевичу. Лазерный принтер быстренько выплюнул все, что от него требовалось. Лева положил пачку бумаг на стол и принялся с нетерпением поглядывать на часы — ждал, когда шеф соберется с духом для принятия непростого решения. Что там тюрьма и разорение — мужик здоровый, могучий, башковитый, выживет везде… Ирина! Вот самое страшное испытание. «Сын юриста» прекрасно понимал друга и горячо ему сочувствовал, но, будучи не в силах повлиять на течение событий, хотел сейчас только одного — чтобы неизбежное произошло как можно скорее.

— Раньше сядешь — раньше выйдешь, — мягко сказал Лева, устав выдерживать паузу. — Точнее — ожидание смерти хуже самой смерти. Ты же мужик в конце концов!

— Может, за бугор рвануть? — севшим голосом прошептал Александр Евгеньевич. — Деньги есть… Когда они меня искать начнут?

— Документы у нее были с собой?

— Были. Пока она руки мыла, я сумочку бегло просмотрел. Проверял — вдруг там что-нибудь такое… клофелин, наркота — ну, мало ли…

— Значит, уже ищут. Позвонят в общагу, там ответят, что укатила с каким-то мужчиной. Туда быстренько подскочат опера и через десять минут с момента прибытия выйдут на Адила. Если не раньше — вахтерша сразу может сказать, будучи не озадачена на предмет хранения тайны. А Адил, поломавшись минут пять, сдаст тебя с потрохами.

— Может, законтачить с кем-нибудь из авторитетов? — не торопился сдаваться Александр Евгеньевич. — Попросить бригаду «бойцов», чтобы Адила на время изъяли из оборота… Или не на время, а… совсем. А? Уж коли такая война пошла, тут не до выбора средств…

— Поздно, — мотнул головой Лева. — Пока выйдешь на нужных людей, договоришься, пока решение примут… Это будет долго. У нас же практически все связи в этом плане утрачены: последний год Ибрагим этим занимался. Не успеют твои бойцы, хоть тресни.

— А может… может, все-таки до завтра подождать? — задушевно прошептал Александр Евгеньевич. — До завтра. Почему нет? Где-нибудь залечь, затаиться… А завтра подключить всех подряд, чтобы дали бой этим проходимцам. Как считаешь?

— Слушай, уже ведь обсуждали этот вопрос! Ты сам себе хозяин, сам решай, — с заметным раздражением сказал Лева. — Но в любом случае, судя по организации этой акции, против нас работают совсем не идиоты. А раз так, значит, и все сопутствующие аксессуары вскорости прогремят. Пресса, телевидение, следствие, прокуратура — все, образно выражаясь, «заряжено». И на определенном этапе все прозвучит в полном объеме, можешь не сомневаться. Да завтра в утреннем выпуске новостей уже будут об этом вовсю трубить. «Известный бизнесмен Кочергин, подозреваемый в изнасиловании и зверских убийствах, скрылся с места происшествия и до сих пор не обнаружен…» Ну что ты как маленький?!

— Да понял я, понял, — совсем сник Александр Евгеньевич. — Надо сдаваться, правильно все… Давай, чего там подписать?

— Вот и умница, — с заметным облегчением сказал Лева, пододвигая бумаги на край стола. — Все образуется, не переживай. Завтра с утра подключим ваш ветхозаветный ареопаг, прессу подключим — поборемся, в общем…

— Значит, ты все это запросто провернешь без меня? — рассеянно уточнил Александр Евгеньевич, подписав бумаги. — Задним числом?

— Запросто, — буркнул Лева, укладывая бланки в папку и пряча ее в сейф. — Подписи есть, деньги есть, есть хорошие знакомые — никаких проблем. Завтра все твое имущество, финансы и права будут числиться за Ириной. Комар носа не подточит — за чистоту оформления отвечаю.

— Вот ведь как просто все, — вздохнул Александр Евгеньевич. — И для чего было сыр-бор затевать? Если так просто все, могли бы как-нибудь иначе… без затей…

Подскочили, наставили стволы, увезли куда-нибудь за город, в подвал… И заставили бы подписывать… Не так разве?

— Скажи спасибо, что все получилось именно так, — не согласился Лева. — Есть вполне обоснованные опасения, что такой тип, как ты, доставит массу хлопот при похищении. Больно ты здоров да норовист. А потом, после всего, тебя же придется выпускать… А могли бы по-другому — выкрали бы Ирину или Серегу. Ты об этом подумал?

— Да-да, уж лучше так, как получилось, — сокрушенно согласился Александр Евгеньевич. — Хотя какой там, к черту, «лучше»… Слушай — я ведь не бомж, не рядовой москвич, не сявка какая-то… Почему со мной — так вот? Разве можно со мной — так? Это что за дела такие, брать вот так запросто и сажать такого… такую шишку, как я? Что творится, а?!

— Шишка! — желчно воскликнул Лева. — Ха! Номенклатурный зять, бизнесмен средней руки. Кто ты такой, Саша?! Тут таких зубров валили, не спросив, как звали — а уж с тобой-то, зятем бывшего номенклатурщика, сам бог велел побаловать.

— Злой ты, — Александр Евгеньевич укоризненно покачал головой. — Не любишь ты меня.

— А за что? — Лева сердито прищурился. — Это из-за твоей похотливой игривости мы угодили в такую бяку — я тут ни при чем. Да черт с ней, с похотью — на здоровье… Но если бы ты в свое время послушался моего совета и присмотрелся к Ибрагиму, мы бы сейчас тут не сидели. Вот этого простить не могу. Мудак ты, Саша, вот что я тебе скажу…

— Ну, спасибо, уважил, — Александр Евгеньевич встал, намереваясь направиться в прихожую. — Давай, звони Ковальскому, пусть собирается. Заедем за ним и — в райотдел, сдаваться.

— Угу, — буркнул Лева, автоматически набирая первые три цифры номера Ковальского — известного в столице адвоката, услугами которого «Ира» неоднократно с успехом пользовалась ранее. Ткнул три цифры — и замер.

— Погоди, погоди… Почему — в райотдел?

— Ну, домой же нельзя? У подъезда наверняка менты стерегут. Остановимся у ларьков, купим туалетные принадлежности, заберем Ковальского — и в райотдел. Чего ты уставился?

— Ты кое-что забыл, — напомнил Лева с пробивающейся в голосе тревогой. — Нам нужно ехать к предкам Ирины, тихонечко вызвать ее и пообщаться. Я для чего оставшиеся полтора часа запланировал?

— Ну уж нет, шалишь, сын юриста! — нервно хохотнул Александр Евгеньевич. — Ничего я не забыл. Ты как себе это представляешь? Чтобы я Маме все это вот так взял и выложил? Сдурел, что ли? Нет, ты уж меня сначала сдай, потом езжай к ней и все объясни как следует. Ты у нас умный, вот и…

— Ну ты умница, Саша, — растерянно пробормотал Лева. — Значит, собираешься удрать, а меня отправляешь к разъяренной волчице? Ты собираешься…

— Собираюсь, собираюсь, — отвел взгляд Александр Евгеньевич — совестно стало. — И чего ты так про Маму? Волчица! Она вообще только с виду такая, а так — добрая, душевная, понимающая…

— Сволочь ты, Саша! — охрипшим от волнения голосом просипел Лева. — Ты что себе позволяешь? При чем здесь я? Я вообще, если на то пошло, могу спокойно умыть руки…

— А ты мой друг, и я тебе как раз за это и плачу, — нашелся Александр Евгеньевич. — И давай без представлений. Сказал — не буду, значит, не буду. Или сразу — в райотдел, или вообще никуда не пойду. Лягу тут у тебя в кабинете и буду валяться, пока за мной наряд не приедет. Все — хватит об этом, — и отвернулся, нахохлившись, втянув голову в плечи. Ни дать ни взять схваченный на соседском огороде мальчиш-плохиш, готовый к любому виду наказания, вплоть до расстрела — только бы не являться на глаза разъяренной мамке.

— Я тебе это припомню, Саша, — угрюмо пробормотал Лева, набирая номер Ковальского. — Теперь ты у меня в вечных должниках будешь — до самой смерти.

— А хоть и посмертно, — с явным облегчением согласился Александр Евгеньевич, выходя в прихожую и надевая пальто. — Ты, главное, все организуй сейчас — потом разберемся…

* * *

Ирина стоически приняла обрушившийся на нее удар судьбы. Вопреки опасениям Левы, истерики не случилось. Выслушала «сына юриста» с каменным выражением лица, послушно записала в блокнот все его мудрые наставления и попросила оставить ее одну.

В прострации пребывала недолго. Ночь не спала, переживала случившееся, пыталась анализировать ситуацию и строить громоздкие планы на недалекое будущее. Утром, отправляя сына, сообщила:

— На нас «наезжают». Сподобились и мы, что поделаешь… Если где-то что-то услышишь, ничему не верь. Это хорошо продуманная и подготовленная акция, нам противостоит Система. Ты только знай — отец не виноват. И не надо принимать близко к сердцу — это ненадолго. Мы обязательно выкарабкаемся…

Позвонила родителям, вкратце объяснила ситуацию, обещала подъехать после обеда, изложить в деталях. Провокация, конечно же, только провокация и ничего более, не надо поддаваться панике, все образуется…

В девятичасовом выпуске теленовостей сообщили об обстоятельствах происшествия: без особых, впрочем, подробностей и смакования, вполне объективно — Назарян успел связаться со своими знакомыми на городском канале, подкорректировал ситуацию.

Днем Ирина немножко отдохнула — забылась в тревожной дреме, зажав в руке мобильник и положив на тумбочку пейджер: Лева, Назарян и начальник СБ «Иры» Вася Петров обещали информировать при любом изменении ситуации. А после обеда явилась преданная Вика — реабилитировать.

Реабилитационная процедура состояла из двух частей: пять по пятьдесят армянского коньяка с шоколадкой и последовавшая за этим пространная речь. Речь состояла по большей части из выражений ненормативного характера, суть которых сводилась примерно к следующему: все мужики сволочи, педерасты и «рогоделы», нужно рассматривать их исключительно как средство для обеспечения своего безбедного существования и ни в коем случае нельзя вкладывать в этих ничтожеств хоть капельку своей безразмерной ангельской души. Хрен с ними, одним словом — мы лапочки, и этим следует утешиться. И вообще не нужно делать из этого трагедию, проще надо относиться к жизни, проще…

Ирина поплакала всласть на пухлом плече подружки, поматерилась сквозь слезы, обещая всех подряд поубивать, кто под руку подвернется, а в завершение задала глупый вопрос: а что же, собственно говоря, делать?

Викуша, судя по всему, ожидала такого вопроса и тотчас же выдала на-гора три вполне заманчивых и легко осуществимых варианта:

1) поехать к ней, свистнуть симпатичных танцовщиков из «Айсберга» и с предельным остервенением барахтаться с ними, пока мышцы малого таза судорогой сводить не начнет да сперма через ноздри не полезет;

2) закатиться куда-нибудь в кабак, укушаться вусмерть и учинить свинский скандалище с метанием металлических предметов сервировки в оркестр, биением посуды, официантов и вообще всех, кто под руку подвернется;

3) посмотреть фильм «Крестная мать» Дэва Грина и сделать выводы.

Недолго поколебавшись, Ирина выбрала третий вариант — первые два ей как бы того… ну, сами понимаете. Тут же из Викиной сумки была извлечена заботливо припасенная кассета, а сама реабилитаторша величественно удалилась, намекающе сообщив, что ее ждут танцовщики, и пожелав не впадать в панику.

После ухода Вики Ирина минут десять сидела в тишине, прислушивалась к своему внутреннему миру. Полегчало вдруг — не так, чтобы уж до потолка скакать и беззаботно насвистывать, но довольно ощутимо. Частичка широченной Викиной души, капнув целящим бальзамом в глубокую чашу подружкиного горя, в какой-то мере нейтрализовала кипение душевного ненастья, сообщила мятущимся беспорядочным мыслям некую упорядоченность и спокойствие. Да и коньяк, по всей видимости, свою роль сыграл — Ирина никогда не пила столь крепких напитков в такое время и в таком количестве, а тут махнула, не задумываясь — и ничего, пошло как надо.

Решила — чтобы голову не ломать, душу не тиранить — временно принять на веру Викины утверждения по поводу мужиковской никчемности и скотоподобности, а заодно посмотрела «Крестную мать». Вика, хоть книг и не читает и глубинно невежественна, зато, как сказал классик, сердцем чует, интуитивно, как дикий зверь, выбирает правильный путь в жизни. А еще гренадерша по праву могла считаться экспертом не только по мужской половине и изысканным кушаньям, но и по части хороших видеофильмов. Потому что в этой жизни только тем и занималась, что ела-пила, имела кого хотела и с утра до вечера валялась на диване, просматривая в день по пять-шесть фильмов.

«Крестная мать» Ирине понравилась. Настя Кински в роли мафиозной донны смотрелась очень даже ничего. Надо будет впредь периодически посматривать видео, зря раньше игнорировала в угоду самоистязанию — что-то в этом есть. Мораль фильма вполне соответствовала Ирининому умонастроению и вписывалась в рамки ахнувшего вчера события. Все просто: нужно всех подряд «мочить» и травить, как на сельхозработах по ликвидации вредных насекомых. Вот только вопрос: кого «мочить» и травить? Гада Ибрагима — понятно. А дальше? Ибрагим что — мелкая сошка, исполнитель…

Слегка привела себя в порядок, намакияжилась, прокатилась к родителям, объяснила все подробно, подключила к процессу.

— Да мы их в порошок сотрем! — торжественно пообещал папа и тотчас же принялся названивать по разным адресам отставных властителей мира сего.

Ну и ничего путного из этого не вышло, как и ожидала Ирина. На грозное «Вы на кого руку подняли?!» и «Вы понятия не имеете, с кем связались» тотчас же нашелся ответ: престарелых стращателей корректно поправили юридическим тоном — сейчас-де не восьмидесятые, вы тут забылись немножко! Верховенство закона у нас, демократическое государство, а место имеет особо опасное деяние, перед следствием все равны, и… неужели мы вновь столкнулись с протекционизмом и замшелой попыткой давления силой авторитета?

Проглотили. Обещали бороться и искать, найти и не сдаваться. Заверили клятвенно, что подключат скрытые резервы, подтянут свежие силы, изыщут, подымут, возбудят, и вообще все утрясется. Верилось с трудом. Старая система заметно проигрывала по всем статьям новой, агрессивной силе, не выбирающей средств…

На следующий день Ирина по настоянию Назаряна явилась с утра в головной офис. Коммерческий собрал в зале совещаний управление, сделал краткое объявление по сути происходящего. Ирина неоднократно здесь бывала, интересовалась ходом дел фирмы, знала многих сотрудников по именам. Сейчас сидела, боясь поднять глаза, и дышала через раз — как будто кто-то вылил на нее ведро помоев и вокруг стояла нестерпимая вонь. Новый президент «Иры» — Ира-рогоносительница…

Вышколенные управленцы вели себя прилично, эмоций не проявляли, поздравили с назначением на высокий пост и разбежались по рабочим местам. Спасибо и на этом…

В кабинете Назарян поинтересовался: какие-нибудь новшества будут? Указания, изменения?

