— Молодец, малыш, — одобрительно сказал Лот. — Я вижу, ты понимаешь, что мы вышли на финишную прямую и наши майки одного цвета. Это главное.
— Зашибу! — где-то высоко в небе раздался крик. Джин и Лот невольно подняли головы — это забавлялись мальчишки, катающиеся на воздушных лодках. Лодки крепились на стальных тросах и, раскачиваясь, угрожающе скрипели на несмазанных крюках верхней планки.
Мальчишки, взлетая в небо так высоко, что захватывало дух, кричали все, что вертелось на языке, лишь бы выдохнуть из себя восторг или вызов.
— Хорошо им, — сказал Джин.
— Пойдем выпьем, — сказал Лот. — Нам нужно тщательно продумать послезавтрашнее воскресенье. Я хочу быть гостем академика Николаева на воскресном обеде в узком кругу.
В квартире на Малом Гнездниковском зазвонил телефон.
— Вам кого?
— Будьте любезны Тоню, скажите — Рубинчик.
— Одну минуту.
— Здравствуй, Тоня. Я тут встретил приятеля из ГДР. Нас пригласили на воскресный обед к Николаевым.
— Мне Инга говорила.
— Хотелось бы, мисс, чтобы вы снизошли…
— Да я по уши в грязи, у меня уборка.
— Провинциал, обездоленный судовой врач, вдвоем со своим иностранным гостем — защитником мира просят…
— Хватит трепаться, Марк!
— Кстати, посоветуй, что принести к воскресному обеду в дом академика.
— Ингина слабость — тюльпаны.
— Их продают на всех перекрестках?
— В основном на Центральном рынке.
— Вас понял. Какие будут указания?
— В два у Центрального телеграфа.
Джин повесил трубку и мысленно исписал телефонную будку набором самых страшных проклятий. Он был отвратителен самому себе. Тянет девушку на этот страшноватый обед, будет знакомить ее с Лотом, опять выдавать себя за другого…
В дверях метро он заметил чей-то знакомый профиль.
Человек торопился куда-то. Он прошел, не оборачиваясь, несколько шагов и сел в машину.
Последнее время Джин стал придирчивей присматриваться к окружающим. Ему казалось, что некоторые лица, мелькающие вокруг, назойливо повторялись.
— Я становлюсь подозрительным, — сказал он, встретившись у телеграфа с Лотом.
— Заметил «хвост»? — быстро спросил тот.
— Да нет, просто нервы.
— Это последний рывок, Джин, и я тебе выбью отпуск. Катанешь с Ширли на Бермуды…
Ровно в два подошла Тоня. В отличие от большинства своих сверстниц она не любила опаздывать на свидания.
Джин представил Тоню Лоту.
— О! — воскликнул Лот. — Мой товарищ имеет вундершонсте… как это… превосходный вкус!
Тоня обрадовалась встрече с «Марком».
— Пойдемте, — сказала она. — Нас уже ждут. Это совсем рядом, — два квартала…
— Ого, какие тюльпаны! — воскликнула Инга, приглашая гостей в дом.
— Привет, Инга! Это Франк Рунке, мой приятель из ГДР, — представил Джин Лота. — Приехал к нам с миссией дружбы.
— Рунке! — поклонился Лот. — Франк Рунке. Говорю по-русски «зеер вениг».
— Проходите в столовую… Папа! Гости пришли.
Инга с Тоней ушли на кухню заканчивать приготовление к обеду. Из кабинета вышел Николай Николаевич.
Он был одет по-домашнему, в белой рубахе, без галстука, рукава закатаны до локтей.
Лот сразу же отметил мускулистые руки и сильную фигуру уже довольно немолодого человека. Заметил и главное — родинку под левым ухом, похожую на пятипалый кленовый лист. И тот же рост, что у младшего брата, те же серо-голубые глаза, те же светло-русые волосы. Эн-Эн-Эн даже больше похож на старика Гринева.
Бронзовый загар подчеркивал сухое, продолговатое лицо Николая Николаевича с двумя резкими продольными морщинами вдоль щек.
Он приветливо улыбнулся, встретившись глазами с Джином.
— Присаживайтесь… Старый друг? — мягко спросил он.
— Не старый, но друг. Франк встречал в Ростоке наш танкер от имени Комитета защиты мира. Был моим гидом, а стал товарищем.
— Я о нем много думаль, когда ездиль сюда. Чужой город — не твой проспект без товарища.
— Можете говорить по-немецки. Я знаю этот язык.
— Гут! — Лоту сразу же стало легко. Он теперь мог точно выразить свою мысль, он получил свободу маневра, возможность тоньше плести словесную паутину, хотя были в связи с этим и свои потери из-за необходимости разговаривать на равных. Теперь уже не отмолчишься, не спрячешься за частокол чужих и непонятных слов. Лот, конечно, знал, что Эн-Эн-Эн говорит по-немецки.
— У вас курят? — поинтересовался Лот.
— Пожалуйста, — Николай Николаевич придвинул пепельницу.
Лот прикурил, зажигалкой сфотографировав его и Джина.
— Простите, вы воевали? — неожиданно спросил Николай Николаевич.
— Я почти всю войну просидел в Заксенхаузене… Вы не слыхали про студенческие волнения в сорок первом?
— В Мюнхене, если не ошибаюсь?
— Совершенно верно. Вот тогда, по сути дела, я должен был сделать выбор. Мой отец — друг Тельмана. Я не мог поступить иначе.
