Газоны эти выглядели плохо. Будто на них побывали не обычные легковушки с двигателями около ста лошадиных сил, а реальные сотни лошадей, подкованных Пирелли, шлялись тут и доедали ту скудную травку, что не успели втоптать своими мощными конечностями куда пониже. А напоследок аккуратно стряхивали весь налипший чернозем на рядом валяющийся старый асфальт. Хоть и считается, что он не валяется, а специально тут положен. Для удобства тротуарных пешеходов.
Настроение, конечно, немного осунулось. Ну, еще бы. Идете вы такой – гладко выбритый, благоухающий искрящимися переливами зелени, с нотами полыни и шалфея под мускусными аккордами «Фреш» от Версачи. Мышцы приятно ноют после легкой утренней тренировки, душа поет после любовных утех с любимой женщиной. Кожа скрипит чистотой из-за утреннего контрастного душа. Белоснежный воротничок стабилизирует шею, напоминая о том, что сорочка не просто чистая, а новая. В общем, все в порядке в стремительном туалете утреннего айтишника, все поет гимн ухоженности и аккуратности. Хоть сейчас на обложку глянцевого журнала. А тут – раз, и полнастроения пропало. Из-за этой чертовой грязи. И оказывается вдруг, что отсутствие наличия влажных салфеток – преступная халатность. Туфелькам очень бы пригодился этот простенький аксессуар.
И если бы он оказался в сумке, то можно было бы в полной мере прочувствовать свой генезис из грязи в князи. Причем ровно за три секунды и четыре взмаха рукой. Но не судьба. Стараясь отобразить лицом объявление «Не пяльтесь на мою обувь, я, в сущности, неплохой человек, хоть и в ужасно грязных туфлях», оставалось нетерпеливо ждать, когда же меня заберут от этих жутко внимательных к чужой неопрятности людей. Чтобы в сонной еще маршрутке спокойно смириться с необходимостью немного потерпеть свое несовершенство.
Кстати, оно станет совсем незаметным в салоне – никто в маршрутке не смотрит на обувь, поджатую под сидения, дабы не оттоптали. Смотрят вскользь на лица. Замирают, глядя в окно. Провожают взглядом выныривающих девчонок, раздетых в набедренные джинсы. Чтобы, наверное, лишний раз провести безмолвную перекличку полупопий на девицах – благо, граница раздела отчетливо видна и очерчена стрингами. Едва заметно шевелятся губы: «Левая, красные, правая… Левая, белые, правая… Левая… оп-па, нету!!!… правая».
Когда подъехала нужная маршрутка, желающих забраться в сухое нутро старенькой газели, кроме меня, не было. С самого ближнего к двери сидения соскользнул парень, и, расплатившись, вышел. Его место тут же заняла мечтательного вида сероглазка призывного возраста – лет 17, не более. Мне досталось ее прежнее место – самое неудобное в древних маршрутках – левым боком к движению, лицом к двери. Я уселся на кресло, серый кожзаменитель которого любезно был подогрет седалищем юной пассажирки. Сумка с ноутбуком легла на колени, правая рука взялась за поручень, очень кстати произраставший рядом с сиденьем…
Совсем недавно точно так же здесь сидела и сероглазая девушка – ну, разве что, рукой она держалась чуть ниже, и на ногах у нее лежал не переносной компьютер, а сумочка цвета беж из тисненой кожи. Девушку звали Викой. Ей было очень хорошо – с самого пробуждения… нет, еще раньше! Ей приснился замечательный сон – Сергей был с ней очень нежен и внимателен. Во сне им было так здорово вместе, будто бы они действительно созданы специально друг для друга. Царило такое взаимопонимание, что захватывало дух… и еще что-то захватывало, внизу. Такое чувство у Вики было всего один раз, когда она в прошлом году летела из Питера домой. Когда самолет приземлялся, это чувство и возникло. Было страшно и приятно, будто проваливаешься в саму себя, в свое собственное естество. Щеки потом горели, наверное, часа два, и уши заложило – то ли от чувства этого, то ли из-за гула самолетных двигателей.
Ей уже 16, правда, выглядит она немного старше – макияж и серьезный взгляд прибавляют пару-тройку лет. Пока это считается достоинством – выглядеть старше. Интересно, когда уже для нее станет предпочтительнее выглядеть младше своего паспортного возраста?
Но сейчас – это точно преимущество. Отношения с Сергеем могут испортиться – он думает, что ей уже 18. И не знает, что она еще девственница.
Решение отдаться Сергею возникло сегодня утром. Она открыла глаза за сорок две секунды до того, как сработал таймер будильника на музыкальном центре, и в сонном воздухе девичьей спальни зазвучала любимая Максим. Вот в эти-то 42 секунды она и приняла решение. Даже нет, не так – она с ним согласилась, и утвердила окончательную форму своего согласия, сменив непонятно откуда возникшее театральное «Возьми меня» на более честное «Я целая. Хочешь меня?..».
Все это должно произойти в субботу, в день рождения Сергея – на его даче. Они останутся одни, он будет целовать ее в уголки губ и трепетать от ее прикосновений. Рука Вики решительно сжалась, и ладонь коснулась разорванной пластиковой пленки на поручне, из-за этого изъяна поручень показался холоднее, ведь кожа теперь соприкасалась с голым металлом. «Да, именно так – Я целая… Хочешь… меня?..» – Вика отчетливо представила, как скажет эти слова, во всех оттенках и обертонах, с легкой хрипотцой и горячим дыханием прямо ему в ухо. Но абсолютно без волнения. Да, определенно, без волнения. Но не равнодушно, а сексуально! Это будет королевский жест, и сделан он будет по-королевски – легко, но с достоинством.
Вика улыбнулась, ее мысли принялись с жадностью и решительностью оголодавшего отца Федора выхватывать всякие вкусности из будущего. В полнейшем хронологическом беспорядке: вот свадьба… высокий лиф и диадема… Вот ребенок – пока еще бесполый… нет, сын! – идет в первый класс… Вот она в одной мужской рубашке потягивается на кухне, делая завтрак любимому… Вот он кружит ее на руках, не обращая внимания на прохожих – она сказала, что у них будет первенец…
На следующей остановке Вика пересела ближе к выходу, прижав свои длинные ноги к креслу, чтобы пропустить входившего симпатичного, но хмурого парня, и невольно повела носиком вслед шлейфу чудесного запаха, который скользил за ним, будто шикарный развевающийся плащ. Вике почему-то даже показалось, что плащ этот непременно бирюзового цвета. И на нем обязательно вышит крест – как у Арамиса, изящным серебряным шитьем…
Я перестал хмуриться, почти уговорив себя, что не стоят капельки грязи на туфлях столь пристального внимания. Рука скользнула по поручню чуть ниже, и я сжал ее, когда маршрутка вильнула при обгоне медленной, словно уставший пешеход, Оки. Моя ладонь коснулась поврежденного пластика на поручне, ощутив прохладу метала. А потом поручень из руки куда-то пропал, но искать его по всей маршрутке у меня не было никакого желания. Потому что, в то же самое мгновенье, над моим правым ухом, с легкой хрипотцой, раздался очень волнительный, почти детский, женский голосок: «Я целая… Хочешь… меня?..».
Я вжал голову в плечи и медленно посмотрел направо, откуда раздался голос. Там сидел улыбающийся в бородку благообразный старичок, который утвердительно мне кивнул, как бы подтверждая услышанное. Я вспотел. Нестерпимо захотелось перекреститься…
Глава восемнадцатая, в которой герой случайно избегает увольнения
– Мне всегда задают три вопроса: почему я в армии, сколько мне лет и отчего у меня волосы на груди окрасились. Начну с
последнего: волосы у меня на груди окрасились, потому что я пролил на них ракетный окислитель. Лет мне двадцать девять, скоро юбилей. А в армии я потому, что меня жена с тещей хотели в сумасшедший дом отдать – за убеждения. … Видишь суслика?
– Нет.
– И я не вижу. А он есть!
Однако, выделение холодного и липкого пота прекратилось через несколько секунд: сероглазка, которой я был обязан теплотой сидения своего кресла, собралась выходить. И поставила водителя в известность об этом точно таким же голосом, которым мне только что предложил себя справа сидящий дедушка. Фраза «Остановите на следующей, пожалуйста!» звучала не так сексуально, как то, что услышал я чуть раньше. Но голоса были определенно одинаковыми. У меня сразу же отлегло от сердца, хотя ничего понятно не было. Но, по крайней мере, старичка реабилитировал, думал я, выходя на следующей остановке.
Проходившая мимо женщина одарила мое обоняние ярким цветочным ароматом, который почему-то тут же пропал. Хотя, если судить по интенсивности парфюмерного облака, запах должен был сопровождать меня до самого входа в здание – именно оттуда женщина появилась. Зато в руке я явственно ощутил дефектное покрытие поручня из маршрутки. Даже на ладонь взглянул – не оторвал ли я в самом деле эту держалку. На память или по рассеянности…
На работу из нашего отдела уже пришли оклемавшийся Мишка и, судя по всему, вернувшийся из командировки Шлямбур. Хоть Шлепковского и не было нигде видно, но на столе рядом с его компом дымилась чашка кофе. Я поздоровался.
– Что-то вид у тебя какой-то странный, – глядя поверх очков, произнес Мишка, развалившийся в офисном кресле, и, оттолкнувшись ногой, отъехал на нем к своему монитору. Ты получил предложение руки и сердца от Анджелины Джоли?
– С бо́льшим желанием я бы просто подружился. Причем, не с Анджелиной, а с собственной головой, – я был торжественно печален, словно гот в канун Хэллоуина.
Длинноволосый Мишка повернулся ко мне. Взглянул поверх тонкой металлической оправы на короткий ежик моих волос, и утешил:
– Не, твоейная голова с тобой дружить не будет – за такую прическу, что ты ей купил, я бы с тобой разговаривать перестал, не то что дружить. И парочку припадков с последующей амнезией организовал бы – так сказать, в назидание. Он мечтательно закинул ногу на ногу, и с легкой улыбкой театрально взмахнул рукой:
– Представляешь, заявляешься ты каким-нибудь погожим четвергом на работу, а озабоченные сослуживцы интересуются, откуда у тебя деньги на такие дорогие наркотики. Ибо ты вчера, как оказывается, украл любимый дырокол главного бухгалтера, помочился в лифте на камеру наблюдения в потолке, и, полакав водицы из аквариума, соблазнил фикус в вестибюле. Причем во время всех этих безобразий ты иногда поглядывал куда-то в сторону, хитро туда же щурился, и, прикладывая руку к уху, произносил: «Будет сделано, Сатана!».