— Какие указания? Работай, ты все знаешь… Я тебе в течение этих двух недель буду нужна?

— Подъезжай ежедневно к девяти утра, если не затруднит. На полчасика. На совещании поприсутствовать, бумаги подписать. Хорошо?

— Хорошо…

Все-таки, подумала, надо отдать должное похотливому мужлану Кочергину, несомненный дар организатора видится во всем. Умеет собирать вокруг себя талантливых и преданных людей: все руководство — друзья-единомышленники, каждый кровно заинтересован в сохранении имеющих место позиций, процветании фирмы, до последнего будут упираться, не дадут развалиться так славно начатому делу…

— Может, что-нибудь поменять в кабинете? — сердобольно озаботился присутствующий Лева. — В соответствии с изысканным дамским вкусом…

— Да, пожалуй… Вот эту дрянь, пожалуй, убрать, — Ирина ткнула пальцем в висевший сбоку от стола плакатик. — И… у нас где охотничьи трофеи продаются?

— А что такое? — Лева изобразил готовность все бросить и сломя голову мчаться в этот самый магазин с трофеями. — Что-нибудь натуральное? В смысле натуралистическое?

— Ага, натуральное, — Ирина желчно хмыкнула. — Нужно купить самые большие рога — оленьи, что ли, и пришпандорить на место этого дрянного плакатика. Чтобы все были в курсе и вопросов не задавали.

Лева покраснел, сконфузился и, промычав что-то нечленораздельное, перешел к деловой части: необходимо было обсудить ряд вопросов юридического плана, связанных с пресловутым районным филиалом, чтоб ему сгореть в одночасье…

В этот же день Ирина проявила не предусмотренную регламентом самодеятельность: пыталась пообщаться с представителями «Концерна». Тамошние ребята выразили страшное недоумение по этому поводу: мы, мол, даже не представлены друг другу, понятия не имеем, с кем имеем честь, и вообще, имеем ли… Ногами топать не стала — как советовали, сдерживала эмоции, но про Ибрагима упомянула. Обещала, что они еще поплачут, пожалеют, прибегут в ноги кланяться, но будет поздно, ох как же будет поздно!!!

За такую самодеятельность Назарян, узнавший о звонке спустя минут десять (СБ «Ирины» подслушивала, не иначе!), Ирину изругал последними словами — только портишь все, голубушка, договорились же, какой линии придерживаться! Что за ребячество?! Обещала, что больше не будет, но на душе стало чуточку легче — так им, гадам!

Вот, собственно, и все. Никаких особых изменений как в Иринином течении жизни, так и в жизнедеятельности фирмы не произошло. Журналюги рвались пообщаться — отшили. Следователь навестил — уточнил, каков был характер отношений с мужем, как он себя проявлял, не имели ли место необоснованные вспышки гнева, отклонения психического характера, что она делала в момент совершения преступления… В общем, чушь всякую нес — Ирина терпела его минут пять, потом прогнала под благовидным предлогом. С мужем общаться не пыталась, хотя за деньги можно было организовать. Видеть его не хотела, предателя, изменщика гадкого. Как вспомнит — респектабельная холодность и чопорность слетают, как шелуха, жгучие слезы обиды на глаза наворачиваются, хочется орать в голос. Мужлан, сволочь, скотина! За что?! Ее, чистую, светлую, непорочную, — вот этак, по-скотски… Нет, решительно права Викуша: все они ничтожества и поступать с ними следует соответственно…

А через три дня — как в романах бывает, там все через три дня делается обычно, — через три дня явился в офис окаянный Ибрагим. Утречком, в девять пятнадцать, аккурат после совещания, когда Ирина пристроилась в кабинете подписывать бумаги.

— Оставь нас, — попросила секретаршу, дождалась, когда та удалится, и толкнула через стол лежавший наготове бланк приказа — чуть сильнее, чем следовало, листок спланировал и упал на пол:

— Ты уволен. Быстро рассчитайся и уматывай. Все — больше говорить с тобой не о чем.

— Честное слово, совсем не виноват! — искренне воскликнул Ибрагим. — Он сам так попал, я тут ни при чем, клянусь аллахом!

— Ты что, по-русски плохо понимаешь? — колюче прищурилась Ирина. — Переводчика вызвать? Тебе же русским языком сказали — проваливай!

— Не торопись, дорогая, не спеши, — ласково ощерился Ибрагим, с привычной нежностью глядя на вырез Ириной блузки. Женщина знала: этот волосатый мужлан всегда страстно ее хотел, таял, как воск, когда с нею разговаривал, раздевал взглядом. Друг семьи, мать его ети!

— Саша сам попал, никто тут не виноват… Давай теперь вместе подумаем, как его вытащить. Я тут знаком…

— Вытащить?! Да пусть сгниет там, к чертовой матери! — нетерпеливо перебила посетителя новоявленная президентша «Иры», машинально запахивая полы делового костюма. — Пусть там сдохнет, паразит, гадина похотливая! Мне плевать на него, так и знай! Ты уберешься, или мне охрану позвать?

— Ладно, смотри, — покладисто сказал Ибрагим, направляясь к двери. — А то тут одни люди есть, обратились ко мне, предложили уладить дела по-мирному, компромисс предложили… ~ и уже взялся за ручку, притворным покорством широкой спины показывая, что ему-де вообще все равно, не хочет дама компромиссничать — ее проблемы…

— Стой, — клюнула Ирина. — Что за люди и чего предложили? Может, Назаряна позвать?

— А при чем тут Назарян? — Ибрагим развернулся, недоуменно пожал плечами. — Эти люди — даже и не знаю, кто такие, так, через знакомых обратились — они хотят с тобой дело иметь, ты стала хозяйкой. Назарян здесь ни при чем.

— Короче, чего они хотят? — нетерпеливо напомнила Ирина.

— Хотят, чтобы ты развелась с Сашей, — Ибрагим испытующе уставился на Ирину — как-то дама отреагирует?

— Дальше, — не моргнув глазом поторопила дама. — Развелась я с этим рогоделом похотливым — дальше что?

— Дальше… Фиктивный брак, — не стал юлить Ибрагим. — Маленький такой брак, ненастоящий, конечно.

— С кем — брак?

— Гхм-кхм… Ну… хотя бы со мной…

— ???

— Да-да, со мной, — заторопился Ибрагим, наблюдая, как темнеют, наливаясь гневом, Иринины прекрасные зеркала души. — Фиктивный брак, брачный договор… Потом оформишь на меня контрольный пакет

«Иры» — и Саша сразу же выйдет. Да-да, не смотри так, я тебе обещаю — как только пакет оформишь…

— Я те щас на твою дебильную чуркину башку другой пакет оформлю, чмо горбатое, — свистящим шепотом произнесла Ирина, медленно поднимаясь из-за стола. — Мусорный пакет! Пошел вон, урод! Считаю до трех — не уйдешь, гад, охрану вызову, велю мутузить, пока не обоссышься!

— Ай, как нехорошо говоришь, дорогая, — укоризненно воскликнул Ибрагим. — Зачем так говоришь, оскорбляешь? Не заслужил, клянусь аллахом — э, не заслужил…

— Раз!

— Уже ухожу, уже, — Ибрагим торопливо выскочил за дверь, в приоткрытую щелку просунул нос и мрачно подмигнул:

— Смотри, красивая моя, потом ведь по-другому придется разговаривать…

— Пшел, мразь! — отвязно заорала Ирина, выскакивая из-за стола и яростно потрясая кулачками. — Оно еще угрожать будет?! Оно еще через дырку смотреть будет?! Двадцать четыре часа, чмо! Через двадцать четыре часа не уберешься из Москвы, ишакоеб ебучий, я тебя закажу, чмо!!! Денег хватит, мразь! Таких спецов найму, они тебя на шашлыки порежут и отправят в твой ебучий аул, твоих ебучих черножопых родственников накормят! Пшел!!!

— Все сказала? — в глазах Ибрагима сверкнул огонек неприкрытой угрозы. — Пожалеешь ведь, в ногах валяться будешь…

— Пошел на х…й, пидар ебучий!!! — истошно взвизгнула Ирина, хватая со стола массивную хрустальную пепельницу и бросаясь к двери. — Охрана!!! Охрана — ко мне!!!

— Ну, смотри — сама напросилась, — бросил Ибрагим, захлопывая дверь и направляясь к выходу, по пути кому-то громко объяснив — вполне возможно, поспешившей на крики охране:

— Да ничего особенного — немножко нервничает. Не стоит к ней сейчас заходить — убьет…

Глава 7Выкуп, или — искупление…

…Каждому да воздается по делам его…

Священное Писание

— Абрикос — Первому.

— На приеме.

— Есть контакт. Повели.

— В центр?

— В центр.

— Смотрите там, не напортачьте.

— Хорошо, не будем. До связи…

— Поехали, что ли? — Сало привычно поболтал эбонитовую голову рычага переключения передач. — Дистанция вполне приличная. Как бы не…

— Не торопись, — Антон уложил «Кенвуд» в нагрудный карман куртки и продолжал невозмутимо наблюдать за отъехавшей минуту назад от дома № 32 по улице Победы пятидверной «Нивой» кофейного цвета. — Если это он, то у него только одна дорога. Никуда не денется. А там ОМОН стоит, сразу за поворотом. Всех штатских, кто отсюда выруливает, должны, по идее, тормозить…

Дождавшись, когда «Нива» скроется за поворотом, Антон легонько хлопнул ладошкой по приборной панели. «УАЗ» плавно взял с места и направился вслед за объектом наблюдения.

— Победы — чего? — некстати впал в рассуждения страдающий философской манией Барин. — Или — над кем?

Вопрос был по существу. Улица, по которой перемещались наши парни, именовалась улицей Победы, судя по надписям на стенах домов. Располагалась улица на окраине Моздока, была длиннющей по тутошним масштабам, не просматривалась напрямую и состояла на сто процентов из частных домов — ни одного официального учреждения или многоквартирного здания. До недавнего времени улицу Победы населяла интернациональная смесь, что вполне в духе склонного к космополитизму

Моздока. А в период с октября по декабрь 1999 года стала улица чеченской. Потревоженные контртеррористической операцией состоятельные нохчи быстренько переметнулись через административную границу — благо рядышком, под боком, выкупили на корню все подряд дома по улице Победы и стали жить в свое удовольствие. Русские и осетины, не желая соседствовать с пришельцами, бежали от них, как от чумы, — дружно продавали дома по демпинговой цене и переезжали подальше. В общем, пока правительственные войска одерживали мифические победы над бандформированиями в суверенной Ичкерии, родственники удалых бойцов этих бандформирований, прихватив с собой награбленное, благополучно осели на окраине форпоста России на Северном Кавказе. Отжали коренных ближе к центру города.

А по соседству с ул. Победы пролегает тож не маленькая ул. Буденного. Уже перед Новым годом чеченцы выкупили первые пятнадцать домов на этой улице и в настоящий момент ведут переговоры с владельцами еще десяти усадеб. Тенденция налицо…

— Скоро Моздок будет чеченским, — не дождавшись ответа на вопрос, резюмировал Барин. — Будем приезжать ночью и красться по улицам…

«Ниву» и в самом деле притормозили. Рослые омоновцы с рязанскими лицами — вахтенные, откуда-то из глубинки, своего ОМОНа в Моздоке нет, — бегло досматривали машину и мимоходом задавали водителю обычные вопросы. Положено так, выехал транспорт с чеченской улицы — досмотри да спроси, куда направляется. Для того и поставлен тут пост, чтобы воспретить и предотвратить все подряд.

«УАЗ» медленно проехал мимо поста. Двое стражей порядка мазнули взглядами по липовому номеру Дальневосточного региона, углядели в салоне вояк со славянскими физиономиями и синхронно вскинули руки в приветствии — проезжай, братки. Антон со товарищи гуляли по Моздоку в потертых «комках», по полной экипировке, со стволами и наскоро сработанными липовыми удостоверениями Хабаровского СОБРа. Воспользовались небольшим пробелом в графике замены правоохранительных структур: как раз в этот момент поименованный СОБР должен был прибыть в Моздок для отправки куда-то в Чечню, но задерживался на несколько дней по техническим причинам. Впрочем, можно было не опасаться, что кто-то вдруг вознамерится остановить санитаров ЗОНЬ! на предмет проверки личности. Улицы городка переполнены военными, здесь перевалочная база — всяк из России катит на Кавказ через Моздок. Все разгуливают с личным оружием, поток транспорта пестрит номерами разнообразных регионов — нормальный прифронтовой бардак, одним словом. Комендантские патрули и многочисленные посты охраны порядка из приезжих же сотрудников правоохранительных органов могут потребовать удостоверения и ведомости закрепления вооружения лишь по трем поводам: ежели кто нажрался вусрань да начал почем зря палить в воздух; когда человек в форме совершил тяжкое преступление и был застигнут на месте происшествия; и в том случае, если по вине человека в форме произошло ДТП с трагическим исходом. В планы команды Сыча не входило ни одно из вышеперечисленных развлечений, так что можно было гулять по славному городу Моздоку с относительной беспечностью.

«УАЗ» неторопливо двигался в потоке транспорта к центру. Досмотренная «Нива» вскоре обогнала его и через некоторое время притормозила возле небольшого базара, расположенного в двух кварталах от главпочтамта.

— Справа за сквером, — скомандовал Антон.

Сало ловко втиснулся между двумя торчавшими у сквера военными грузовиками и остановил «УАЗ» на узкой аллейке, с которой хорошо просматривался базар и ближайшие подступы к нему.

Водитель «Нивы» покинул машину и неторопливо пошел вдоль торговых рядов, осматриваясь по сторонам. Это был высокий, хорошо сложенный молодой чеченец, одетый в дорогую кожаную куртку и не страдающий наличием броских примет, обличающих в нем представителя Кавказа: приятное лицо, вполне славянский нос, чуть рыжеватые волосы, веснушки…

— Оно гуляет, — доброжелательно заметил притаившийся на заднем сиденье Мо, протягивая Антону бинокль. — Оно фрукты выбирает. Оно гордое и независимое. А у меня пассатижи с собой…

— Отдыхай, Мо, — счел нужным отреагировать Антон. — Всему свое время. Наблюдаем пока…

Молодца в кожаной куртке зовут Вахой. Команду Сыча он интересует как посредник между похитителями и отцом плененного юноши. Очень может быть, что Ваха просто выехал в город за покупками. Но… «у нохчи дом там, где живет его тейп…». Так сказал Саид. После того как похитители приказали отцу юноши ехать в Моздок, Шведов быстренько законтачил с нужными людьми в местных ОВД и получил за малые деньги требуемую информацию. Всех чеченских «беженцев», оседающих в Моздоке, регистрируют в городском отделе внутренних дед. Среди прочих здесь оказались и несколько семей, имеющих дальние родственные связи с кланом Сатуевых. Самый близкий родственник — двоюродный брат Беслана по матери, Лема Танаев. Ваха — его сын.

