Хуан тотчас вышел. Он был очень горд таким важным поручением. Неподвижно, как настоящий часовой, стоял он у дверей, пристально вглядываясь в тёмную улицу. В глубине души мальчику даже хотелось, чтобы появились франкисты, тогда он смог бы показать отцу и его другу, какой он чуткий часовой.
Но всё было тихо и пустынно на Солёной улице, и Хуан вскоре соскучился. Он вытащил из кармана свой старый перочинный ножик и принялся его подбрасывать так, чтоб нож непременно вонзился остриём в землю. Эта игра так увлекла Хуана, что он совершенно забыл о том, что ему поручено.
— Так-то ты нас охраняешь! — раздался вдруг суровый голос, и Малыш, незаметно вышедший из дома, покачал головой. — Я вижу, на тебя нельзя положиться…
Ох, как был смущён и пристыжён Хуан! Он прямо не знал, куда деваться от стыда и раскаяния. Он стоял, опустив голову, не в силах выговорить ни слова.
Малыш увидел, что мальчик страдает, и сжалился.
— Ну хорошо, я ничего не скажу твоему отцу, — сказал он. — Пусть об этом знаем только ты и я. Но запомни: ты очень провинился. И постарайся в следующий раз не подводить тех, кто на тебя надеется.
3
Была душная, безлунная ночь, когда Мартинец принялся закрывать оба окна в комнате и занавешивать их одеялами. Спавший Хуан проснулся от нестерпимой духоты. Он сидел на постели, протирая глаза, и с удивлением глядел на отца.
— Зачем ты закрываешь окна, отец? — взмолился он. — Ведь мы задохнёмся от жары…
— Так нужно, — отвечал слесарь: — сейчас сюда придут товарищи.
И в самом деле, раздался тихий стук, и в лачугу Мартинеца начали поодиночке приходить люди. Они здоровались и молча рассаживались у колченогого стола.
Хуан знал всех. Тут были Амая — мать Лолиты, седой кузнец Бенито, доктор Хоакин, лечивший Хуана в больнице, и трое рабочих с завода. Никогда ещё у Мартинеца не было такого большого сборища. Отец подозвал Хуана.
— Сядешь у двери и будешь прислушиваться, — сказал он сыну. — Если услышишь что-нибудь подозрительное, дашь знать.
— А на улице кто будет сторожить? — шопотом спросил Хуан.
— Там уже стоят молодой Косме и шофёр Иполито, — сказал отец. — Ну, друзья, начнём, — обратился он к остальным.
Все головы склонились над столом. Отец развернул лист бумаги.
— Читай вслух, Мартинец, — сказал кузнец. Пускай все ещё раз послушают…
Со своего места у двери Хуан услышал голос отца. Тихо и внятно раздавались в низенькой комнатёнке удивительные слова. Мир всем народам. Счастливая жизнь всем народам Спокойный сон матерям. Счастливое, спокойное детство детям. Больше не должно быть ни бомбёжек, ни войн. Не будет сирот, как Лолита, не будет разрушенных домов, как дом доктора Хоакина. Хуан старался не проронить ни слова. Он не все понимал, что читал отец, но там были такие хорошие слона, что хотелось вскочить и закричать от восторга.
Мартинец взял тёмной большой рукой перо.
— Я напишу здесь: «По поручению рабочих Испании». Хорошо? — сказал он, оглядывая товарищей.
— Конечно. И все мы подпишем, — отозвались Амая, доктор и остальные.
Перо переходило из рук в руки, и каждый молчаливо ставил своё имя.
— Отец, а мне можно подписаться? — спросил вдруг мальчик у дверей. — Мне бы так хотелось, отец!..
Все обернулись. Хуан стоял, крепко прижав к груди худенькие руки.
— Что ж, пускай поставит своё имя, — сказал доктор Хоакин. — Будет хорошо, если люди там узнают, что даже испанские дети стоят за мир.
Остальные молча кивнули. Мальчик, задерживая дыхание, взял перо и крупно вывел под именем отца: «Хуан, его сын».
В это мгновение раздался пронзительный свист. На улице грохнул выстрел, со звоном разбилось стекло, и задыхающийся голос прокричал:
— Дом оцепляют, спасайтесь! Франкисты!..
Бенито стукнул кулаком по лампе — и сразу наступила тьма. Хуан стоял у стола, и сердце его колотилось так, что, казалось, сейчас прорвёт рубашку.
Он услышал голос отца:
— Так. Ясно. Они узнали про Обращение и хотят нас захватить с ним…
Отец в темноте нащупал руку Хуана и притянул его к себе:
— Задняя дверь выходит на пустырь… Он спускается к реке… Попробуем прорваться, друзья!
— Сдавайтесь! — заорало несколько голосов у самого окна. — Всё равно вам не выйти отсюда!
— Идёмте! — прошептал Мартинец.
Крепко держа сына за руку, он приоткрыл низкую заднюю дверцу и поодиночке пропустил людей. Потом вместе с Хуаном скользнул наружу. Тотчас же навстречу им блеснул огонь, грянули выстрелы. Здесь тоже была засада.
— К реке! — крикнул своим Мартинец.
Он мчался огромными скачками, зажав руку Хуана, и мальчик, задыхаясь, бежал за ним. Сзади раздался короткий залп — и Мартинец повалился навзничь.
— Отец! — Хуан припал к нему. — Тебя ранили, отец?
Мартинец чуть приподнял голову.
— Скорей!.. — сказал он, и в горле у него что-то забулькало. — Скорей, сын, возьми у меня из кармана бумагу. Ту бумагу, которую мы подписывали… Беги к Малышу… Знаешь ты, где найти Рамона?..
Хуан кивнул. Он не мог говорить. Но он знал хижину каменщиков на противоположном берегу реки, где недавно поселился Малыш.
— Ты постараешься добраться до него, Хуан… — Отец еле бормотал. Пули свистели всё сильнее. — Ты отдашь ему бумагу… И пусть он скажет там… Пусть скажет, что мы… что народ Испании за мир…
— Как же я тебя оставлю, отец? — Хуана трясло.
— Я сказал — иди! — твёрдо повторил Мартинец.
Закусив губу, Хуан вытащил из кармана отца бумагу. Пустырь осветился нестерпимо ярко: горел их подожжённый дом. Мальчик бросился на землю.
Прижимаясь к земле, он быстро, как ящерица, пополз туда, где пустырь откосом спускался к тёмной большой реке. Вот уже чуть слышно в темноте журчит вода. Хуан сползает к реке, погружается в тёмную парную воду. Он не боится — недаром мальчишки Солёной улицы считают его лучшим пловцом. Но он может грести только правой рукой — левая поднята над водой: в ней зажата драгоценная бумага. Нет, Хуан не даст ей намокнуть: там подписи всех друзей, там подпись отца!
Вода относит мальчика. Посреди реки течение сильнее. К тому же враги заметили светлое пятно на воде. Вокруг Хуана крупным дождём сыплются пули. От каждой на воде вскакивает пузырёк. «Когда дождь такой крупный, он скоро прекращается», — вспомнил Хуан. В то же мгновение что-то сильно ударяет его между плеч, и тёмная тёплая вода окутывает его с головой.
4
Уже больше двух часов Рамон-Малыш беспокойно топтался в хибарке каменщиков. Давно уже Мартинец должен был принести Обращение. Со вчерашнего дня Рамон не решался высунуть нос наружу. Кажется, за ним на Солёной улице увязался шпик. Еле удалось удрать. Хорошо, что эта хибарка ещё не привлекает внимания.
Рамон шагал и всё время курил чёрные, дешёвые сигары, так что кругом стоял туман. Шли минуты, и тревога его росла.
— Нет, выйду, посмотрю, что делается на улице, — решил он наконец.
Он толкнул дверь, но она не поддавалась. Что-то там, наружи, мешало. Малыш толкнул сильнее и услышал слабый стон.
— Кто? Кто там? — пробормотал он, схватывая свечу.
В тусклом свете он увидел маленькую, скорчившуюся на пороге фигурку. Рамон приблизил свечу к самому лицу лежащего, узнал Хуана и подхватил его на руки:
— Мальчик, что с тобой?
Медленно открылись чёрные глаза:
— Дядя Рамон, я так старался… не подводить тех, кто надеется… У меня под рубашкой — бумага… Мы все подписали её… Я тоже…
Дрожащей рукой Рамон нащупал под мокрой рубашкой Хуана бумагу. Чернила на ней расплылись и смешались с водой и кровью мальчика.
КРАСНЫЕ БАШМАЧКИ
Темнокожая девочка Нэнси жила с матерью в американском городе.
Мать Нэнси работала судомойкой в ресторане и домой приходила ночью. Но как бы поздно ни возвращалась мать, Нэнси всегда её дожидалась и без неё не ложилась спать.
В доме, где они жили, водилось множество крыс, и Нэнси очень их боялась. Крысы бегали по всем коридорам и комнатам и поедали всё, что им нравилось.
У Нэнси износились башмачки. Так износились, что даже сосед, сапожник Билл, ни за что не брался их чинить. У левого башмачка совсем оторвалась подмётка, а правый так широко разевал рот, что из него были видны пальцы на ноге Нэнси.
Утром, разглядывая то, что осталось от её башмачков, Нэнси заплакала:
— Как же я буду теперь ходить разутая?..
Мать тяжело вздохнула:
— Буду оставаться на работе до утра… Тогда, может быть, удастся скопить немного денег и купить тебе новые башмачки.
До утра? Значит, всю ночь Нэнси будет одна? Но желание иметь новые башмачки было так сильно, что Нэнси даже не обратила на это внимания.
— Мама, купи мне красные башмачки. Знаешь, как у той девочки, которую мы с тобой видели в парке, — просила она мать.
Та снова вздохнула:
— Не знаю, девочка, смогу ли я заработать столько денег.
Однако Нэнси так жалобно просила купить ей непременно красные башмачки, что мать, наконец, пообещала.
В свободный день они вместе отправились в обувной магазин. В блестящих, зеркальных витринах магазина стояли ботинки и туфли всех цветов. У Нэнси даже глаза разбежались: она никогда ещё не видела такой нарядной обуви. Вдруг она закричала:
— Мама, мама, смотри: вот они — красные башмачки! Идём скорее, мама, купим их!..
Они вошли в магазин. Один приказчик примерял жёлтые туфли белокурому курносому мальчику, другие преспокойно болтали. Высокий хозяин у конторки даже не оглянулся на негритянку с девочкой.
Нэнси с матерью долго стояли у прилавка. Наконец мать робко попросила:
— Простите, пожалуйста, не покажете ли вы красные башмачки для моей девочки?
Один из приказчиков нехотя подошёл к ним.
— Это дорогой товар, — сказал он. — Хватит ли у вас денег на такую обувь?
Мать показала свой кошелёк:
— Вот, сэр, всю последнюю неделю я работала по ночам.
Только тогда приказчик выложил на прилавок пару красных башмачков. Они были такие мягкие, так славно блестели и пахли новой кожей, что Нэнси захлопала в ладоши.