— Это естественно, — задумчиво произнес Николай Николаевич. — Помните у Гейне: «Ранние зимние дороги отцов — они нас выбирают».
— Я люблю прозу Гейне, — сказал Лот. — Особенно «La Gran de». Печальное обращение «madame» долго преследовало меня. Мы ведь нация контрастов. Маркс и Гитлер, Бетховен и Шварцкопф, Гейне и Карл Мей с прародителями типа Освальда Шпенглера.
— Я читал его «Закат Европы».
— Это наш позор… — вздохнул Лот.
— А Эрнста Буша вы любите? Я помню его песни. Особенно «Болотные солдаты»…
Лот не спеша подошел к роялю, поднял крышку, прочел вслух:
— «Беккер»!.. Можно?
— Бога ради.
Лот придвинул стул, толкнул клавиши и негромко запел:
Заводы, вставайте,
Шеренги смыкайте.
На битву шагайте…
Шагайте, шагайте…
Проверьте прицел,
Заряжайте ружье.
На бой, пролетарий,
За дело свое.
Джин открыл рот от изумления.
— Вы молодец!
Николай Николаевич подошел к роялю.
— Видимо, есть у нас всех что-то такое, что не истребить и не унизить.
Джин прикурил и сфотографировал теперь Лота с Николаевым.
— Куда же оно денется, наше прошлое! — Лот встал. — Мой отец был спартаковцем. Его замучили в гестапо. Мне и самому порядком досталось. Я мог бы составить реестр пыток и зверств, учиненных надо мной.
— Чем вы теперь занимаетесь, товарищ Рунке? — поинтересовался Николай Николаевич.
— Я по профессии переводчик, а по призванию — петрограф.
— Ваше призвание — моя любимая наука. Я ведь коллекционирую камни. Не будь я математиком и не приговори меня к ней создатель, я бы…
Лот порылся в карманах и достал оттуда два удивительных агата. Прежде чем протянуть их Николаю Николаевичу, он, как истый камневед, потер их рукавом пиджака.
— Они точь-в-точь коктебельские!
Николай Николаевич вначале положил камни на ладонь, а потом каждый из них поочередно поднес поближе к глазам.
— Обработаны по первому классу, — сказал он. — Что ж, раз так — пойдемте. — И он увлек Лота и Джина за собой в кабинет.
— Обед готов! — послышался из столовой голос Инги.
Николай Николаевич торжественно достал с полки свои сокровища: коробки, в которых, как птенцы в гнездах, лежали агаты, сердолики, фернанпиксы самых разнообразных форм и расцветок.
Лот обшарил глазами кабинет.
Три стены снизу доверху были обшиты полками. Здесь в основном были книги по математике, физике и биологии. Одна полка отдана русской классике. Много словарей — немецких, французских, английских. У окна стоял огромный стол из красного дерева; казалось, он состоял из сплошных ящиков, не только впереди и сзади, но и с боков. Над столом возвышалась старинная лампа с куполообразным абажуром. На стене висел портрет молодого Эйнштейна, играющего на скрипке.
— У вас, по-видимому, в кабинете не курят? — предупредительно спросил Лот, разглядывая у окна продолговатый и прозрачный как слезинка сердолик.
— Я не курю, — как бы извиняясь, сказал Николай Николаевич, — и у меня в кабинете друзья стараются тоже не курить.
— Я, я, натюрлих!..
— Вы знаете, что меня в свободное время больше всего занимает? — после небольшой паузы спросил Николай Николаевич. — Обтачивание камней… Как это интересно, пытаться каждому камню найти свойственную только его сущности форму! Эта работа близка к искусству… Не так ли?
— Все сущее ждет формы своего выражения. Только человек мечется и враждует с себе подобным. У меня был друг детства, почти двойник. — Лот отошел от окна. — Но нас развела судьба. Я стал антифашистом, он — гитлеровским офицером-десантником. Я живу и работаю в ГДР, он участвовал в корейской войне на стороне американцев, а сейчас, кажется, работает у них в разведке, — Лот повернулся к Джину. — Я тебе рассказывал, Марк, про этого человека…
Джин кивнул. Свобода Лота удивляла и раздражала его, а Лот, казалось, был на вершине, он легко передвигался по комнате, вел, вроде бы непринужденный, но тонко нацеленный разговор.
— Я расфилософствовался, и чуть не забыл показать вам главное чудо!
Лот протянул Николаеву японский камень.
— Это из породы красных камней, которые добывают на острове Садо в Японском море, — пояснил он. — Поглядите. — Лот вынул зажигалку и, взяв у Николая Николаевича камень, начал коптить его. — Теперь он заиграет! — воскликнул Лот и принялся энергично тереть камень о рукав пиджака.
— Что вы делаете! Инга! — крикнул Николай Николаевич. — Инга, принеси, пожалуйста, суконку или кусочек шерсти. У вас будут пятна на рукаве пиджака.
— Чепуха!
Николай Николаевич, не дожидаясь дочери, сам вышел за суконкой.
Лот сфотографировал рукописи, лежащие на столе, и названия книг на полках научной литературы на русском языке.
Обед прошел весело и непринужденно. Много ели, пили немного, но шутили, смеялись.
После обеда по просьбе Тони Джин сыграл «Прелюд» Рахманинова. Николай Николаевич, растроганный, театрально жал руку смущенному «судовому врачу».
Лот сфотографировал братьев и подумал: