Ада, Ада! Открой двери ада,
Или я открою ее своим кольтом
Калибра сорок пять.
А негр Джордж пел что-то грустное, заунывное. Он сразу же сбился с ноги, наступил на каблук Берди и смущенно замолчал. Всю команду смешил Берди.
– «Вперед, солдаты Христа», – тонким голосом запел он гимн «Армии спасения».
А Чак то бегал вдоль строя, приглядываясь к поющим, то отставал, то опережал идущих, прислушиваясь, кто же все-таки не поет.
Не пел Джин.
– Песню! – перекричав всех, потребовал Чак. Джин молчал.
– Песню! – снова крикнул Чак. – Строй, стой! – скомандовал он.
То, что называлось строем, остановилось.
– Разойдись! – прогремела команда. Битюк подошел к Джину.
– У рядового Грина плохой слух? – почти шепотом спросил он.
Джин не сообразил, что нужно было бы на это ответить.
– Вы меня слышите? – продолжал, накаляясь, Чак.
– Слышу.
– Сэр, – поправил Джина Чак, – хорошо слышите?
– Я вас слушаю! – Лицо Джина заострилось, глаза сузились.
– Сэр, – на этот раз громче произнес Чак и неожиданно ударил Джина по челюсти правой снизу.
В какую-то сотую долю секунды острым чутьем боксера Джин угадал направление удара, подтянул подбородок к плечу, пытаясь прикрыть челюсть плечом и открытой ладонью левой руки. Но он все же не удержал удар, качнулся и упал. Упал, но тотчас же поднялся.
– Свои всегда хуже чужих, – сказал Чак.
– У меня плохой слух, но хорошая память, – сказал Джин.
– Сэр, – выдавил Чак и ударил снова. Теперь уже всем корпусом.
Джин и тут успел увернуться.
– Джамп! – рявкнул Чак. – Прыгай!
К удивлению Чака, Джин взвился в воздух, с криком: «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи!..», приземлился так, как это положено воздушным десантникам-парашютистам – ноги вместе и согнуты, пружинят в коленях, руки растопырены.
– Отставить! – гаркнул Чак, в изумлении глядя на новичка. Откуда было знать Чаку, что Лот давно рассказал Джину, что надо делать в Брагге по команде «Джамп!»
– Десять прыжков на корточках! – заревел Чак. И тут Джин перехитрил брагговского солдафона – подпрыгнул десять раз, подпрыгнул сверх нормы одиннадцатый и проорал:
– В честь воздушных десантников!
– А ты парень не дурак, – промямлил сраженный Чак.
С этого момента все новобранцы поняли, что эти две команды – самые популярные в Форт-Брагге. Команда «Джамп!» гремела днем и ночью при любом столкновении с начальством, по дороге в сортир, в столовой, во время молитвы. «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи» – это отсчет секунд перед раскрытием парашюта рывком кольца, а упражнение в целом было направлено на отработку автоматизма действий у десантников.
– ДЖАМП!
Ночью их подняли по тревоге.
– Живей, живей! Не у мамы в гостях, – торопил Дик. – Что это у тебя? – спросил он Грина, глядя на его вспухшее лицо.
– Аллергия.
– Что?
– Есть такая болезнь – аллергия. Невосприимчивость…
– К военной службе? – Дик с любопытством разглядывал обезображенное лицо Джина.
– У вас можно достать свинцовую примочку? – мимоходом спросил он у Дика.
– А ты кто, врач?
– Без диплома.
– Здесь получишь диплом… Веселей, ребята. Приходи утром в санчасть, скажи: «Дик прислал», только Чаку ни звука. Он не отходчив…
Команда собиралась на построение в полусне. Все еле держались на ногах. Дик скомандовал:
– Смир-р-рна-а!
Строй замер.
– Сообщаю следующее – начал было мастер-сержант; он прошелся вдоль строя и остановился около Берди. – Вы плохо себя чувствуете, Стиллберд? – безучастно спросил он.
– Напротив! Я в отличной форме, сэр, – бодро произнес Берди. – Я просто всегда плохо выгляжу.
– Так вот… Завтра, – оставив без внимания реплику Стиллберда, продолжал Дик, – вы получите винтовки системы «гранд М-13» и штыки. В полдень начнем подготовку к прыжкам с парашютом. Подъем в пять ноль-ноль. Разойдись!
Джин уснул сразу же, так, словно провалился в бездну.
Его дважды будил Берди.
– Что? – вскидывался Джин.
– Ты кричишь.
– А-а-а… – бурчал он, засыпая.
Ему снилось, как на него, лежащего на голой земле, с горы катилась огромная винная бочка, та, которую он видел когда-то на выставке калифорнийских монахов-виноделов. Затычка из бочки выскочила на ходу, и вино, расплескиваясь красными обручами, катилось рядом с бочкой, а та, стремительно надвигаясь, катилась бесшумно.
– Джамп! – слышал он чей-то знакомый голос. Он хотел подняться, но не мог.
А потом бочка превратилась в огромный дребезжащий барабан, а затем появились четыре барабанщика. Два впереди, он в центре, а два – сзади. Чуть поодаль – караульный начальник Тэкс. А он, Джин, без погон, без шапки и почему-то с ремнем в руке.