Спасибо Саиду. Его информация, проясняющая принадлежность похитителей, оказалась краеугольным камнем во всей этой скверной истории. Без нее все мероприятие просто потеряло бы смысл. Поинтересуйтесь у сотрудников соответствующих структур, сколько времени они разрабатывают операцию по освобождению заложника, не будучи осведомлены, кто конкретно организовал похищение. Бывает — год, бывает — полтора. А здесь — обратите внимание: три недели…

Правильно Саид рассуждает насчет тейпа — сам нохча. Если где-то на российской территории происходит какая-то пакость ичкерского производства, в подавляющем большинстве случаев нужно искать поблизости местных чеченцев. Об этом знает каждый оперативник Северо-Кавказского региона. На голом месте проводить акцию несподручно — будь то теракт, транспортировка наркотиков, похищение людей либо переговоры с родственниками похищенного. Нужно собирать сведения, производить разведку, выбирать подходящий объект для акции, поддерживать связь, вести непрерывное наблюдение и так далее. Всем этим занимаются разной степени дальности родственники бандитов — у них не принято отказывать в таких делах, благо это не противоречит их мировоззренческой позиции. Дела творят «воины ислама» против кяфиров. Кяфиры — это не люди, существа второго сорта. Это мы с вами…

…Ваха прогулялся по рынку, купил апельсины и мимоходом пообщался с двумя солдатами, набивающими вещмешок дешевыми сигаретами «Донтабак».

Солдаты почесали в затылках, переглянулись. Ваха вытащил из кармана пятидесятирублевую купюру, помахал ею перед собой. Один из солдат принял купюру, забросил вещмешок за плечо, и бойцы дружно потопали к главпочтамту.

— Второй — первому, — Антон отложил бинокль и достал из кармана радиостанцию.

— На приеме, — отозвался «Кенвуд» голосом Джо. Он, Мент и Север на точно таком же «УАЗе» торчали неподалеку от главпочтамта, заняв оптимальную позицию для наблюдения и быстрого старта, коль скоро в таковом возникнет надобность.

— Два огурца без полос. С мешком. К тебе.

— Принял, — без энтузиазма ответил Джо. — Тут этих огурцов — хоть жопой ешь. И половина с мешками.

— Извини — особых примет нету. А! Они оба грустные и домой хотят.

— Ну, спасибо, — ядовито буркнул Джо. — До связи… Первые попытки контакта с похитителями имели место в Стародубовске. Коммерсант из Махачкалы, Зия Дебирович Балов, пришел в ярость при известии о том, что его сына похитили и требуют за него ни много ни мало — три миллиона долларов США. Так и сказали: твой сын у нас, готовь три «лимона», жди, дополнительные подробности сообщим.

Обычные наставления похитителей по поводу «…никому ничего не говорить, в милицию не сообщать ни в коем случае, иначе…», сами понимаете, господин Балов счел возмутительной наглостью и проигнорировал. Был собран совет разветвленного семейного клана, некоторые представители которого являлись разнокалиберными милицейскими чинами Дагестана. Коротенько посовещались и решили: зададим этим ублюдкам, да так, что мало не покажется.

Когда посредник позвонил во второй раз, чтобы определиться со сроками выкупа. Балов напористо заявил: деньги собрал, готов выплатить хоть сейчас. Посредник удивился. А что-то ты быстро собрал такую внушительную сумму, дядя! И не торговался совсем. Как-то странно это. Обычно человек торгуется…

Балов не стал расточать любезности и уверения в лояльности. Мои деньги, как хочу, так и собираю. Мне сын нужен, деньги — не главное. Где и когда? Извольте. Поезжай в Стародубовск, сними номер в гостинице, ожидай. Тебе позвонят…

В Стародубовск выехал целый отряд родственников. Оперативно связались с территориальными органами МВД и ФСБ, договорились о взаимодействии, разработали совместный план использования сил и средств — милицейские родственники действовали толково и весело, все были уверены, что похитителям крышка. Сила силу ломит!

Похитители молчали три дня — за это время энтузиазм родственников постепенно перерос в тревожное беспокойство. К исходу третьего дня посылочка пришла на имя Балова. Кассета с записью: насмерть перепуганный сын со слезами на глазах просит отца выполнять все требования похитителей. Иначе обещают все подряд отрезать. К кассете приложение: садовый секатор…

После этого посредник позвонил и предъявил требования: немедленно отправить всех лишних в Махачкалу и прекратить любые контакты с правоохранительными органами. Сидеть тихо, никуда не высовываться. Ожидать дальнейших указаний.

Требования выполнили частично: сымитировали шумный отъезд, оставив в гостинице господина Балова с дядей и братом, местные органы сняли три моторизованные группы наружного наблюдения возле гостиницы, отменили казарменное положение для СОБРа и убрали усиление с постов ГИБДД на выездах из города. Родственники развернулись на полпути, осторожно просочились в город и осели на окраине, сняв на короткий срок два частных дома. Местные органы вполне профессионально перегруппировали силы наружного наблюдения: теперь гостиницу и подступы к ней контролировали одиночные пешие наблюдатели, прогуливавшиеся неподалеку вроде бы ненароком и часто сменявшие друг друга — чтобы не примелькаться.

Через некоторое время посредник позвонил вновь и назначил координаты предстоящего обмена: семь часов вечера, двадцать шестой километр от Южного выезда из города. И без глупостей, а то…

К семи часам в указанном месте и ближайших окрестностях сосредоточилась как минимум пара взводов, желающих поквитаться с похитителями. Милицейские родственники сидели небольшими группами в зарослях у дороги. Справа и слева по шоссе, в трех километрах от контрольной точки, расположились бойцы Стародубовского СОБРа, на всем протяжении трассы до границы с Ингушетией посты ГИБДД были усилены специально ориентированными сотрудниками ФСБ…

Никто не приехал. Прождали всю ночь, вернулись с пустыми руками в гостиницу. Через двое суток пришла посылочка. Кассета и… палец в банке. На кассете: бледный как мел юноша протягивает к объективу замотанный окровавленным бинтом обрубок пальца и хриплым шепотом интересуется: ты что, папочка, совсем дурак? Или ты хочешь, чтобы меня убили? Если так, скажи сразу, зачем мне мучиться?

По дагестанским обычаям, такое обращение сына к отцу — просто невозможная вещь. Это как же нужно было допечь парня, чтобы он так вот заговорил! Видимо, достали…

— Еще один такой прикол — получишь его руку, — сообщил посредник, позвонив через несколько часов после прибытия посылки. — Езжай домой, собирай деньги. Как будешь готов, отправляйся в Моздок. Поселись в гостинице, отнеси на главпочтамт письмо с твоим номером телефона и цифрой выкупа — до востребования, Иванову И.И. Тебе позвонят. Если с тобой будет больше двух человек — получишь руку. Если будет хоть одна попытка контакта с органами — мы убьем твоего сына. Будешь выкупать его труп. Труп, разумеется, будет стоить дешевле…

— Мне никогда не достать таких денег! — воскликнул пребывавший в полном отчаянии Зия Дебирович. — Откуда взялась такая сумма?! Если я все продам и оберу до нитки родственников, я едва ли смогу собрать половину того, что вы требуете!

— Ничего не знаю, — равнодушно ответил посредник. — Надо было сразу торговаться по-хорошему, а не с ментами договариваться. Помогли они тебе?

— Послушай, брат! — взмолился Балов. — Мы же все мусульмане, в конце концов братья по вере… Я же не еврей, чтобы с меня такую сумму драть! Ну куда вам — столько?

— А нас много. Ты вспомни 42-й аят 8-й суры Корана — «Добыча», — неожиданно нашелся посредник. — «… из всего, что ни берете вы в добычу, пятая часть богу, посланнику и родственникам его, и сиротам, и бедным, и путнику…». Ты вообще Коран читаешь, мусульманин?

Зия был столь ошеломлен таким вопиющим толкованием священной книги, что не смог ответить что-либо вразумительное.

— В общем, так, брат, — распорядился посредник. — Ничего не знаю — это все твои проблемы. Собирай, сколько сможешь, езжай в Моздок, будем договариваться. И помни: еще одна глупость с твоей стороны — будешь выкупать у нас труп своего сына…

…Солдаты вернулись минут через пятнадцать. Потоптались на многолюдном пятачке у рынка, озираясь по сторонам, искомого товарища не обнаружили и пошли вдоль длинного ряда припаркованных у тротуара авто, всматриваясь в стекла кабин и салонов. А искомый товарищ между тем стоял себе преспокойно в гастрономе на противоположной стороне улицы и наблюдал через витрину. Убедившись, что бойцы не привели за собой «хвост», Ваха покинул гастроном, сел в свою «Ниву», догнал солдат и, забрав у них небольшой конверт, умчался в сторону центра.

— Перестройся на ту сторону. Он скоро обратно поедет, — распорядился Антон и сообщил по радиостанции:

— Второй — Первому. Мы его отпустили. Сейчас будет у тебя.

— Вижу, — лаконично ответил Джо и после некоторой паузы добавил:

— Оставил машину. Пошел на переговорный.

— Не слышу доклада, — прорезался в эфире мрачный голос Шведова. — Вы про меня часом не забыли?

— А там народу — не протолкнись, — сообщил Джо. — Он будет в очереди ждать час, не меньше. Вы не волнуйтесь — Четвертый там, с прибором. Если что, мы вас сориентируем…

Мрачный тон Шведова вполне соответствовал ситуации. Он вторые сутки находился в номере совместно с впавшим в прострацию Зия Дебировичем и его братом, также не расположенным к оптимизму. Выполнялось условие похитителей — не более двух спутников.

Полковнику не стоило особого труда убедить Балова воспользоваться услугами команды. За две недели Зия Дебирович сумел собрать наличными семьсот тысяч долларов. На большее — даже при самом оптимистичном раскладе — рассчитывать не приходилось. Не было больше денег у семейного клана Валовых. Поэтому несчастный отец как за спасительную соломинку ухватился за предложение неизвестно откуда обрушившегося бородатого мудреца, просившего за работу всего пятьсот тысяч. Никаких авансов: сделаем — заплатите. Но больше всего подкупала завораживающая осведомленность Шведова во всех тонкостях этого дела — хотя данный факт также сыграл немаловажную роль.

— Мы сурово покараем их на ваших глазах, — пообещал полковник. — Если желаете, дадим вам возможность самим поучаствовать…

Конечно, основная задача — спасти сына. Есть слабенький шанс, что похитители удовольствуются собранной суммой и милостиво согласятся на выкуп. Но разве может этот вариант сравниться с тем, который предлагает Абрикосов (так Шведов назвался Балову)? Спасти сына и заодно покарать мерзких ублюдков… Риск равновелик при любом из вариантов: Шведов доказал это, приведя в длительной беседе с Валовым массу весьма веских аргументов. Но результат совершенно разный. Месть — одно из самых сильных проявлений человечьей души. Нет ничего лучше для мусульманина, чем наступить ногой на труп поверженного врага и сказать обиженному близкому что-нибудь типа: «…Ты отомщен…» Да, пожалуй, и не только для мусульманина…

… — Стародубовск, седьмая! — выкрикнул динамик усталым женским голосом. С утра до вечера — толчея и гвалт, никому не придет в голову, что по военному времени следует открыть дополнительный зал для переговоров.

Ваха прошел в кабину. Всего на переговорном пункте семь кабин. Из них три — «заказные», две — живая очередь по коду, одна — местный телефон, а еще одна вообще не работает. Вчера члены команды полдня провели здесь, развлекаясь фиктивными переговорами: ставили «жуков» в трубки. По окончании операции придется потратить еще столько же времени, чтобы снять радиомикрофоны — такие штуковины стоят дороговато, бросать нельзя.

Север, просочившийся вслед за объектом наблюдения на переговорник, вставил в ухо микроскопический наушник и включил размещавшийся во внутреннем кармане куртки небольшой приемник. Полковник сказал, что хлопцы по-чеченски общаться не станут — если не полные кретины. Местные контрразведчики прослушивают все телефоны, любой разговор на чеченском тут же берут на заметку. Хлопцы будут говорить по-русски, избегая конкретных названий и пользуясь понятными обоим абонентам намеками.

— Откуда, братуха? — задушевно поинтересовался очень своевременно приткнувшийся рядом здоровенный помятый омоновец, остро пахнущий свежим пивом и заросший недельной щетиной до самых глаз.

— Хабаровск, — лаконично ответил Север, остро пожелавший в этот момент, чтобы «братуха» убрался отсюда как можно дальше и быстрее — а еще лучше, тихо и безболезненно умер, — СОБР.

— Вот, бля, занесло тебя! — удивился детина, сыто отрыгнув шашлычно-луковым амбре и тут же деловито предложил:

— По сто пятьдесят?

— Это Ваха, — раздался в наушнике слабенький голос Вахи, заглушаемый шумовым фоном извне. — Дайте Ахмеда.

— Жди — через пару минут, — пообещал вполне славянский голос.

— Салам алейкум, Ваха! — расплывающимся басом прокричал далекий абонент спустя пару минут.

— Ваалейкум ассалам! — обрадовался Ваха. — Алла-хвер!

«Неужели будут болтать по-чеченски? — запаниковал Север. — А полковник сказал, что…»

— Как у нас дела? — неожиданно спросил по-русски Ахмед.

— Все в порядке, — ответил Ваха. — Он готов.

— Сколько?

— Полтора.

— Ничего, пойдет. Тоже хорошо. Значит, передай ему…

— Так че, братуха, по сто пятьдесят? — напористо напомнил о себе детина. — Че молчишь?

— Матч транслируют — слушаю, — стиснув зубы, процедил Север. — Не мешай, пожалуйста.

— А кто играет? — озаботился детина. — Там у нас вроде пусто сегодня — я вчера таблицу смотрел…

— Боксерский матч, — пояснил Север, чувствуя, как в груди разливается лютая злоба против всех вместе взятых помятых омоновцев этого шелудивого мира. Разговор прослушивался так себе, внеплановое общение с детиной вообще сводило результат на нет. — Тайсон и Холифилд. Матч-реванш. Не мешай, а?

— Ладно-ладно, братуха, слушай на здоровье, — детина протянул потную лапу. — Меня Мишкой зовут. Если че — как выйдешь, справа «таблетка» стоит. Мы — там. У нас тут старшой домой звонит. Жена у него, понимаешь, рожать должна, а не… икх-грр! — фуу-у… а не рожает че-то…

— …подъедем, — закончил короткий разговор Ахмед. — Съезди к Абаю, предупреди. Пусть посмотрит там вокруг — как минимум за пару часов. Ты все понял?

— Понял, все сделаю, — пообещал Ваха. — Давай, до встречи…

Север потискал потную лапищу детины, проследил взглядом, как Ваха покинул седьмую кабину, перешел к местному телефону, у которого также стояла небольшая очередь.

«Прострелить бы башку ублюдку, — мелькнула нехорошая мысль. — Не Вахе — омоновцу. В зале как минимум три взвода всяких типов — из них восемьдесят процентов — вояки. Почему именно меня выбрал, сволочь? Всю малину обгадил…»

А детина уже бродил по залу, улыбчиво высматривая очередного кандидата на «по сто пятьдесят». Полдня нудной работы — псу под хвост…

* * *

Трагедии из неудачи Севера делать не стали. Картина событий в принципе отчетливо складывалась и без пропущенного фрагмента разговора между Вахой и Ахмедом.

Сразу после того как Ваха позвонил в гостиницу, полковник сообщил Антону, что посредник назначил время и место обмена. 19.00, на нейтральной территории неподалеку от Курской. А Ваха, отзвонившиеь, неспешно покатил к выезду из города, не удосужившись завернуть домой. Экипаж Антона ненавязчиво сопровождал посредника — имелось мнение, что парень тотчас же поедет кого-то предупреждать, выполняя распоряжение Ахмеда.

— Абрикос — Первому.

— На приеме.

— Объект заехал на пригородную заправку. Заправляется. Наши действия?

Итак, парень и впрямь собрался за город, и на довольно приличное расстояние. Теперь нужно быстренько решать, что с ним делать.

— Берите сразу за постом, — после недолгой паузы выдал санкцию Шведов. — Общайтесь. Результат сообщите.

— Понял, до связи. Второй — Первому.

— Уже в пути, — с пол-оборота «включился» Джо. — На каком выезде?

— На Южном, естественно.

— Сейчас подъеду…

На усиленном омоновцами и двумя БТР посту ГИБДД повторилась та же процедура, что давеча при выруливании с «чеченской» улицы. «Ниву» притормозили, тщательно досмотрели, Ваху обстукали, общупали, просветили металлообнаружителем. Экипажу Антона, неспешно прокатившему мимо, дружно сделали ручкой — проезжай, братки!

— Хорошо нам, военным, — умилился Сало, слегка прибавляя скорость сразу по миновании поста: пока там Ваху «шмонают», нужно успеть проскочить развилку за поворотом. Брать до развилки нельзя: во-первых, с поста видно, во-вторых — упрется «объект», придется, помимо всего прочего, выбивать еще и направление движения. — Езди где хочешь, никто не останавливает… По какой?

— Направо, — определился Антон. — Как раз на Курскую.

— А если он — налево? — Сало послушно повернул куда приказали, но счел нужным усомниться.

— Тогда ты втопишь на всю железку и через кусты попрешься ему наперерез, — буркнул Антон, наблюдая в зеркало заднего вида. — Вообще-то хотелось бы, чтобы направо. Хотелось бы как-нибудь без сюрпризов…

Объект не разочаровал наблюдателей: свернул на развилке направо и вскоре был вынужден остановиться, повинуясь жестам покинувшего «УАЗ» экипажа.

— Толка што шмонали, э! Командир, э! — досадливо сообщил Ваха, обращаясь к Антону и на ходу доставая из кармана куртки портмоне. — Че задела, вообще, э? Тебе бабки нужьн, да? На, дам я тебе бабки… Сколка тебе нужьн?

— Полтора лимона баксов, — невозмутимо ответил Антон. — А у тебя столько нет. Поэтому ты будешь задержан и подвергнут допросу в режиме «Б». Мо, он твой.

— Че за дела! — воскликнул Ваха, настороженно глядя на приближающегося к нему Мо, который оставил свое оружие в машине и вооружился сообразно характеру предстоящей процедуры: здоровенными плоскогубцами и узким, отточенным как бритва ножом. — Че тварыш, э?! Хоть панимаиш, с кем… Акх!!!

Это он резко выдохнул — Мо, приблизившись на удобную дистанцию, без разговоров надел парня на колено. Парень скрючился, принялся хватать ртом воздух и хотел было завалиться прямо в грязь, но Мо подхватил его под руку и двумя увесистыми пинками забил в «Ниву».

— Че тварыш, с-с-сука! — раздалось из «Нивы»: парень слегка отдышался и показал, что моральный облик его пока что в норме. — Да вас всех — на куски! Слыш — на куски… Пррхх!!!

Мо впечатал локоток под диафрагму крикуну и, пока тот заходился в удушливом спазме, достал из кармана куртки катушку со скотчем.

— Оно кричит, — меланхолично продекламировал Мо, заматывая руки пленника и для преодоления сопротивления бия его кулаком в пах. — Оно думает, что имеет вес в этом мире. Оно считает, что живет. Оно заблуждается. Потому что оно — давно труп. Иншалла…

Мо — палач команды. Он всегда добровольно берет на себя самую неблагодарную работу, требующую больших психоэмоциональных затрат. В принципе каждый член команды может допросить пленного в режиме «Б» и при случае привести в исполнение вынесенный тут же, на месте, приговор. Канули в Лету те времена, когда парни угрызались муками совести, прежде чем лишить жизни пленного, ставшего нежелательным свидетелем. Потому что за годы работы в ЗОНЕ сформировался нерушимый постулат: те, кто противостоит команде, конченые ублюдки и мрази, которые до сих пор живут лишь ввиду какого-то чудовищного недоразумения. Но, в отличие от соратников, Мо делает свою работу с удовольствием. У него своеобразное психическое отклонение, приобретенное ввиду трагических обстоятельств. В обычном режиме данное отклонение никак не проявляется. Оно становится очевидным только в том случае, если в руки Мо попадает ВРАГ…

Пару слов о природе психического отклонения, которым страдает Мо. Как вы уже знаете, Сагир Мухаметшин прослужил год под предводительством Сыча. В одном из боев ему оторвало осколком мины три пальца на правой руке. Парня комиссовали, и он отправился в родную Казань, чувствуя себя как минимум героем войны.

Но родные и близкие быстро убедили Сагира, что он вовсе не герой, а в каком-то смысле даже предатель братьев по вере, поскольку сражался «а стороне кяфиров против правоверных мусульман. Особенно преуспел в этом отец — очень набожный человек, школьный учитель татарского языка. Целый год Сагир болтался без дела, переживая сильнейший душевный кризис, который вылился в острое желание искупить вину перед сородичами и истинной верой. В конечном итоге бывший спецназовец поступил в медресе и прилежно учился два года — парень башковитый, начитанный, учителя прочили ему блестящую карьеру на религиозном поприще.

А в начале 1999 года в семью Мухаметшиных пришла беда. Двух младших сестер Сагира — четырнадцати и шестнадцати лет, которых мать отвезла на зимние каникулы к родственникам в Минводы, похитили люди одного из чеченских полевых командиров и потребовали за девочек выкуп: пятьсот тысяч долларов.

Сумма для небогатой семьи учителя была просто фантастической — Мухаметшины не могли собрать и десятой части того, что требовали похитители. Переговоры длились довольно долго и зашли в тупик. Тогда, желая «стимулировать» родственников для более успешного сбора денег, похитители устроили представление. Негодяи зверски изнасиловали девочек перед видеокамерой и отправили кассету родителям, пообещав, что так теперь будет ежедневно, пока не получат выкуп.

В мусульманской семье проблемами занимаются мужчины — так повелось от века. Но по нелепой случайности мать Сагира получила посылку, когда мужа и сына не было дома. Посмотрела кассету и… скончалась от обширного инфаркта.

Потрясенный горем отец решился на отчаянный шаг. Вооружившись нехитрым набором слесарных инструментов, он как-то вечером забрался в дом своего бывшего ученика — одного из известных криминальных авторитетов, и попытался вскрыть сейф, вмонтированный в стену кабинета. Сейф был под сигнализацией. Ворвавшаяся охрана застрелила незадачливого вора…

Похоронив отца, Сагир продал квартиру, выкупил у знакомого убоповца кассеты похитителей, находящихся в разработке, и немедленно отправился в Стародубовск.

Пробравшись в те места, где ему ранее приходилось работать с Антоном, Мо пересек границу, вошел в первый попавшийся чеченский дом и, легко обезоружив схватившегося за автомат хозяина, объявил, что берет всех в заложники.

Требование было одно: найти людей, которые похитили сестер, и уговорить их на обмен. Иначе — смерть всем мужчинам, находящимся в доме.

В доме были четверо мужчин: сам хозяин, двое его сыновей — рослые юноши с начинающими пробиваться усами — и забредший на огонек двоюродный брат хозяина по матери. Сагир забрал имевшийся в хозяйстве «УАЗ», запасся провиантом и, прихватив с собой сыновей и брата хозяина, указал место, куда тому следовало через пять дней привезти похищенных девочек.

— Иначе — всем смерть…

Через пять дней отец юношей явился к Сарпинскому ущелью — здесь, в скальных пещерах, Сагир скрывался со своими заложниками. Опустив глаза, чеченец сказал, что он нашел людей, похитивших сестер Сагира. Но… девочки мертвы. Вскоре после того, как над ними надругались, они повесились на решетке камеры, в которой их содержали. Их похоронили на общем кладбище под Урус-Мартаном, они же ведь мусульманки, поэтому…

— Спасибо, можешь не продолжать, — прошептал Сагир. — Ты сделал все, что мог…

— Теперь мы можем идти? — несколько приободрился посланец.

— Нет, не можете, — Сагир покачал головой и снял автомате плеча. — Некуда вам идти…

Примерно через неделю команда Сыча, готовя очередную акцию в ЗОНЕ, обнаружила Мо все в том же Сарпинском ущелье. Тепло было, июль благоденствовал на дворе. Вернее — на скалах он благоденствовал.

А под скалами было нехорошо. Мухи роились в великом множестве, вонь стояла несусветная. Четыре отрезанные головы покоились в ровной шеренге, трупы валялись поодаль. Изможденный Мо сидел на корточках перед головами, перебирал четки и сиплым шепотом читал молитвы…

…Экипаж Джо прибыл минут через пятнадцать. Этого времени Мо вполне хватило, чтобы клиент, что называется, дошел до кондиции.

— Ага, тут уже Мо потрудился… Гриппует? — участливо поинтересовался Джо, подходя к «Ниве» и с любопытством рассматривая Ваху. Пленный и в самом деле выглядел неважно: в лице ни кровинки, по щекам текут крокодиловы слезы, залепленный скотчем рот искажен мучительной гримасой, через небольшое отверстие, проделанное в скотче для облегчения общения, прорываются хриплые вздохи, полные боли, взгляд исполнен невыразимой муки.

— В жопу трахали? — уточнил Джо, переведя взгляд на приспущенные штаны пленника, успевшие до колен пропитаться кровью. — Или месячные?

— Геморрой удаляли, — пояснил Антон, делая знак Мо, чтобы перебинтовал пленного и надел на него штаны. — Без наркоза, естественно, — откуда такая благодать по нонешним временам… А когда удалили, оказалось, что это был совсем не геморрой. Вот ведь незадача!

— А поначалу, наверно, воображал себя горным орлом, — предположил Джо. — Гордым до жопы и всемогущим. Стращал, наверно, что всех на кусочки порежут… А?

— Ну естественно, — кивнул Антон. — Все они пыжатся поначалу… Пока Мо яйца на фарш распускать не начнет. Поехали — он рассказал все, что знает. И даже больше, по-моему…

Чабанская точка Абая располагается в живописном распадке на окраине Стародубовской области. Вокруг разбросаны небольшие березовые рощицы, смородиновые полосы, окаймляющие заливные луга, которые пришлись по нраву многочисленным чеченским чабанам, осевшим на всем протяжении вдоль границы за последний десяток лет. В километре от распадка пролегала демаркационная линия, жиденько помеченная вспаханной как попало полосой нейтральной территории. Если верить суровому милицейскому генералу, частенько прорезающемуся в эфире, вдоль данной полосы денно и нощно курсируют усиленные патрули и летают вертушки — дабы все подряд воспретить и предвосхитить. На самом же деле глухомань, бездорожье, распутица вечная — какие, к черту, могут быть патрули?

Ваха сказал, что на точке четверо вооруженных мужчин и женщина. Сам Абай — какой-то совсем дальний родственник Беслана Сатуева, жена Абая и трое его сыновей-погодков доармейского возраста. Еще Ваха рассказал, каким образом Ахмед Сатуев производит обмен, когда это происходит вблизи Моздока.

Обычно Ваха берет на почте конверт и звонит на базу в Стародубовск. Оттуда его без лишнего напоминания коммутируют с Ахмедом, где бы тот ни находился. Получив сообщение, Ахмед устанавливает время и место выкупа. Ваха информирует «покупателя», едет к Абаю и предупреждает о том, что Ахмед сегодня пожалует в гости. Абай тотчас же сажает двух сыновей на высоком холме, расположенном неподалеку от распадка, и они все время, до прибытия гостей, ведут наблюдение за окрестностями, используя бинокль. Ваха направляется на указанное место встречи и дежурит неподалеку, поджидая людей Ахмеда. Ахмед прибывает на двух джипах, имея при себе семь-восемь стрелков. Первый экипаж: сам Ахмед, водитель, два стрелка и пленник. Второй экипаж: водитель и трое стрелков. Обе машины направляются на точку Абая. Здесь пленника сажают в подвал, под охрану Абая с сыновьями, а обе машины отправляются к месту встречи.

Место встречи, как наверняка многие догадались, фиктивное. Один экипаж отправляется туда, меняет Ваху и дожидается родственников с деньгами. Встречаются, считают деньги, проверяют детектором, сообщают Ахмеду, что все в порядке, и тотчас же начинают движение вместе с родственниками — якобы на этот раз к настоящему месту встречи. Ахмед в это время находится в нескольких километрах от этого места — поближе к точке Абая. Получив сигнал, он выдвигается на точку, забирает пленника и возвращается обратно. А второй экипаж — «контактеры» — между тем везет родственников по заранее намеченному маршруту, страхуя себя таким образом от возможных засад, коль скоро «покупатели» оказались чересчур хитромудрыми и озаботились выставить таковые.

Но обычно родственникам не до засад — им бы пленника получить, какой угодно ценой. На одном из участков маршрута, по которому двигаются «покупатели» за машиной «второго» экипажа, откуда-то из кустов, как черт из табакерки, выскакивает джип Ахмеда, и уж здесь мгновенно производится расчет. В считанные минуты.

Схема довольно громоздкая и, как может показаться с первого взгляда, изобилует лишними деталями. Но она неоднократно отработана и достаточно эффективна — осечек пока не было…

…Точку взяли без особых эксцессов. Не доезжая с полкилометра, вытряхнули на ходу Мо и Севера, вооруженных ВСК-94.[19] Снайперская пара рассредоточилась на противоположных склонах распадка, взяв под огневой контроль двор усадьбы. Четверо волкодавов-кавказцев в этот момент были заняты тремя приближающимися машинами: хрипло лаяли у калитки, наваливаясь передними лапами на изгородь из штакетника, опоясывающую усадьбу, — вот-вот перемахнут и устроят всем по первое число!

— Во дворе четверо, — доложил по рации Север. — Все со стволами. Большой к калитке пошел. Трое поменьше рассредоточились: двое за кошарой, по углам, третий — за домом. У меня в секторе — те, что за кошарой. За домом — не мой.

— За домом — мой! — тотчас же поспешил сообщить Мо. — И хозяин — мой.

— Как руку подниму — убираете собак, — приказал Антон, выходя из машины и переводя автомат в положение для стрельбы стоя.

— Зачэм прищол?! — зычно крикнул здоровенный бородатый мужлан с карабином, подходя к калитке и наводя ствол на Антона — видимо, тот самый Абай. Вид знакомой «Нивы», возглавлявшей колонну, его нимало не смутил — он даже глазом не моргнул, рассмотрев за рулем страдальца Ваху.

— Вот так ни хера себе — кавказское гостеприимство, — пробормотал Антон, осторожно поднимая правую руку вверх. Да простит нас Общество защиты животных!

Плюх! Плюх! Плюх! Плюх! — волкодавы, предсмертно провизжав, чуть ли не синхронно повалились наземь. Снайперы поразили цели с первого выстрела — с такого расстояния это совсем несложно.

Абай втянул голову в плечи и принялся озираться, поводя по сторонам стволом карабина: бородатая личина его выражала крайнюю степень недоумения. Откуда что берется?

— Точка окружена! — заорал Антон, укрываясь за «Нивой». — Твои сыновья сидят за кошарой и за домом — мои люди в них целятся. Считаю до десяти! Все должны выйти сюда, положить оружие, отойти на пять шагов и — руки за голову! После счета «десять» — огонь на поражение! Раз!!! Два!!!

На счете «десять» четыре карабина были хозяйственно прислонены к изгороди — не в грязь же бросать, оружие как-никак! — а Абай с сыновьями стояли, как было велено.

Связав хозяев стропой, произвели обыск, пользуясь подсказками Вахи. Мо, прибыв во двор, как заботливый гид, следовал за своим подопечным и ласково спрашивал, где что находится. Ваха незамедлительно отвечал. В этом аспекте у них с Мо установилось большущее взаимопонимание!

— Ничего особенного на точке не было, так, обычные нохченские «затарки», привычные для каждого, кто хоть единожды принимал участие в так называемой «зачистке».

С тыльной стороны дома — навес, под навесом короб с углем. Короб легко отодвигается в сторону, открывая ступеньки, ведущие в подвал. В подвале три камеры: двери железные, с настоящими «кормушками», как в обычном СИЗО. В одной из камер — четверо обросших наподобие Эдмона Дантеса типов, обряженных в какие-то неописуемые лохмотья. Все славяне. Безучастные лица, ничего не выражающие глаза, жмутся друг к дружке…

— Мир — дружба — свобода! — торжественно провозгласил Джо. — Российская армия объявляет вас свободными!

— Вчера хлеба не давали, — робко напомнил один из рабов — самый старший, судя по виду. — Нет-нет, мы не настаиваем… может, просто забыли?

Джо и Антон обескураженно переглянулись. Не верят. Свобода — это слишком странно…

Проведя краткую разъяснительную беседу, рабов пока оставили на месте — до окончания акции. Бородатые мужики не поверили ни единому слову: подобострастно кивали, натянуто улыбались и, кажется, вздохнули с облегчением, поняв, что их пока никуда тащить не собираются.

— Я понимаю — в Урус-Мартане, — желчно буркнул Джо, покидая подвал. — В Чечне вообще… Но тут же — Стародубовская область, Россия! Это что такое, а?

— Не заводись, — поправил соратника Антон. — Нам еще работать… В доме — подполье. Если залезть в него, ни за что не догадаешься, что за стенкой подвал с камерами — сделано с умом.

В подполье обычный схрон: два оружейных ящика, внутри в промасленной бумаге — небольшой арсенал. Четыре «Мухи», двенадцать гранат «Ф-1», четыре АКМС, два цинка патронов 7, 62.

— Кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет, — заметил Антон, указывая на «Мухи». — Джо, прихвати-ка парочку — используем…

По окончании обыска Ваху, двух сыновей Абая и его жену заперли в одной из свободных камер подвала. Часовым по охране заключенных назначили Мента. Специально в присутствии Абая Антон официальным тоном проинструктировал часового:

— Если Абай будет вести себя не правильно, я скажу по рации: «Джихад». Получив эту команду, ты немедленно бросишь в кормушку две гранаты и потом добьешь из автомата тех, кто останется в живых. Вопросы?

— Может, сразу, чтоб не мучились? — проявил инициативу Мент, с удовольствием наблюдая, как у хозяина точки темнеют глаза.

— Если все пройдет гладко, я их всех отпущу, — покачал головой Антон. — Слово даю…

После водворения хозяев в темницу Антон произвел расчет по огневым точкам для встречи группы Ахмеда. Члены команды быстро и без суеты пошли размещаться по указанным позициям, а Антон остался во дворе с Абаем и одним из его сыновей.

— Кто ваабще такой, э? — позволил себе возмутиться Абай, заметив, что главарь непрошеных гостей застыл на месте и размышляет. — Щто хочишь, э? Зачэм такой дэлаиш?

— Твоя семья мне не нужна, Абай, — задушевно сообщил Антон. — Мне нужен Ахмед и его пленник. Если ты будешь вести себя правильно, твоя жена и дети не пострадают. Если будешь дурить — ты слышал, какое распоряжение я отдал часовому. Посмотри по сторонам. Через пару минут усадьба и все подступы к ней будут под полным огневым контролем моих людей. Я тебя и твоего сына развяжу. Вы встретите Ахмеда как обычно. Вот и все, что от вас требуется. Ты меня понял?

Абай кивнул, глядя на нежданного гостя непроницаемым взглядом. Антон достал нож, несколькими движениями избавил Абая и его сына от пут и на всякий случай отошел на несколько шагов. Здоровый, дремучий тип, от такого можно ожидать все, что угодно.

— Щто нам дэлат? — разминая затекшие кисти, поинтересовался Абай, с нехорошим прищуром осматриваясь по сторонам — как будто желая запомнить, где располагаются вражьи стрелки.

— Вам не надо делать лишних движений, — сказал по-чеченски Антон, с удовлетворением отметив, как вытянулись от удивления лица отца и сына. — Вам нужно взять барашка и готовить шашлык. Атс4\хмед удивится, если приедет к тебе в гости и не почувствует запаха шашлыка…

…Ах, как приятно наносит шашлычным дымком! Мангал стоит под навесом, с тыльной стороны дома, где вход в зиндан, а Антон засел в сенцах, у входной двери — но такое впечатление, что шашлык жарят прямо перед входом.

Питались рано утром — и то на скорую руку, всухомять. А тут так пахнет — сейчас бы бросить все к чертовой матери, сесть прямо под навесом, на улице, да пожрать как следует.

— Цель вижу, — докладывает по рации Сало, расположившийся с Севером на чердаке. — Два джипа «Чероки» идут к нам. Мы готовы.

Антон смотрит на часы: стрелки показывают шестнадцать сорок пять. Парни идут с хорошим запасом. Видимо, надеются перекусить и отдохнуть. Ну-ну… Перекусить мы вам, так и быть, выпишем. А насчет отдохнуть — как получится.

— Цель вижу, — докладывает Джо — он и Мо притаились за углами кошары, как это совсем недавно делали сыновья Абая. Неплохое местечко для снайпера и гранатометчика: калитка и ближние подступы — как на ладони. — Мы готовы.

— Абай! Ай, Абай! Иди встречай, — кричит по-чеченски Антон, приоткрывая дверь. Топнув ногой по крыльцу, добавляет, понижая голос:

— Разомнись. Скоро уже…

Это он — Барину. Барин сегодня не стреляет. Он под крыльцом сидит — пришлось для этого выломать сбоку все доски. Задача Барина: убрать заложника из сектора снайперов и сохранить его до конца акции.

В конце распадка показались джипы. Абай подходит к калитке, снимает проволочное кольцо с одного из столбов и оттаскивает целый пролет изгороди в сторону. Добро пожаловать, гости дорогие.

Антон оставляет между дверью и косяком микроскопическую щель для наблюдения и примеряется, как будет выскакивать во двор. Вроде бы ничего. Вот только дверь тяжеленная, из дуба — открываться будет медленно.

В поле зрения влезает спина младшего сына Абая — как положено по чину, встал сзади отца гостей встречать.

— Эй, парень, — тихо окликает его Антон по-чеченски — джипы уже близко, через полминуты подъедут. — Иди за шашлыками присмотри — сгорят!

Абай оборачивается, нервно дергает заросшим кадыком и кивает сыну — иди в самом деле. В глазах хозяина точки легко угадывается смятение. Он опытный, Абай, наверняка достаточно повоевал в первую чеченскую. Прекрасно понимает, что стоит аккурат в пересечении четырех стрелковых секторов и, чтобы выжить, ему сейчас понадобится совокупный запас везения, отпущенный на год вперед всему чеченскому ратному люду.

Сын Абая уходит за дом. Джипы уже на подъезде. Интервал между ними метров десять, не более. Это плохо. Заедут почти одновременно и спешиваться будут скопом. Это значительно осложняет задачу.

Передняя машина заезжает в ограду и останавливается метрах в семи от крыльца. Второй джип во двор не едет — поворачивает налево и начинает притормаживать рядом с оградой.

Антон горячо благодарит всех подряд военных богов. Спасибо, военные! Дай вам ваш начальник всего самого-самого…

Из передней машины выходит одетый в хороший «комок» бородатый мужлан — такой же упитанный и здоровый, как Абай. Распахивает руки для объятий и идет к хозяину точки. На правом плече висит стволом вниз «Кипарис»[20] с глушителем и откинутым прикладом.

Это, судя по всему, и есть Ахмед. «Кипарис» — игрушка не для регулярного боя, брать ее на акцию может себе позволить только начальник, уверенный в своих стрелках, вооруженных чем-нибудь поосновательнее.

Одновременно из первой машины высаживаются еще четверо: спереди — водила, сзади — двое стрелков с АКМС, которые тащат с собой худющего-мальчишку с завязанными глазами. Это Шамиль — тот самый заложник, из-за которого и завязался весь сыр-бор.

Они успевают сделать три-четыре шага к дому — в этот момент второй джип окончательно останавливается и все его четыре двери распахиваются. Пора.

— Хо!!! — отчаянно орет Антон, пиная изо всей силы дверь и выскакивая на крыльцо.

— Пшшш!!! — стартуя из-за дальнего угла кошары, противно шипит «Муха». На какой-то миг вся компания застывает на месте. Вот он, тот самый превалирующий момент, который внезапное нападение дарит атакующим. В этот момент делается восемьдесят процентов победы, потому как даже самые опытные бойцы какое-то ничтожное время пребывают в ступоре — до тех пор пока не включатся наработанные боевые автоматизмы.

Одновременно с «Мухой» из-под крыльца стартует Барин. «Муха», естественно, быстрее, но Барин — гораздо ближе. Чудовищным прыжком он преодолевает небольшое расстояние от крыльца до троицы с заложником и с размаху падает на мальчишку, вырывая его из рук конвоиров и отшвыривая под джип.

Ба-бах!!! — реактивная граната вламывается через лобовое стекло в салон второго джипа и рвется с оглушительным грохотом. Одновременно раздаются слабые шлепки с крыши и из-за ближнего угла кошары — работают снайперы.

Все это происходит за те считанные секунды, пока Антон выскакивает из дверного проема и бежит к Ахмеду с Абаем. Есть все шансы взять Ахмеда живьем — если добраться до него раньше, чем он успеет перевести свое оружие в горизонтальное положение. А и успеет — стрелять вряд ли будет: между ним и Антоном — Абай.

Но Ахмед оправляется от шока на удивление быстро. Просто фантастически быстро! Он молниеносно приседает на колено, вскидывает свою скорострельную строчилку и прямо через Абая выпускает по Антону длиннющую очередь во весь магазин. Плевать ему на Абая!

За десятую долю секунды до того, как ствол «Кипариса» начинает плеваться свинцом, Антон щучкой прыгает вперед, переходя на кульбит, и, кувыркнувшись, по инерции едет задницей по грязи, финишируя у заваливающегося назад Абая, почти пополам перерезанного очередью.

Абай медленно падает, перевалившись через Антона. подошвы его сапог остаются у наибольшего волкодава ЗОНЫ на плечах. Наверно, это жутко гротескное зрелище — если смотреть анфас. Но анфас может смотреть лишь Ахмед, а ему сейчас не до этого.

У Ахмеда пустой магазин. Палил от души, цель была очень близко — не верил, что промажет. Ахмед выщелкивает пустой магазин, рвет из «разгрузки» полный — и застывает как вкопанный, поймав гибельный взгляд уставившегося ему в лицо вражьего ствола.

— Очень приятно, — от души бормочет Антон, аккуратно простреливая Ахмеду правую руку. Главарь похитителей громко кричит от боли, роняет оружие и сгибается в три погибели. Хороший воин, но на боль — слабый. Дед чеченский тогда, у брода, продолжал воевать с размозженным плечом. А этому пуля попала в мякоть — и сник.

— Ложись, падла, и не дергайся, а то башку прострелю, — рекомендует Антон, вставая, пинком отбрасывая в сторону Ахмедов «Кипарис» и осматриваясь.

Вот и все, собственно. Пока он тут барахтался с Ахмедом, снайперы сделали свою работу. Жирно чадит продырявленный джип за оградой — рядом валяются два горящих трупа. Однако не померли сразу, когда граната рванула. Пришлось снайперам достреливать.

Водила Ахмеда — готов. Конвоиры, что тащили заложника, валяются в грязи и хрипло орут от боли — им прострелили плечи. Плечи — это Мо. Это он старается для финального акта, бережет материал.

— Все, все, родной мой… Все уже кончилось… — бормочет Барин, гладя мальчишку по всклокоченной голове, — они так и сидят в грязи, привалившись к джипу.

— Повязку сними, — подсказывает Антон, краем глаза наблюдая, как из-за дома к ним медленно направляется младший сын Абая. Сын впился взглядом в тело отца, шаги его замедляются, губы начинают выплясывать в преддверии горестного «опля. Он бы давно заорал, но во дворе — враги. Нельзя показывать свою слабость. А потом еще неизвестно, как собираются враги поступить с ним и его семьей.

— Что? — не сразу соображает Барин. — Не понял? — Повязку с Шамиля сними, — рявкает Антон. — Руки развяжи! Чего расселись? Давай — приведи его в порядок и шашлыком покорми. Давай — быстро!

От своих позиций подтягиваются бойцы. Север и Сало слезают с крыши, Джо и Мо идут от кошары, пытливо всматриваясь в лежащие в грязи трупы.

— Сколько петель? — издалека интересуется Мо.

— Ваха, Ахмед, вот эти двое, — Антон указывает на конвоиров с простреленными плечами. — Итого четверо. Давай, бери Севера — занимайтесь. У вас часа полтора, не больше.

— Все, пошел, — Мо хватает Севера за рукав и тащит его к хозяйственному сараю. Север упирается — он многозначительно показывает за угол: неплохо, мол, сначала подкрепиться шашлыком, а потом уже вкалывать.

— У тебя аппетит не пропал? — Антон тыкает пальцем в сторону дымящихся трупов.

— Какой аппетит! — возмущается Север, направляясь за угол. — Просто жрать охота!

Остальным членам команды жрать уже неохота. Они пожимают плечами: Север — это второй Лось. Был такой робот в команде — как постреляет, сразу жор нападает.

— Ладно, ты организуй тут все, — обращается Антон к Барину, показывая большим пальцем через плечо:

— Сына Абая — в подвал, этих ублюдков — в подвал. Их сразу в отдельную камеру, к ним — Ваху и Ахмеда. Ахмеда перевяжите. Шамиля умой и покорми шашлыком — только не очень, сразу много нельзя. Остальные пусть помогают Мо. Так… А мы с Салом прокатимся на бандитской тачке во-о-н на тот холмик. Свяжемся с полковником, а то он там извелся весь. Сало, поехали…

…Полковник прибыл едва ли не через час после доклада — по всей видимости, гнал свой «Лендкрузер», не выбирая дороги. Зия Дебирович и его брат, не разобравшись в ситуации, сразу бросились к выложенным во дворе рядком трупам и стали всматриваться в мертвые лица, светя припасенными фонарями. Никаких причитаний и воплей — молча, стиснув зубы. Мужики, одним словом.

— Мать твою… — коротко ругнулся полковник и, уцепившись взглядом за спускавшегося с крыльца Антона, рявкнул:

— Где?

— В сортире, — Антон указал на притаившийся в углу двора сортир и виновато пожал плечами. — Мы его мясом покормили. А он — три недели на хлебе и воде. Ну и…

— Чего вы там — с трупами? — гаркнул полковник, с заметным облегчением переводя дух. — Я же вам сказал — живой он, все в порядке!

А от сортира уже ковылял вприпрыжку Шамиль. Вот тут вся выдержка отца как будто испарилась — бросился к сыну, схватил в охапку, принялся исступленно тискать, причитать. Затем вдруг бухнулся на колени, обхватил ноги Шамиля и принялся бессвязно бормотать по-аварски.

— Чего это он? — удивился Шведов. — Впервые вижу, чтобы мусульманский мужик — вот так вот…

— Прощения просит, — смущенно потупился брат Балова. — За то, что не сумел защитить. За то, что не был рядом, когда это случилось…

— Вы всех убили? — придя в себя, спросил Зия Дебирович, с каким-то нездоровым интересом глядя на трупы во дворе. — Никто живой не остался, да?

— Четверо, — буркнул Антон и, предвосхищая следующий вопрос, кивнул на трупы:

— Я общался… Тот, кто Шамилю палец резал, — там лежит. Не сохранили. Как-то недосуг было расспросить перед акцией…

— Жалко, — покачал головой Балов. — Ой, как жалко! А с этими четверыми — что?

Шведов успокаивающе похлопал Балова по плечу, нашарил взглядом Мо, поинтересовался:

— Готово?

— В принципе — да, — кивнул Мо. — Сейчас костры запалим, и — можно.

— Берите Шамиля, пошли в машину, — полковник сделал приглашающий жест. — Рассчитаемся. А потом посмотрите, что мы с такими всегда делаем. Вам понравится…

* * *

…Ярко полыхают два сдобренных солярой костра, сложенных рядом со стеной дома. В стене, под самым обрезом крыши, забиты четыре металлических костыля. К костылям прикреплены толстые льняные веревки, каждая оканчивается профессионально сработанной петлей. Внизу стоят пять табуретов.

Сегодня у Мо праздник. Обычно он вешает торговцев живым товаром на парашютной стропе. Стропа хороша для транспортировки — свернул мотком и бросил в багажник, Много места не занимает. Еще стропа хороша тем, что неприметна. У санитаров ЗОНЬ! есть свои приметы и суеверия. Если загодя запасти веревки с петлями, судьба может наказать за самонадеянность; может случиться и так, что вешать будет некого или вообще акция провалится со страшным треском. А стропа многофункциональна: она годится для чего угодно. Застрявшую машину, например, из грязи вытягивать.

Но стропа значительно уступает веревке по эффекту воздействия. Лиходей, повешенный на стропе, умирает практически мгновенно. Стропа давит быстро и безболезненно, кроме того, у человека, удавливаемого стропой, зачастую ломаются шейные позвонки. А похититель, подвешенный на толстой веревке, будет умирать мучительно долго…

Мо радуется. Спасибо Абаю — хозяйственный нохча. Все в хозяйстве имеется: рабы, дрова, соляра, костыли, веревка…

Мент и Север поочередно вытаскивают из подвала плененных бандитов. Глаза завязаны, руки скручены за спиной — вприпрыжку подтащили к табурету, взгромоздили, сунули голову в петлю, затянули, чтобы не выскользнул ненароком… Теперь никуда не денется.

Таким образом в течение нескольких минут доставляют на место казни всех четверых. Снимают повязки. Ваха еле держится на ногах — плохо ему. Тужится изо всех сил, чтобы не рухнуть, начинает раньше времени задыхаться. Север вынужден придерживать его до окончания церемонии. Остальные, осознав, что с ними собираются сделать, приходят в неописуемый ужас. Двор оглашается страшными криками, стонами, мольбами о пощаде.

Идея насчет фарса с повешением целиком и полностью принадлежит Мо. В свое время он популярно объяснил остальным членам команды, что значит для истинного мусульманина — быть повешенным.

Воину ислама, чтобы угодить в рай, необходимо принять смерть от железа или как минимум геройски умереть в бою. По мусульманским канонам, вешают только самых конченых негодяев, чьи преступления перед аллахом настолько ужасны, что они не заслуживают права на милосердие. Тот, кого повесили за шею, обязательно попадает в ад…

Мо с минуту коротко говорит по-русски: перечисляет, в чем повинны приговоренные к смерти. Затем надевает белую шапочку, берет в руки четки и начинает громко читать молитву. Барин, выбрав удобный ракурс, бесстрастно фиксирует происходящее на пленку.

Это тоже давно отработано. Потом с этой кассеты сделают несколько десятков копий и различными путями запустят в ЗОНУ. Пусть смотрят. Разумеется, это далеко не самый прогрессивный метод воспитательного воздействия, но Саид, например, говорит, что впечатление производит довольно сильное. В том числе и на тех, кого это касается. Пусть думают…

Мо читает молитву. Собственно, это даже и не молитва, а искусно подобранный в соответствии с ситуацией перечень аятов Корана, которые осужденные на повешение нарушили при жизни. Любой шейх, муфтий или просто мулла, действительно понимающий арабский язык, посмотрев эту Затрись, вынужден будет признать, что самодеятельный священнослужитель Мо ни капельки не погрешил против истины. Самосуд — да. Узурпация шариатской судебной власти — безусловно. Но не ложь…

Мо — смертник. Все члены команды — в масках. Мало ли что, вдруг в кадр попадешь. Север вон вообще рядом с виселицей стоит. А Мо — в шапочке. Ему плевать на все — он как-то сказал, что уже давно умер, а здесь, на земле, живет лишь его пустая телесная оболочка…

— Вуалляхху Акбар!!! — заканчивает Мо и делает знак своим помощникам.

Север прекращает поддерживать Ваху, наматывает на руку один конец троса, пропущенного между ножек табуретов. Мент ухватывается за другой конец и тоже наматывает — ножки табуретов утонули в земле, нужно будет приложить немалое усилие.

Раз-два — взяли! Табуреты выпрыгивают из-под ног приговоренных. Хрипы, рывки тел, ужасающая в своей безысходной бессмысленности конвульсивная пляска дрыгающихся ног…

Барин-оператор, не выдержав, на несколько мгновений цепляет фокусом костер. Встретившись с горящим взглядом Мо, поправляется — объектив вновь устремлен на дергающиеся тела.

А Мо, убедившись, что у Барина все в порядке, переходит к последнему приговоренному, оставшемуся стоять на табурете с петлей на шее.

Это Ахмед Сатуев. Под его табурет не пропустили трос. Неужели не хватило? Нет, так задумано. Мо с огромным сожалением смотрит на Ахмеда и оборачивается к Шведову с Антоном, которые пришли пообщаться с главарем похитителей.

— Трое — мало. Четыре — хорошо, как раз для ровного счета. Он точно нам нужен? Или…

Шведов с Антоном смотрят на Ахмеда. Все это время раненный в плечо главарь истошно орал, обещая своим мучителям самые несусветные блага — если сжалятся и оставят ему жизнь. Его никто не слушал — было очень шумно. Так орал Ахмед, что безнадежно охрип. Во взгляде его блуждает сумасшествие, он не верит, что до сих пор еще жив.

— Ослабь петлю, — командует полковник Это к Мо не относится. Такие вещи он не делает. Вот затянуть потуже — с превеликим удовольствием. Антон, тяжко вздохнув, ставит рядом табурет, взбирается на него и ослабляет петлю.

— Чего ты там орал? — флегматично интересуется Шведов. — Неужели ты знаешь что-то такое, что мне придется отсрочить твою казнь?

— Араб, — отчаянно хрипит Ахмед. — Араб!

— Гм… — полковник медленно достает из кармана сигареты, поворачиваясь спиной к стене — повешенные еще дергаются, больно веревка толстая.

— Эмиссар! — хрипит Ахмед, выпучив глаза. — Очень… кхы-кхы… Очень важный человек…

— Только не говори мне, что этот твой эмиссар везет с собой большущий баул с деньгами, — пренебрежительно бросает полковник, глубоко затягиваясь. — Самое большее, что они с собой таскают, — ваххабитский сборник и четки.

— Счета! — хрипит Ахмед. — Он знает счета… кхы-кхы… на которые переводят деньги нашим… кхы-кхы… В России он этим занимается — деньги переводит…

Шведов не просит повторять. Осторожно крякнув, он долго смотрит на Антона. Антон понимает, что сейчас Ахмед дал некую очень важную информацию, которую при других обстоятельствах из него не вытащить никакими пытками — даже такому энтузиасту, как Мо. Но Антон морально устал: неделя напряженной работы, а под занавес — вот этакое… А поэтому он без эмоций кивает Северу с Ментом:

— Снимите ублюдка. Тащите в мой «УАЗ».

— Эх и работенка нам привалила! — возбужденно восклицает Шведов, наблюдая, как соратники волокут Ахмеда к машине. — Потрудимся?

— Обязательно, — Антон на Ахмеда не смотрит. Он неожиданно обращает внимание на освобожденного мальчишку — Шамиля, который вместе с отцом и дядей вышел из машины, чтобы посмотреть на казнь.

Шамиль плачет. В ярких отблесках двух костров хорошо видны блестящие полоски слез, текущих по его щекам. Три недели эти ублюдки издевались над ним и причиняли огромное горе его родственникам. Но сейчас он плачет. Не готов мальчишка к такому зрелищу…

Глава 8Все беды мира…

…Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, дабы они не попрали его ногами и, обратившись, не растерзали вас…

Священное Писание

Сергей и без маминого совета воспринял случившееся с отцом как какое-то недоразумение. Одаренный вундеркинд, погруженный в свои юношеские проблемы, он был далек от дел фирмы, как, впрочем, и от многих проблем насущных — все как-то не было повода озаботиться, maman не подпускала к реалиям бытия.

— Производственные издержки, — снисходительно объяснил он одноклассникам и с ленивой гордостью посвященного добавил:

— Очередной «наезд». Не поделили, как обычно, чего-то. Ничего, предки разберутся. И не в таких переделках бывали…

Школа, по новомодному поветрию, была частная, с углубленным изучением английского языка, в классе — девять человечков из сильно обеспеченных семей, примерно так же далеких от всех мерзостей этого мира, как и Сергей: папы-мамы ограждали до поры, по мере возможности стараясь оттянуть тот момент, когда дите придется знакомить с правилами современной борьбы за существование. Интернет на полную катушку — до цветных глюков, спортивные клубы, клубы по интересам, музыкальные тусовки в элитарных заведениях, длительные экскурсии в Европу и дальше: растет новое поколение управленцев и деловаров для демократической страны, не обремененное пережитками социалистической эпохи и частым соприкосновением с бандитской действительностью. Поколение, которое считает зарплату в двести баксов за неделю — нищенской, а информацию о существовании военных, учителей, врачей и иных бюджетных рабов, семьи которых умудряются выживать на шестьдесят долларов в месяц, воспринимает не иначе как неудачную шутку. Золотая молодежь…

По окончании занятий Сергей минут пять гулял на стоянке возле своей машины, сосредоточенно решая глобальный вопрос из серии: «куда пойти обедать». Домой неохота — maman в трауре, настроение испортит. В клубном ресторане сегодня по случаю четверга дрянной суп дня — уха из стерляди, никаких грибов, рыбные же блюда на второе. Можно, конечно, заказать мясо и грибную солянку, но мэтр обязательно стуканет маме — еще один повод для окончательной порчи настроения. В папин клуб «Охотник» по той же причине не стоит — maman почему-то не нравится, когда он бывает там один. «У Максима» на Ленинградском — в принципе можно: демократично, пристойно, но там сейчас битком плебса, придется общаться…

Сергеев водитель Николай уже отобедал: сидел за рулем «Хендая», сосал зубочистку и с известной долей настороженности наблюдал за юным хозяином. Отчего настороженность? Мать запрещала Сергею садиться за руль в городе — вот что. За городом — пожалуйста, сколько угодно. А мальчишка рулил очень прилично, от отца унаследовал страшную любовь к быстрой езде и частенько маменькин запрет нарушал. Теперь Николай был занят примерно тем же, что и Сергей: сосредоточенно соображал, как поступить, если мальчишка опять попросится за руль. Отказать — конфликт, испорченное настроение, мелочные придирки (характером вундеркинд, унаследовавший папину стать, целиком пошел в маму), понукания и так далее. Уступить — хозяйка узнает, живьем сожрет. Вот сиди тут и соображай, как быть…

Тут очень своевременно возник на горизонте обаяшка Ибрагим. Подрулил к выезду со школьной стоянки на своей непритязательной «десятке» белого цвета, приветливо расплылся в улыбке, крикнул через весь двор:

— Падай ко мне — в одно хорошее место еду! Шашлык, люля, зелень, пити, пиво из бочки, два грузина все время анекдоты рассказывают, народу совсем мало! Падай!

Николай и Сергей синхронно вздохнули с облегчением — Ибрагим разом избавил обоих от необходимости решать дилеммы.

— Куда и во сколько подъехать? — поинтересовался Николай, в то время как Сергей чуть ли не вприпрыжку припустил к ингушской машине — любил мальчишка общаться с Ибрагимом, нравился тот ему своей удалой бесшабашностью и какой-то веселой разбойностью. А в детали недавнего происшествия maman, разумеется, сыночка посвятить нужным не сочла — ограждать так ограждать, никаких исключений.

— Никуда не надо — сам привезу, — махнул рукой Ибрагим. — Часа через три будем дома. Езжай в гараж.

— Ну и слава богу, — возрадовался Николай, запуская двигатель и краем глаза наблюдая, как «десятка», приняв на борт строптивого мальчишку, удаляется вниз по улице. — Можно и на Комсомольскую — подхалтурить…

— Заедем на минутку, — сказал Ибрагим минут через пять, сворачивая с шоссе в распахнутые ворота какого-то складского двора. — Маме сюрприз сделаем…

Во дворе негромко рычал «КамАЗ» — фура с архаичной надписью «СовТрансАвто» через борт, задние двери раскрыты, в кузове объемные фанерные ящики, гора стекловаты. Двое здоровенных славян среднего возраста, облаченные в спецовки и обличьем похожие на бывалых грузчиков, завидев «десятку», бросили сигареты, пошли навстречу.

