— Счастливой охоты, малыш, — сказал Лот.
«Катись ко всем подземным чертям, ублюдок! Со всеми своими собачьими делами и жабьим сердцем!» — выкрикнул Джин, но выкрикнул он это молча.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ДЖИН-ЭН-ТОНЯ
Он невесело усмехнулся, придумав этот каламбур. «Джин-эн-тоник» — напиток века! «Гениальное изобретение, равное расщеплению атомного ядра и спутнику!» «Ничто так хорошо не сочетается друг с другом, как настоящий английский dry gin с индийской хиной, тонической водой марки schweppes! «Джин-эн-тоник» — это энергия и веселье».
Вопрос: что же это за магический тоник?
Ответ с плотоядной улыбкой, окрашенной далекими воспоминаниями: «О, это идет из старых времен, из времен колониального владычества Британии над Индией…»
Пузырящаяся прозрачная жидкость, кристаллы льда, крохотный кусочек зеленого лайма… В самом деле, нет ничего вкуснее этого напитка. Забавный каламбур: «Джин-эн-тоник, Джин-эн-Тоня». К сожалению, этим каламбуром посмешить девушку ему не удастся.
Джин пересек улицу Горького, пошел по Пушкинской площади мимо дома «Известий» к углу Чеховской. Проходя мимо витрин «Известий», он повернул голову влево и застыл как вкопанный. Весь вьетнамский ад возник перед его глазами: черные смертоносные треугольники «старфайтеров», морские пехотинцы с поднятыми вверх карабинами, перебегающие улицу, толпы бритоголовых буддийских монахов, монах, обливающий себя бензином, «черные пижамы», выставившие из зарослей ствол базуки…
Торопливый бег толпы спотыкался у этой фотовитрины. Люди останавливались и долго молча рассматривали огромные снимки. Они видели то, что на них изображено, но Джин видел и дальше, каждая застывшая картинка имела для него свое продолжение, одна страшная сцена сменялась другой, пока не возникло то, что преследовало его эти два года как наваждение: левая рука Лота опускается на худенькое плечико Тран Ле Чин, мотнувшиеся глаза Транни, правая рука Лота поднимает «беретту», выстрел, упавшее тело, а рядом сапоги Сонни, вертолетчиков, парней, «откинувших копыта» на той проклятой горе… «А этих запиши на свой счет, Джин»… Сколько трупов! А потом — осада форпоста, призраки и «викинги», гирлянды из человечьих ушей и осколок гранаты…
Он тряхнул головой сбрасывая оцепенение.
«Нечего мне идти на свидание с Тоней. Что я могу дать ей, кроме горя? Какой дикий вой, абсурд, ужас могут ворваться в ее простую жизнь, если она узнает, что я за птица? Я не имею права встречаться с ней, если я не такая же жаба, как Лот. А разве не такая же? Прочь! Поворачивай в гостиницу, накачайся водкой и жди поезда. И дальше вперед, вперед, к новым победам, к новым победам на шпионском поприще в шпионском мире, к железобетонным мужланам, которые одни только могут тебя понять, к шлюхам Гонконга, Сохо и Салоник, к смерти, что ли…»
Он зашагал дальше и свернул на улицу Чехова. Там, в конце этой улицы, в переулке, находится молодежное кафе «Синяя птица», там она и ждет его.
Уже много раз Джин давал себе зарок больше не встречаться с Тоней, исчезнуть из ее жизни навсегда, но подходило время свидания, и он лихорадочно брился, бежал за цветами, курил одну сигарету за другой, пытаясь смирить волнение. Москва казалась ему таинственным, романтическим городом, за каждым углом в призрачном сумраке короткой июльской ночи ему чудилось нечто неожиданное, удивительное. Тоня выходила отовсюду, из-под каждой арки слышался стук ее каблучков. Такого с ним не было с ранней юности, с тех времен на Лонг-Айленде, когда он, мальчишка, был влюблен, был яростно в кого-то влюблен, но не знал в кого.
В обществе Тони он терял профессиональную настороженность, временами ему даже становилось не по себе: ему казалось, что все обстоит естественно и прекрасно, что это именно он, Джин Грин, молодой врач, счастливый и влюбленный, идет со своей девушкой по Москве, а не какой-то фальшивый Рубинчик… Джин Грин и Тоня Покровская… Джин-эн-Тоня… Самое ужасное было в том, что Тоня, кажется, тоже влюбилась в фальшивого Рубинчика. Полная безысходность, тупик.
Три дня назад, когда он ждал Тоню возле подъезда ее дома в пустынном Малом Гнездниковском переулке, из-за угла вдруг вынырнул «мрачный Гера». Он подошел прямо к Джину и сказал:
— Слушай, парень, я ведь тебе голову могу свернуть.
— Зачем такие крайности? — улыбнулся Джин. — Я вас совсем не знаю и не намерен драться с вами.
— Забудь дорогу сюда, — сказал Гера. — Я ее люблю, мы собирались пожениться, а ты пижон. Уходи немедленно!
— Перестаньте, — сквозь зубы процедил Джин. — Убирайтесь сами ко всем чертям!
Он дрожал от ярости, совершенно забыв в этот момент, кто он такой и чем для него может кончиться драка на улицах Москвы.
Гера ударил его правой и попал кулаком в каменную стену, ударил левой и снова — кулаком в стену.
Закусив губу от боли, он схватил Джина за руку, сделал мастерскую подсечку, но тут Джин молниеносным приемом карате швырнул его на мостовую. Гера упал на спину, но и Джин не удержался на ногах. Когда оба вскочили и начали кружить вокруг друг друга, хлопнула дверь и на пороге появилась Тоня.