Он шел по треку ипподрома Лорел. В ложах сидело множество знакомых. Среди них Хайли и Ширли. Ширли машет ему, подбадривая, Хайли жестом показывает: мол, выше голову, малыш. А он боится встретиться глазами с матерью и Натали и мучительно пытается вспомнить свою вину. И вспомнить не может. Вот наконец-то он поравнялся с балконом знакомого ему двухэтажного здания. На балконе, в центре, на месте, где когда-то стоял Трой Мидлборо, красуется Чак Битюк.
Толстая красная морда, толстые, мясистые щеки, толстый курносый нос картошкой, тяжелый подбородок с нижним прикусом.
А потом он упал, и его начало заливать водой. Он попытался как можно выше поднять подбородок, так, чтобы успеть набрать много воздуха, и… проснулся
– Что с тобой? – спросил Берди.
– Пить!..
Горели губы. Ныло разбитое небо. Хотелось пить, и не было силы встать.
Берди принес ему воды и сел на край кровати.
– Я его убью! – сказал Джин, с трудом напившись, ему было больно разжимать челюсть.
– Убить стоило бы, – согласился Берди, – но…
– Завтра же…
– Завтра – это ни к чему… У нас еще будет время – во Вьетнаме, или в Конго, или еще где-нибудь. Хочешь покурить сигарету с марихуаной? – утешал Джина друг.
– Не хочу.
– Почему?
– ?
– Тебе от себя никуда не нужно уходить? – покровительственно похлопал Берди по руке. – Значит, главное в тебе самом, – не унимался он.
Джин промычал что-то невразумительное.
– Ну ладно… – Берди наконец-то умолк, но потом все же не удержался: – Тебя любили женщины?
– Спи.
– Нет, правда, любили?
– Иногда.
– А меня нет. Но я своего добьюсь. Вот увидишь. Я приеду в Квебек в зеленом берете, со скрещенными молниями над левой бровью. И мой берет будет когда-нибудь лежать под стеклом в университете, как спортивная фуфайка Джонни Мастерса.
Джин заскрипел от боли зубами.
– Ты любишь джаз, Джин? – спросил вдруг Берди.
– Да.
– Кого предпочитаешь: Эллу, Сэчмо или Брубека?
Джин одобрительно кивнул головой.
– А старые ньюорлеанцы тебе нравятся?
Когда они умолкли, чья-то тень скользнула по стене и скрылась за дверью.
– Начинается, – сказал Берди.
Джин повернулся лицом к двери.
Вскоре тень обрела плоть. Это был итальянец Доминико. Он подкрался к Кэну и, положив ему на плечо руку, как ни в чем не бывало сказал:
– Пойди к «джону».
Кэн не рассердился. Он молча поднялся, а когда вскоре вернулся, то разбудил Мэта с теми же словами:
– Сходи к «джону».
Мэт чертыхнулся, но встал и, возвратившись, разбудил Сонни.
– К «джону»! – начал было Мэт.
– Знаю! – перебил его Сонни. – Я уже играл в эту игру в дивизии «Олл-америкэн», – он закрыл глаза и тотчас же уснул.
Вот тут-то и сыграли подъем.
Удары о стальную рейку чугунной битой были настолько внушительными, что даже царица унылых земель Северной Каролины – гадюка и та с любопытством высунула из расщелины свою плоскую голову. Чак вошел и грохнул:
– Джамп!
Глава четырнадцатаяИз дневника Джина Грина, доставленного майору Ирвину Нею, начальнику спецотдела общественной информации[68]
(Перевод Г. П.)
1 августа
…Удивительное дело – я начал писать дневник. С чего бы это? От одиночества? А может, это желание познать себя или… поиски опоры в себе?!
Берди как-то сказал: «Сфотографируй свое плечо и опирайся на него до последних сил».
Как-то Ч. заставил нас с Берди вырыть саперными лопатками по окопу и наблюдать из него за «приближающимся противником».
Мы просидели в касках в щели окопа около четырех часов. В помещении в этот день было 100 градусов по Фаренгейту. Мы чуть не рехнулись… Откуда было брать силы? Собственное плечо?
Берди – удивительное существо. Внешне – расслабленный, хилый, рассеянный, сентиментальный. Внутри – семижильный. Он, как подлодка, состоит из отсеков. Затопят один – задраит люки и переборки – живет. Затопят второй – снова перекроет все ходы сообщения.
И вместе с тем он очень уязвимый, особенно в мелочах. Бастер его донимает одними и теми же вопросами.
– Ты бы убил Мэта?
– Нет… Не знаю… Не думаю.
– А Сонни?
– С чего бы это?
– А если бы тебе приказали?
– Все равно.
– Значит, ты не будешь носить зеленый берет.
– Буду.
– А Ч. убил бы?
– Убил…
– То-то.
Бастер оправдывает насилие. Он говорит, что волки, вышедшие на охоту, не должны притворяться собаками…
7 августа
В конце недели у нас был бой с Сонни. Он мастер карате. Он и японец Кэн.
Наш инструктор-сержант Дадли сказал, что мы должны драться не условно.
За день до этого была такая ситуация.
Мы работали в спарринге с Сонни. Вошел мастер-сержант Галифакс.
– Ну-ка, – сказал он, – чтобы закруглиться, давайте уточним характеристики.
Вначале мы не поняли, о чем он говорит.
– Пять раундов по всем правилам. А потом экзамен по «похищению людей».
Начался бокс.
В четвертом раунде Сонни неудачно ушел с ударом от каната, не рассчитав дистанцию.