— Выйди на минуту, надо, — попросил Ибрагим и, дождавшись, когда Сергей покинул салон, кивнул «грузчикам»:

— Забирайте.

— Давай руки, братишка, — ласково прогудел один — со шрамом на лбу, вынимая из кармана спецовки наручники. — Будешь хорошо себя вести — не обидим.

— Что-то я не понял, — напрягся Сергей, отступая назад. — Вы чего?

— Они тебя забирают, — сокрушенно развел руками Ибрагим. — Руки — в наручники, ноги скотчем замотают, посадят в ящик и повезут. Там тепло, ты не бойся. Не дергайся — так надо.

— Кому надо? — строптиво подбоченился Сергей.

— Нам надо, — пояснил мужик со шрамом, делая шаг вперед и пытаясь ухватить мальчишку за руку. — Иди сюда, родной, нечего тут…

Шлеп! Сергей поймал руку, продолжая движение «грузчика», ловко вывел его из равновесия и, коротенько развернув в айкидошном пируэте, с размаху припечатал спиной на утрамбованный снег.

— Хххак!!! — утробно выдохнул упавший, на миг теряя сознание. Его напарник не замедлил подключиться к борьбе — подскочив сбоку, мертвой хваткой вцепился в отвороты куртки развитого не по годам школьника, сильной подсечкой пытаясь сбить его с ног. Школьник изловчился пнуть второго коленом в пах, тот охнул, согнулся, выпячивая зад, они неловко закружились на месте, выбирая удобный момент для броска — бить неудобно, руки заняты.

— Цццэхх! — недовольно выразился Ибрагим, приближаясь. — На! — улучив момент, он качнулся вперед и увесисто навернул Сергея кулачищем по затылку.

Мальчишка обмяк, выпустил ударенного в пах и мягким кулем осел на снег.

— Тоже мне, воины ислама! — возбужденно цыкнул сквозь зубы Ибрагим. — Чему вас учат, э? Вяжите — руки, ноги, морду, где рот, нос только оставьте. Да побыстрее — время идет…

* * *

…На этот раз встреча происходила у Ирины дома. Тет-а-тет, без свидетелей, в обстановке, которую при других обстоятельствах можно было бы назвать интимной.

Минуло двое суток с того момента, как позвонил Ибрагим и объяснил, что Сергей «в хорошем месте». В хорошем, надежном, укромном… И если Ирина кому-нибудь заикнется о случившемся, неважно — в милицию, друзьям, родителям, — парню будет очень плохо. У нас везде свои люди, повсюду следят, контролируют, сразу все узнаем…

Эти двое суток для Ирины выпали из общепринятой СИ — они растянулись в вечность. Сказать, что в душе матери царил ад, значит прибегнуть к тривиальному штампу. Ад — это где котлы, кипящая смола, орущие грешники, черти, в общем — шумство великое и вселенские муки. Ничего такого у нее в душе не царило: все выгорело дотла, осталась обожженная пустыня, покрытая слоем бурого пепла, вакуумная пустота и непроходящая пульсирующая боль. Сын, сынуля, кровинушка… Господи, за что же это все?!

Ирина сидела на диване, сложив руки на коленях, и немигающим взором смотрела в пустой экран телевизора. Ибрагим, по-хозяйски развалившись в кресле, орудовал «лентяйкой» — перематывал на начало кассету, с содержанием которой собирался ознакомить хозяйку дома…

За эти двое суток Ирина, знавшая о киднепинге лишь понаслышке, впопыхах, сгоряча, предприняла ряд неверных шагов и успела в полной мере раскаяться в содеянном.

В органы, разумеется, сообщать не стала — особой надежды на оперативность и расторопность сотрудников не было, кроме того, никто не мог поручиться, что у похитителей в соответствующих структурах не сидели свои люди. Родителей оповещать пока что воздержалась: ситуация зыбкая, никакой ясности, требования не предъявляли — раньше времени впечатлительных стариков тревожить не стоит.

Посовещались в своем кругу: Назарян, Лева, начальник СБ Вася Петров. Назарян — быстрый олень — думал недолго: пошушукался с Васей, сделал пару звонков, набормотал чего-то скороговоркой и заверил Ирину: «Не волнуйся — все утрясем. Это мы быстро…»

Утрясали по отлаженной схеме «баш на баш». Вася взял пятерку своих хлопцев и прокатился к ингушу домой. Оного ингуша не застали — тот жил один, холостяковал, мог отсутствовать сутками. Ничтоже сумняшеся Вася дал команду аккуратно взломать дверь ингушского жилища и, оставив там в засаде троих секьюрити, поехал с двумя парнями в общежитие мединститута.

Адила взяли легко и безболезненно: по вечернему времени парень сидел у себя в комнате с какими-то двумя «казбеками» и безобидно покуривал травку. Вежливо вызвали на улицу — пообщаться, слегка помяли, чтобы не тратить времени на объяснения, завязали глаза, увезли за город, на дачу к Назаряну, и посадили в подвал, приставив охрану.

В десятом часу вечера в офис звякнул Ибрагим — быстро информация прошла, хорошо агентура работает. Поинтересовался веселым голосом, за что так невзлюбили молодого ингуша.

— У тебя есть два часа, чтобы вернуть Сергея, — без обиняков выдвинул ультиматум Назарян. — Сейчас девять двадцать пять. Пять минут — зазор. Если в одиннадцать тридцать мальчишка не будет сидеть в офисе, труп твоего племянника найдут у тебя на квартире. И, естественно, в тот же момент на тебя начнет охоту как минимум взвод профессионалов. У них будет одна задача — немедленно убить тебя по обнаружении. Ты меня хорошо понял?

— Взвод профессионалов — это Вася Петров со своими толстыми бычками? — насмешливо уточнил Ибрагим. — Тогда я могу спокойно гулять по Красной площади. А насчет Адила… Знаешь, дорогой, я тут немножко обманывал Сашу, совсем немножко… Адил мне никто. Так, знакомый, которого попросил помочь за маленькие деньги. Жалко будет, конечно, если вы его замочите. У его семьи будет траур. Надеюсь, он умрет, как мужчина. Вы его сразу помойте и в ковер заверните, чтобы мне не возиться, ладно?

— Ублюдок, — проскрежетал Назарян. — Чтоб ты сдох, сын ишака!

— А Сергей уже далеко, — невозмутимо продолжал Ибрагим. — Люди, которые им занимаются, его уже просто так не отдадут. Это их бизнес. Я тут вам кое-что пришлю, вы посмотрите и сделайте выводы. И это, которое я вам пришлю, обязательно Маме покажите. Обязательно! Дай-ка ей трубку.

— Ты покойник, ублюдок!!! — грозно воскликнул коммерческий, нажимая кнопку отбоя. — Совсем оборзел, отморозок…

Посылка не замедлила прибыть: спустя минут двадцать какой-то мальчишка славянской внешности притащил в офис пакет с кассетой и пояснительной запиской. Вася Петров мальчишку накоротке допросил, но ничего хорошего из этого не вышло: какой-то дядька остановил на улице, дал пакет, сто рублей, попросил доставить. Отпустили…

На кассете была запись минут на пятнадцать — три эпизода. Запись дрянного качества, но вполне впечатляющая для не избалованных подобными диковинами представителей столичного света. Какое-то мрачное помещение, толстый дядька в углу, связанный, опухший от побоев. Злыдень в маске бьет дядьку, тыкает ржавым кинжалом в разные места, ругается с сильным акцентом, обещает, что дядьке отрежут руку и отправят родственникам, если они не уплатят сто тысяч долларов.

Второй эпизод: тот же дядька с забинтованным обрубком левой руки, злыдень в маске, преувеличенно бодро выражающий надежду, что родственники получили посылку и теперь-то уж поторопятся собрать требуемую сумму. В противном случае дядьке отрежут ногу.

Эпизод номер три: дядька в углу, визжащий от животного ужаса, и два надвигающихся на него злыдня в масках — у одного в руках ножовка по металлу. Не успели собрать сумму? Так посмотрите, как мы будем пилить вашему папе ногу…

— Хватит! — плача, взмолилась Ирина. — Выключите это!

Выключили. Прочитали пояснительную записку. Куча ошибок, но суть вполне исчерпывающа: вот у таких людей сейчас и находится Сергей. Методы опробованы, система налажена, сбоев не было. Будешь вести себя хорошо, ничего с ним не случится. И — в 22.10 будь на телефоне…

В 22.10 позвонили. Вполне цивилизованный и доброжелательный голос, без какого-либо акцента, поинтересовался, кто у аппарата, затем сообщил, что сейчас будет говорить Сергей.

— Мама? Мамочка, я тебя очень прошу — пожалуйста, делай все, как они говорят! — голос Сергея дрожал от сдерживаемых слез. — Это… Это такие люди — они все могут… Я тебя очень прошу, мамочка…

— Хватит, поговорили, — прервал общение цивилизованный голос. — Ирина, ты не дури — и все будет нормально. Счастливо оставаться…

— Фон! — торжественно провозгласил оперативно одаренный Вася Петров. — Есть особая примета! Есть… Разговор состоялся на слабеньком фоне работающего на холостых оборотах двигателя. Двигатель очень похож на камазный — уж я в таких вещах разбираюсь. И одновременно был какой-то гулкий резонанс — как при наличии определенного объема. Значит, Сергея везут в кузове «КамАЗа» — фуры. Остановились на обочине, открыли двери, дали поговорить…

Лева с Назаряном посмотрели на начальника СБ, как на конченого идиота, и синхронно покачали головами — неодобрительно этак и одновременно сожалеюще. Из Москвы в разные концы света ежедневно отправляются тысячи подобных фур. Ах, какая восхитительная особая примета! Ай да Вася!

Ирина впала в транс — некоторое время ни плакать, ни говорить не могла, смотрела в одну точку, совершенно не воспринимая, о чем говорят рядом с ней мужчины, обсуждавшие ситуацию.

«Мамочка»… Никогда, сколько помнится, самоуверенный вундеркинд не называл ее так. Maman… papa… с легким оттенком юношеского пренебрежения, вполне соответствующего особенностям возраста. Что они такое с ним сделали, каким образом вогнали в состояние животного страха? Господи, да что же это такое…

— А Адила все-таки отпустите, — Ибрагим не замедлил напомнить о своем существовании, позвонив минут через десять после сеанса связи с Сергеем. — Мальчишка вообще ни при чем. И скажи своим ублюдкам — Назаряну, Петрову, Леве, — если где-нибудь хоть слово пикнут, Сергею будет очень плохо. Ты меня поняла, красавица?

— Поняла, — через силу выдавила Ирина. — Все я поняла. Что вы хотите? Говори, я все сделаю.

— Не торопись, красивая моя, — ласково ухмыльнулся Ибрагим. — Я тебе позвоню, когда надо будет. Ты не переживай — ты только веди себя как следует, меня слушайся, и с Сергеем все будет в порядке…

— Отпустите этого мальчишку, — распорядилась Ирина, не глядя на соратников. — То, что вы его взяли, было большой ошибкой…

Вторая ошибка состояла в том, что Ирина — таки рискнула в тот же вечер рассказать все родителям, хотя планировала сделать это с получением конкретных требований от похитителей.

Родители оказались до того твердолобыми в своей законопослушной самонадеянности, что с Ириной чуть не приключился инфаркт. Никакой самодеятельности, никаких переговоров, а сейчас же в милицию, ГУБОП, ФСБ, прокуратуру — немедля!!! Всех «казбеков» — на 101-й км, зачинщиков изъять и — в «Лефортово», немедля полицейские акции: «Перехват», «Кольцо», «Гастролер», и… и…

Истерично визжала Ирина, с пеной у рта доказывая любимым предкам, как далеки они в своей номенклатурной заносчивости от реалий современного бытия, не в силах сдерживаться, ругала стариков последними словами, объясняя, что у злодеев наверняка в органах имеются свои нештатные соглядатаи, которые тотчас же доложат о любой попытке контакта.

— Всех в бараний рог скрутим!!! — воинственно хрипел отец, вращая налившимися кровью белками глаз. — Депортацию устроим, как в сорок третьем, под корень вырежем…

Отчаявшись достучаться до благоразумия родственников, Ирина свистнула по телефону Леву, чтобы привез кассету, и, когда оную доставили, недрогнувшей рукой продемонстрировала мытарства плененного дядьки.

— Если вы такие твердолобые, знайте — то же самое будет с вашим внуком. Вы его голос не слышали, когда он звонил! Индюки надутые…

И знаете — подействовало. Присмирели родители, повздыхали, поплакали, да и отказались от благого намерения немедля обращаться в органы.

— Мы их достанем, — пообещал папа, глянув на часы. — Далеко за это время они уйти не сумели… — и сделал два звонка по совсем уж резервным номерам, коими предполагалось пользоваться лишь в крайнем случае.

Резервные, в свою очередь, обещали в соответствующем регионе с глубинным пристрастием «шмонать» все подряд фуры, идущие из Центра на Кавказ, — пригодилась-таки Васина особая примета.

А утречком вновь позвонил Ибрагим. Проинформировал Ирину, что он в курсе телодвижений приятелей ее отца насчет организации глубинного досмотра фур, и предупредил:

— Мы тебя за это накажем, красивая моя. Пока не через Сергея — пока… сама увидишь, короче. В последний раз предупреждаю: еще одна такая баловство… э-э-э… одна такая шутка — Сергей будет инвалидом. Жди — я позвоню…

…Ибрагим перемотал кассету и нажал пуск. Какая-то землянка, через узкое зарешеченное оконце скудно пробивается свет. Несколько изможденных пацанов лет восемнадцати — двадцати, одетых в обрывки солдатской формы. Двое молодцев в масках спускаются по каменным ступенькам, хватают первого попавшегося под руку, тащат его на улицу.

Объектив скачет по уровню колен — видимо, оператору дана команда не поднимать камеру выше. Обычная мера предосторожности: чтобы исключить возможность в ходе следственных мероприятий осуществить «привязку» местности, коль скоро такая «чернушечная» кассета попадет в руки оперативников.

Вот объектив подскочил чуть выше и на несколько секунд застыл: под деревом, на снегу сидел связанный Сергей. Лицо бледное, в глазах смертельная усталость и страх. Под глазами «очки» — так бывает, когда бьют кулаком в переносицу, на щеке кровоподтек.

Ирина вскрикнула, подалась вперед.

— Сидеть! — прикрикнул Ибрагим, нажимая паузу. — Все нормально с ним! Долго ехали — больше суток. Устал. И вел себя плохо сначала — маленько его поучили. Сейчас хорошо себя ведет. Все нормально. Смотри дальше…

Объектив плавно переехал на одного из типов в маске. Тип достал здоровенный нож из ножен на поясе, помахивая лезвием, лениво пояснил без какого-либо намека на агрессию:

— Ти зачэм так плохо дэлал, жженьшина? Тэбэ сказал — нэ нада! А ти? Тэпэр за эта — сматры, щто дэлат будим…

Объектив метнулся к пацану в камуфляжных лохмотьях, который лежал на снегу лицом вниз со связанными за спиной руками.

