Мишка, как ни смешно это звучит, тоже из «Колосов и А» уволился. Сам шеф попытался оштрафовать его, как и меня, за пропущенный в программе «пробел». В результате, Мишка психанул и ушел, забрав все свои наработки за последние полгода. Так что, думаю, фирма потеряла гораздо больше, нежели оштрафованный программист…
Гуру недавно позвонил и выдвинул очередную версию. Раз у меня синестезия не проходит – может, это не последствия «шизы», а новая мутация такая? Есть же дети-индиго. А я, значит, являюсь одним из первых людей-бандюго – это он припомнил мне восстановленный по крупицам и пересказанный ему ночер пятницы, тринадцатого, прошедший в личине Крашанка.
Слон без анекдота – это как баня без голой… пятки. Кристина свозила его к родственникам, в США. Оказывается, армянская диаспора в Лос-Анжелесе превышает 600 тысяч человек! Но речь не об этом. В силу каких-то непредвиденных обстоятельств Слону пришлось подменить в магазинчике «Овощи-фрукты» захворавшего троюродного дядю Карины. В общем-то, делов: бери деньги, вешай товар.
Слон, чтобы не запутаться, решил продублировать (на английском!) ценники, которые раньше вполне сносно были написаны по-армянски. Вооружившись словарем и собственными зачаточными знаниями ботаники, он старательно выводил название (например, яблоко, то есть «apple»), и цену, в долларах.
И все было бы замечательно, если бы не ассортимент продукции! Сортов было много – и яблок, и груш, и черешни, и винограда. И экономный на писанину Слон, конечно же, сократил себе работу, по русской привычке написав «в ассортименте». Точнее, «в асс.». Но написал по-английски («А чего, – искренне возмущался он потом. – По-английски ассортимент – „assortment“, так что все правильно!»)
Таким образом, весь фруктовый развал красовался новыми ценниками типа «apple in ass.», «melon in ass.» и так далее. Слон долго не мог понять, отчего складываются от хохота проходящие мимо люди, и совершенно не торопятся у него что-нибудь покупать. Кто же мог подумать, будто Слон не знает, что «ass» по-английски «задница»…
Матильда Брутова, встреченная мной позавчера, выглядела очень мило. Не знаю, в чем секрет. То ли в том, что она занялась делом: начала рисовать для одной печатной фирмы поздравительные открытки с очень симпатичными зверюшками, настолько человечными, что сразу даже и не понятно было, заяц это или реальный мачо. Она показала несколько эскизов, и все они мне очень понравились.
– А вы знаете, это я тогда вашу открытку исправил…
– Да знаю, – она махнула рукой. Это ты из-за Ирки своей, наверное. Вообще, это я извиняться должна. Знаешь, иногда люди не очень сильно похожие внешне, абсолютно точно кого-то напоминают. Так вот она мне напомнила одну мою знакомую, которая была абсолютной стервой и… ну, слаба на передок была.
– Да нет, похоже, вы не сильно ошиблись – я грустно улыбнулся и тут же постарался перевести разговор. – Свой лимит ошибок вы сможете набрать, признав ошибочным слух о том, будто Алина хочет возвести для себя нечто грандиознее пирамиды Хеопса!
– Ну-ну, – она хитро прищурилась. – Поживем – увидим!
Запоздавшая зима, растеряв снег по дороге, с охапкой морозов явилась уже в самом конце декабря. На первых порах это было красиво – по-зимнему сиротливые, без листьев, ветви, залитые хрусталем. Словно в сказке, сверкали они огнями, преломляя любой свет – искусственный или природный. Но, как и любая сказка, длилось это совсем не долго, и уж совсем не сказочным был финал этого сумасшедшего превращения – обледенение достигло своей критической точки, и деревья стали падать.
Сначала они издавали громкий настораживающий треск при малейшем дуновении ветерка. Потом с мертвым и сухим хрустом валились тяжелые ветки – стволы уставших деревьев не могли больше их удерживать и роняли, блестя замерзшими слезами от корней до кроны. Затем стали падать пожилые и нездоровые деревья. Как погибшие в строю, они падали так же прямо, как и стояли. Практически не оставляя после себя пеньков, уходили из этого мира, уже без сознания круша стоявшие под ними автомобили и со свистом разрывая электрические провода.
Некоторые провода обходились без падающих деревьев – они и так стали вчетверо тяжелее своего веса – и рвались, рвались в истонченных местах и в местах креплений. И было странно смотреть, как из мертвого металла, растянутого в тонкую многокилометровую проволоку и укутанного в сухой и бездушный пластик, синими агонизирующими молниями уходит единственный атрибут активности и жизни – электрический ток.
И вслед за его уходом умирали окна целых кварталов и районов.
После этого, видимо, чтобы соблюсти закон сохранения – энергии ли, жизни ли, – за потухшими окнами загорались свечи, прогоняя своим неровным желтым мерцанием мороки, оставленные телевидением и компьютерами.
Люди садились поближе друг к другу и, смирившись со стихией, и даже втайне немного благодарные ей, начинали разговаривать – о себе, о жизни. О главном.
Сейчас можно было, превратившись в отсветах свечей в Героев и Красавиц, которыми никогда не были, предаться неспешной, и оттого очень содержательной любви. Или, капая на руки воском, листать давно желанную книгу. Или же, смотря на горящий фитиль, признаться себе в чем-то неприятном, но очень важном, и принять решение начать жизнь заново…
Сказка, начавшись с необычайно красивых «деревьев в хрустале», не закончилась – она ушла в души людей, и каждый сам выбрал, как с ней поступить. Но правы оказались лишь те, кто поселил ее у себя надолго…
Эпилог
Судьба никогда не отворяет одной двери, не захлопнув прежде другой.
Эта история не была бы полной, если бы не заканчивалась началом другой истории.
Снег пошел накануне Нового года, вечером. Он падал величественными хлопьями, неспешно и грациозно. Загипнотизированный невиданным чудом, Джин вертел башкой на подоконнике, и пытался ловить снежинки. Этим он и привлек мое внимание, довольно громко стукнув лапами по стеклу, но так и не добравшись до очередной белой гостьи с неба.
Я подошел забрать его от нервного зрелища и ублажить чем-нибудь вкусным – такое отвлечение всегда срабатывало. Но, взяв кота на руки, увидел веселую суету в парке: там мерцали гирлянды, играла музыка, ходили переодетые в сказочных героев люди. И мне захотелось туда, к ним. К белоснежному покрывалу из свежайших хлопьев, к веселым лешим и кикиморам.
Снег продолжал падать, с щедростью одаривая все окружающие предметы и здания сказочной составляющей. Луны видно не было – наверное, из-за низкой плотной облачности, из которой снег и сыпался.
«Лягушатник», летний открытый бассейн, детский и неглубокий, из которого почему-то осенью не слили воду, теперь прочно замерзшую, окружили торговыми палатками, стилизованными под сказочные лесные завалы всякими корягами и пластиковой паутиной. В завалах этих сидели ряженые черти и чертовки и продавали всякую всячину, в основном – съедобную. Молодых раскрасневшихся девчонок в темных пушистых шубках, с острыми рожками и роскошными хвостами не портили даже не очень симпатичные накладные пятачки.
По аллеям парка бродили колдуны и прочая нечисть. Они хихикали и приставали к довольным прохожим, за спины которых испуганно жалась молодая поросль, которую злодеи и выпрашивали у родителей по сходной цене. Но сильно не перебарщивали – никто из малышей не плакал, зато все они клятвенно обещали родителям впредь слушаться, лишь бы их не отдали бабе Яге или деду Ёжке. После чего дружно топали к центру парка, где была сооружена сцена, и вовсю гремело представление.
Я тоже подошел к сцене и, не сдерживая светлой праздничной улыбки, рвущейся из души на волю, рассеяно смотрел на разворачивающееся действо. Похоже, там все уже двигалось к концу, ибо добро вовсю побеждало невзрачное зло, ничуть не стесняясь быть не очень гуманным. Зло оказалось с юмором, и шутило до последнего.
Впереди меня, время от времени заливаясь смехом, стояли две девушки с мальчишкой лет семи-восьми. Взгляд мой упал на девушку слева, блондинку с аккуратным каре, которое прикрывал белый берет, изрядно припорошенный снегом.
Она немного напомнила мне ту Настю, с которой я так и не познакомился и чей портрет в деревянной рамке висел в новой квартире, аккурат над Густавом Беккером. Правда, та Настя была чуть повыше, и волосы у нее были гораздо длиннее.
Настроение затуманилось легким сожалением о своей теперешней холостяцкой жизни, где-то на задворках памяти мелькнула Ирка, но тут же исчезла, а грустное послевкусие осталось, постепенно тая в лучах неистребимого предчувствия любви. Я снова взглянул на сцену поверх берета, и подумал:
«Хорошо бы, вот прямо сейчас, влюбиться в эту девушку, да чтобы она оказалась именно той – настоящей, моей половинкой».
Девушка неожиданно развернулась ко мне и, хлопая заснеженными ресницами, удивленно спросила:
– Простите, что вы сказали? Влюбиться в меня? Я – та самая… половинка?..
Последнее слово она не произнесла, а лишь обозначила, уже изрядно побледнев и начав заваливаться вперед. Мне только и осталось, что подхватить ее на руки, не соображая толком, что происходит.
Очень трудно было понять, что же больше меня поразило – тот факт, что девушка, похоже, услышала мои мысли, причем, скорее всего, благодаря все той же синестезии (то есть прав был все-таки Гуру насчет людей-бандюго, или как там нас теперь называть!). Или то, что девушка, со всей своей голубоглазой бесконечностью, оказалась Настей!
Постриженная, с другим макияжем и без каблуков, но это была именно та девушка, которую я впервые в своей жизни увидел в пятницу, тринадцатого ноября, в кафе «У рыцаря»!
Дальше все происходило, как в тумане. Я нес Настю на руках, рядом со мной порхала ее взволнованная подружка с мальчиком, а я их успокаивал, что это простой обморок, и сейчас все пройдет…