— Что вы делаете?! Прекратите! — воскликнула она.
Парни остановились. Тоня сбежала с крыльца прямо к Джину.
— Что он вам сделал, Марк?
Трясущейся рукой она схватила его за лацкан пиджака, обернулась и зло крикнула Гере:
— Дурак! Щенок! Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?
Гера молча повернулся спиной и, сгорбленный, несчастный, медленно поплелся прочь.
— Он вас любит, Тоня, — сказал Джин.
— Это его дело, — резко сказала девушка и повернула к Джину дрожащие губы. — Он вас не покалечил?
— Нет, обошлось, — сказал Джин.
Подрался из-за девушки, словно был в Гринич-Виллэдж, а не в Москве, в пяти шагах от улицы Горького. Думая об этом сейчас, Джин уговаривал себя не идти в «Синюю птицу», не встречаться с Тоней: он не имеет права любить ее, драться из-за нее; Гера имеет на это право, вот кто ей нужен — Гера, дипломник строительного института, мастер спорта, но отнюдь не Джин Грин, капитан «зеленых беретов».
Дома на противоположной стороне улицы Чехова были еще освещены розовым закатным светом, а вход в кафе «Синяя птица» был уже погружен в синюю темноту. В темноте ярко белели рубашки парней, поблескивали лакированные головы девушек, мерцали сигареты. На ступенях, ведущих вниз, в подвал, стояла плотная толпа. Несколько молодых людей, сгибаясь, заглядывали в окна. Слышалась надрывная колтрейновская импровизация саксофониста, басист иногда вмешивался, уговаривал его не волноваться, тогда как пианист только подливал масла в огонь.
Пригнувшись, Джин увидел в окне бледное, с закрытыми глазами лицо джазового артиста с маленькой острой бородкой. Артист страдал, то раскачивался со своим саксофоном из стороны в сторону, то поднимал лицо кверху, то сгибался в три погибели.
Джин уже привык к бесконечным московским неожиданностям, но услышать здесь настоящий авангардный джаз. это невероятно!
— Как бы тут пройти? — сказал Джин какому-то длинноволосому парню, стоящему на лестнице.
— Да, вот именно, как бы тут пройти, — задумчиво сказал тот.
— Дело в том, что меня тут ждут.
— Слышите, ребята, товарища тут ждут, — сказал парень вниз. — С нетерпением ждут товарища.
Внизу рассмеялись.
— Мы уже час стоим, — сказал кто-то Джину. — Надежды мало, старик.
— А в чем дело? — наивно спросил Джин.
— Вадим играет, — ответили ему.
Он подошел ко второму окну и увидел прямо под ним всю свою московскую компанию: Ингу Николаеву, Гориняна, Васю Снежного Человека, еще кого-то и Тоню. Они сидели вокруг маленького столика и смотрели на эстраду. Ближе всех к окну был Вася, и Джин в открытую форточку несколько раз окликнул его, но Вася отбивал ладонью ритм, шептал что-то Гориняну, восхищенно крутил головой и ничего, кроме музыки, не слышал.
— Тоня! — крикнул в форточку Джин, но крик его совпал с жутким обвалом — это ритм-секция бросилась в атаку, сменив обессилевшего солиста.
Тоня ничего не расслышала, но как-то беспокойно пошевелилась, зябко передернула плечами, повернула голову к окну и увидела Джина.
Она вскочила, что-то сказала, все обернулись, замахали Джину — иди, мол, сюда, но Тоня уже пробиралась к выходу.
— Уф, — весело сказала она, выбравшись из толпы, — все упреки и обвинения заранее отвергаем. Я не знала, что здесь сегодня будет такой ад. Неожиданно явился Вадим со своими мальчиками, и началось…
— Кто этот Вадим? — спросил Джин.
— Восходящая звезда Вадим Кирсанов. Удивительный тип — не пьет, не курит, не ест мяса, не обращает внимания на девушек.
— Что ж тут удивительного, — сказал Джин. — Обыкновенный ангел.
— Ангел джаза! — засмеялась Тоня. — Все с ума посходили из-за него, но я в этом ничего не понимаю. Я люблю камерную музыку. А вы, Марк?
— Я всеяден, — улыбнулся Джин.
Снова, снова им овладело предательское чувство счастья, какой-то невероятной широты, спокойствия. И вдруг ему почудилось, что не он, Джин, а его отец, старик Гринев, идет по Москве, смотрит с пронзительной печалью на Москву. Запоздало понял Джин отцовскую тягу к русской земле, к которой старик тянулся, как к живой воде.
Они шли по переулку к улице Горького. Тонины каблучки цокали по асфальту. Она шла чуть впереди Джина, то и дело поглядывая на него через плечо блестящими смеющимися глазами.
Под прямоугольной аркой гостиницы «Минск» видны были проскальзывающие легковые автомобили. Тоня остановилась в тени здания, поправила волосы вздохнула.
— Удивительное дело, — сказала она. — Вы еще ни разу не попробовали меня поцеловать.
Джин взял ее за плечи, приблизил к себе, их губы оказались рядом, он чувствовал ее дыхание, глаза ее застыли…
Джин отстранил девушку.
— Тоня, сегодня я уезжаю… Очень надолго… Мне трудно было это сказать… Вы мне нравитесь так, как никто в жизни… Я не знаю, как буду жить без вас… прошу вас, верьте мне, и, что бы ни случилось…