Ребристая подошва ботинка вдавила голову солдата в снег. Отливающее синевой лезвие легло на тонкую шею, покрытую мальчишеским пухом и грязной коростой, — наезд, крупный план — лезвие на несколько мгновений застыло в неподвижности.

— Не надо!!! — дико вскрикнула Ирина, вскакивая из кресла. — Я на все согласна, все, что хотите!!! Останови их!

— Сядь, красивая моя, ты что?! — Ибрагим вновь нажал паузу и с недоумением уставился на женщину. — Сядь, сядь… Это же запись! Это же не это… не прямая тарансляцья… э-э-э… трансляция. Сядь и смотри, уже ничего нельзя сделать.

Ирина села и тупо уставилась в застывший экран. Ничего нельзя сделать… Ничего нельзя сделать… В голове скакала эта безнадежная фраза, все разумные мысли выветрились куда-то, лезли из углов сознания какие-то дурацкие лозунги и постулаты. Ничего нельзя сделать… Семьдесят лет советской власти. Перестройка. Демократия. Несокрушимая и легендарная. ОБСЕ. Мирные инициативы. Менталитет. Интернациональная дружба. Федерализм. Контртеррористическая операция. Ничего нельзя сделать…

Экран ожил. Лезвие пришло в движение. Плечи солдата дернулись в страшном рывке, ребристая подошва крепче вдавила голову в снег, тугой струёй ударила черная кровь, жирными каплями брызнув на объектив…

Ирина прохрипела «Мама!!!» и потеряла сознание…

— Ты сама виновата, — назидательно произнес Ибрагим, приведя в чувство несчастную женщину. — Тебе же сказали — веди себя хорошо, ничего не делай…

— Что вам нужно? — глухо спросила Ирина.

— Теперь условия изменились, — Ибрагим печально вздохнул. — Надо было просто сразу соглашаться, и все было бы нормально. А теперь этим людям платить надо. Они много берут.

— Сто тысяч? — несколько оживилась Ирина. — За того мужика они просили сто тысяч. Прямо сейчас выписываю чек, едем, обналичиваем…

— Сто тысяч! — презрительно скривился Ибрагим. — Они, прежде чем браться за дело, наводят справки о клиенте. Все знают. У того мужика все имущество и бабки его — как раз сто тысяч. Нет, тут так не будет.

— Сколько? Дадим, сколько просят, лишь бы побыстрее. Давай…

— Давать ничего не надо, — оборвал ее Ибрагим. — Слушай внимательно. Фиктивный брак со мной. Есть?

— Да-да, конечно…

— Дальше. Контрольный пакет и эти… э-э-э… корпоративные права — все на меня. Есть?

— Ты сразу говори все, я скажу — да, — покорно кивнула Ирина. — Давай не будем тратить время.

— Саша все на тебя переписал… Все твое имущество:

Квартира, дача, три машины, дом в Ялте, дача в Кисловодске — все перепишешь на меня. Все твои счета переоформишь на меня… Есть?

— Ты нас пускаешь по миру, — с каменным безразличием к судьбе своего состояния заметила Ирина. — Ничего не оставляешь?

— Родители у тебя не бедные, — пожал плечами Ибрагим. — У них огромная квартира — пять комнат на двоих, прокормят тебя с сыном. И Саша не дурак — выйдет с кичи, заработает. А хочешь — брак будет не фиктивный. Любить тебя буду, как королева будешь жить. Зачем тебе этот оболтус? Он же тебя предал!

— Хорошо, я на все согласна… Давай все сделаем сегодня, я тебя очень прошу, — тут в голову Ирины пришла абсурдная некоторое время назад идея, в настоящий момент весьма гармонично вписывающаяся в безысходность ситуации, — она сползла с кресла на пол и, на четвереньках приблизившись к Ибрагиму, обхватила его колени, взмолилась:

— Я знаю — я тебе всегда очень нравилась. Ты всегда меня хотел — я же видела… Хочешь, я буду принадлежать тебе в любое время, когда захочешь?! Ты только сделай все побыстрее, я тебя очень прошу! Хочешь — возьми меня прямо сейчас!

— Не надо мне таких одолжений, — смутился Ибрагим, отстраняя женщину. — Все у нас будет в свое время, не спеши. Это все будет… будет как минимум месяц, раньше не получится. Надо подождать, пока все утрясется со следствием. Развод — брак — оформление, вступление в права — и то придется всем подряд на лапу давать, чтобы сроки скосили…

— Я не переживу — месяц, — плаксиво скривив рот в некрасивой гримасе, прошептала Ирина. — Господи — целый месяц! Мой мальчик там, у этих… этих…

— Да не переживай ты так! — воскликнул Ибрагим, беря Ирину под руки и силком усаживая в кресло. — С Сергеем будет все нормально, я тебе отвечаю. Они так делают, только если клиент себя плохо ведет. Я тебе аллахом клянусь — будешь умницей, ни один волос с его головы не упадет. Его будут держать отдельно, в хорошем доме, с утра до вечера будет видяшник смотреть, шашлыки кушать, фрукты… Вот увидишь, он поправится, когда через месяц вернется. Я тебе отвечаю!

— Точно? — с какой-то идиотской надеждой переспросила Ирина. — Ты обещаешь?

— Ну, конечно, я же сказал! — сверкнув глазами, воскликнул Ибрагим. — Слово мужчины — закон. Ты лучше послушай, что надо делать.

— Слушаю, — с готовностью выдохнула Ирина, вытирая слезы. — Я все сделаю…

…На следующий день позвонил отец.

— Петров просил тебя заехать, — сообщил он. — Прямо сейчас езжай, он все время на даче.

— Что-нибудь… есть? — с затаенной надеждой спросила Ирина. Петров — давний друг отца, генерал КГБ в отставке, папаня того самого оболтуса Васи Петрова, начальника СБ «Иры». Некогда один из сильных мира сего.

Правда, более десяти лет на пенсии — на даче цветы разводит, и тем не менее…

— Ничего нету, — не стал обнадеживать отец. — Но человек бывалый, знает много. Может, чего присоветует. Ты съезди, все равно бездельничаешь…

— Влипли вы — по самую маковку, — резюмировал генерал, выслушав сбивчивый рассказ Ирины и виновато отводя взгляд. Это он — один из резервных номеров, по его просьбе был организован тщательный досмотр фур, который так и не дал результата.

— Надо было не выкобениваться, сразу идти под «Концерн», когда предлагали. Теперь сожрут и косточек не выплюнут. Ты даже не представляешь себе, какие большие люди завязаны на этом бензиновом деле!

— Чего уж теперь, — уныло сказала Ирина. — Посоветуй чего-нибудь, дядь Коль. Ей-богу, с ума сойду…

— Конечно, посоветую — не без этого, — обнадежил генерал. — Значит, в школе сказала, что на месяц в Англию отправляешь. Так?

— Он сказал — сделать так, — пожала плечами Ирина. — Я все делаю, как он сказал. В Англию, к другу по Интернету. Мы можем себе позволить…

— Можете, можете, — недовольно пробурчал Петров. — Заявление на развод подала?

— Подала. Теперь нужно ждать, когда слушание будет. Лева сказал, что можно быстрее оформить, дать кому следует — и без суда…

— Да не суетись, не загромождай деталями! — нахмурился генерал. — Ты по сути, по сути… Пару недель у тебя есть?

— У меня больше есть. Там все сделают без меня, надо будет только сроки выдержать да подписи поставить. Господи, побыстрее бы! С ума сойду…

— Не надо с ума — так ходи, — разрешил генерал и вдруг поинтересовался:

— Он тебя трахнул?

— Ты что, дядь Коль, что за вопрос? — покраснела Ирина. — Тебя это касается?!

— Отвечать! — рявкнул старик, ахнув кулаком по столу — пепельница подпрыгнула. — По существу!

— Нет… нет-нет, ничего такого не было, — нервно прошептала Ирина, съеживаясь под пристальным взглядом сурового собеседника. — Хотя в тот момент я была готова на все, что угодно, лишь бы…

— Значит, какое-то подобие совести у этого козла все же имеется, — удовлетворенно буркнул генерал и доверительно подмигнул:

— Дрянь ваше дело. Стирать вас будут. Всем семейством. Как бы родителей еще не прихватили.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулась Ирина. — Что значит — «стирать»?

— Вы все — нежелательные носители закрытой информации, — простенько объяснил генерал, не вдаваясь в подробности. — Когда такой кусок хапают, всех ненужных обычно стирают. Не хочу тебя пугать — очень может быть, что в вашем случае будет исключение. Очень хотелось бы… Но давай лучше уповать на стандартную схему — стандарты-то чаще происходят. Ингуш обещал тебя любить, жениться по-настоящему… а трахать не стал. Странно это — судя по тому, как ты его описала. Он же от тебя балдеет! По логике событий он должен был тебя прижать к груди, успокоить, осыпать поцелуями и тут же вдуть по самые помидоры. И с остервенением драть прямо на ковре, изнемогая от страсти. Сбылась мечта идиота! А ведь не стал… Значит — что?

— Что значит? — тревожным эхом отозвалась Ирина.

— Значит, ты для него уже покойница, — констатировал генерал. — Труп ты для него. И он не может через это перешагнуть. Как-никак, он был другом семьи целый год. Это тебе не первую попавшуюся славянку в рейде отловить, трахнуть скопом и тут же горло перерезать. У кавказцев в таких случаях появляется некое чувство, похожее на родственные узы. Так что — делай выводы. А будет примерно так: вам с Сережкой — автокатастрофа, когда вы встретитесь после долгой разлуки, а Сашка — в изоляторе вздернется. Это — примерно, может, и как-нибудь по-другому получится…

— Целая армия ментов… Прокуроров. Фээсбэшников. Дивизия МВД… В городе детства, в городе, где я родилась и выросла, где когда-то мои родители занимали высокое положение… — тихо перечислила Ирина, отстраненно глядя в сторону. — В моем родном городе… Какие-то чабаны с задворок империи! Один чабан является владельцем лучшего отеля моего города. Второй чабан является владельцем самой массовой лотереи, не только в моем городе — в России! Третий чабан возглавляет «Концерн». И так далее… Эти чабаны приходят и отнимают у меня все. Более того, собираются после этого, как ты выразился, «стереть» всю мою семью… Я сплю, дядь Коль? Вечером переела мясного, теперь кошмар снится, да? Это что такое, дядь Коль? Ты, генерал КГБ, всесильного некогда ведомства, объясни мне, дурочке, — что это?!

— Ты не заводись, не заводись, — постучал ладонью по столу генерал. — Чабаны — пешки, исполнители, не более. Они бы и шагу не смогли ступить без всесильных покровителей. Это больной вопрос, не нам его решать… А ты представь себя пчелкой.

— Пчелкой? — истерично хихикнула Ирина, доставая из сумочки «Салем». — С полосатым брюшком, с ножками?

— Именно такой вот пчелкой, — подтвердил Петров и нахмурился:

— Ты куришь?

— Ага, закурила. — Ирина подкурила и жадно затянулась. — И запила тоже. Пять по пятьдесят «Арарата», под шоколадку — как с куста. И вполне готова стать чабанской шлюхой… Пчелкой, значит?

— Здоровенный пирог с мясом, семья сидит, обедает, — генерал вынужденно согласился с тотальным падением нравов и перешел к краткой аллегоризации:

— В самый центр пирога садится пчелка — через окно с пасеки залетела. А пирог надо резать — все есть хотят. Пчелка маленькая, она занимает совсем мизерную площадь… но сидит по самому центру, мешает. Хозяйка ее прогоняет полотенцем. Раз махнула, два, три — а пчела все жужжит и возвращается. Она, конечно, полезная, мед приносит — но… пирог ведь стынет! Людей кормить надо. А таких пчелок в крестьянском хозяйстве — тысячи. И что в конечном итоге хозяйка с этой пчелкой сделает?

Ирина покивала — все ясно, отвечать не обязательно. Помолчали. Генерал крутил на столе пепельницу, не пришла ему в голову мысль предложить пепельницу курящей даме, дама эта выросла из пеленок у него на глазах, не положено ей курить вроде…

— Ну и что теперь? — после продолжительной паузы произнесла Ирина. — Что делать, дядь Коль, подскажи? Может, пойти сразу утопиться в Яузе, чтобы не мучиться?

— Не надо топиться, — покачал головой Петров. — Надо бороться. Что делать… У тебя только один выход. Найти место, где прячут Сережку, найти команду профессионалов, чтобы вытащили. Время у тебя есть. Деньги тоже — пока. Мальчишку вытащить, фирму продать с молотка, заняться чем-нибудь попроще. А лучше на пару лет умотать за бугор — пока все утрясется…

— Покажи мне этих профессионалов, дядь Коль! — с жаром воскликнула Ирина. — Все отдам, до копеечки, ничего не пожалею! Где они у тебя?

— Тут я тебе плохой помощник, дочка, — сокрушенно развел руками генерал. — Тут ты — сама. В Москве ловить нечего, нужно ехать в Стародубовск, общаться с тамошним людом, искать. Там таких молодцов — валом.

— Я не могу никуда ехать, — всхлипнула Ирина. — Мне могут каждую минуту позвонить. Да и, наверно, следят, за мной — я не знаю…

— Да никто за тобой не следит! Ты на таком крючке, что никуда не денешься, — пренебрежительно махнул рукой Петров. — Да и негоже тебе самой разъезжать по таким делам. Пошли преданного умного человечка, а то и двух. Пусть поищут. А я тебе кое-какие координаты дам, — генерал вытащил из стола бумагу, водрузил на нос очки и, начертав несколько строк, протянул листок Ирине.

— Это кто? — заинтригован но вскинула брови Ирина, промакивая глаза платком.

— Это мой парень, у которого есть команда головорезов — черта из ада притащат за хорошие деньги, — пояснил генерал. — Вот это район, в котором следует его искать. Я бы тебя прямиком с ним свел, но, понимаешь… некоторое время назад какие-то уроды с ним плохо обошлись, он обиделся на всех и лег на дно. Теперь позванивает иногда, я с ним информашкой делюсь кое-какой.

Но светиться не желает, даже мне не доверяет. В общем, понятия не имею, где его искать — к стыду своему должен признать… Связи у меня с ним нет, он сам звонит, когда ему нужно. Так что — не обессудь. А не найдут его твои люди — всегда другие охотники сыщутся. Я тебе говорю, там такого отребья — море. Джентльмены ЗОНЫ…

— Спасибо, дядь Коль, — Ирина спрятала листок в сумку. — Я сегодня же отправлю людей. Спасибо…

«Не за что, дочка», — запоздало пробормотал генерал, массируя сердце и глядя через окно, как по дорожке среди дачных сугробов стройная фигурка спешит к поджидавшему за воротами «Мицубиси». Предполагаемые координаты своего человека он дал Ирине скорее из жалости. Из сострадания же обнадежил, что в Стародубовске можно найти целую банду профессионалов, желающих прогуляться в ЗОНУ. На самом же деле шансов на благополучное завершение столь авантюрного предприятия было чрезвычайно мало.

Однако пусть попробуют, попытаются. Все лучше, чем сидеть сложа руки и ждать, когда тебе, как барану, перережут глотку.

Часть вторая