ночь. Так классно просыпаться с ней вдвоем. Хотя для миня это еще преступно рано, тыщу лет себя таким отдохнувшим не чувствовал. Она даже уламывает меня сходить на пробежку по береговой линии. Она-то сама не спешит, а вот я напрягаюсь, чёбы не отставать: пот градом, и аж легкие обжигает. Выкладываюсь, гордый, чё миня не считают ебаным старпером, которого надо подгонять. После этого у нас небольшой второй завтрак, а потом вертаемся на квартиру и в постель. Хоть я и умаялся, но, когда Викки потягивается и широко зевает, а ее выгоревшие на солнце локоны рассыпаются по моей подушке, миня посещает вруб, чё я уже давным-давно не был таким щасливым, как в этот самый момент.
Вечером чешем на выставку Франко, или «Джима Фрэнсиса», как он сибя теперь величает в профсреде. Предлагаю поехать на метро. Поначалу у нее сомнения, но потом она соглашается, и мы на игривом расслабоне плавно скользим в центр Л.-А. На Викки отпадное гламурное черное платье и лодочки на высоком каблуке, волосы заколоты. Ощущаю себя восторженным, везучим говнюком.
Галерея – в бывшем одноэтажном товарном складе, примерно в пятнадцати минутах ходьбы от Першинг-сквер, в районе куча клевого стрит-арта. Болтаем с Мелани, у них с Викки уже полное взаимопонимание. Хотя Викки англичанка и ниже ростом, они так похоже говорят и двигаются, что это аж раздражает. Чума: у нас с Франко даже бабы похожего типа. Он стоит в чиносах и футболке с треугольным вырезом чутка в стороне от всех. Все равно что-то такое от него исходит, и незнакомцы не решаются к нему приближаться, но теперь это скорее усталое равнодушие, а не голая агрессия. Обаянием заведует Мелани, которая, извиняясь, уходит здороваться с новыми гостями – видать, потенциальными покупателями.
Подходим к Франко, который встречает нас с Викки радушно. Я ей не рассказывал его (и свою) предысторию: просто упомянул, что в хреновые старые времена он заводился с пол-оборота, сидел в тюрьме, а потом открыл для себя искусство. Пока он болтает с ней о картине с распятием Кэмерона, Милибенда и Клегга[22], разглядываю ухмыляющегося харизматичного темноволосого малого чела, вокруг которого носится свита.
– Это Чак Поц?
Франко кивает, а Викки отмечает:
– Я работаю над заокеанскими продажами его последнего фильма для «Парамаунта». Хотя с ним самим и не знакома!
Воодушевленная, слегка аутичная кинозвезда приветливо улыбается Джиму Фрэнсису – художнику, ранее известному как Бегби, – и бросается к нам. Мы с Викки удостаиваемся кивка и слащавой улыбки, после чего актер концентрируется на Франко:
– Джимбо! Родной! Сколько лет, сколько зим!
– Это да, – соглашается Франко с неподвижным лицом.
– Мне нужна голова! Я должен напихать в твою голову, бро, – смеется Поц.
Франко держится стоически.
– Шармейн, моя бывшая…
Актер понижает голос, Викки извиняется и чешет в туалет, а я прикидываюсь, будто рассматриваю произведения искусства, развешанные на стенах и расставленные на постаментах. Смекаю, чё Поц явно пытается уговорить Франко сделать голову Шармейн Гэррити, своей бывшей жены и тож голливудской звезды. Хапаю бокал красного с подноса офицанта и, подбираясь поближе, слышу, как он уламывает:
– Выручай братишку, чувак.
– Я ведь уже выручал. «Охотник наносит удар» – помнишь?
– Ага, блин, обидно за этот фильм. У меня были реальные проблемы с акцентом. Но у тебя произведения классные, и мне нужен оригинал Джима Фрэнсиса!
– Не ори, – слышу голос Франко, пока смотрю на картину с распятием. – Не люблю такие заказы светить.
– Согласен, бро. Как с тобой связаться?
– Дай мне свои цифирки, и я сам с тобой свяжусь, – Франко такой.
Смотрю на рюмящую мудохарю Кэмерона. Он ничё так получился, как и Милибенд, бедолажный задрот, а вот Клегг нихуя на сибя не похожий.
– Не вопрос, дружище. – Поц сияет и диктует свой номер, который Франко вбивает себе в телефон. – Ты же на меня больше не злишься, чувак?
– Не-а. Ни капли, – отвечает Франко.
Поц в шутку толкает его в плечо:
– Клево. Набери, бро! Назови свою цену. Я должен успеть, пока еще могу себе это позволить.
Ухмыляющийся Чак уходит к своей компашке, Франко всю дорогу смотрит иму вслед, а я подкатую обратно к художнику:
– Так ты у нас корешишься с голливудскими идолами и рок-звездами?
– Не-а, – говорит он, спокойно глядя на меня, – они тибе не друзья.
Викки возвращается из уборной – ненавижу себя, когда называю так дабл, – но ее перехватывает Мелани, и они заговаривают с двумя другими бабцами. Пользуясь случаем, роюсь у себя в сумке и тычу Франко конверт:
– Не… не… все норм, братан, – он отталкивает его от себя, кабута я пытаюсь иму собачье говно всучить.
– Они твои, кор. По нынешнему курсу. Пятнадцать тыщ четыреста двадцать фунтиков стерлингов набежало. Способ подсчета обсуждается…
– Мине они не надо. – Он качает головой. – Прошлое нужно отпускать.
– Именно это я сейчас и делаю, Франко, – протягиваю конверт. – Возьми, прошу.
Вдруг к нам бросается чел в очках с черной оправой, полагаю, агент художника. Он явно взбудоражен и говорит Франко:
– Сэм Делита только что купил одну вещь за двести тысяч долларов! Голову Оливера Харбисона!
– Четко, – абсолютно невозмутимо говорит Бегби, обводя взглядом толпу. – Эксла Роуза нету?
– Не уверен, – говорит чел, озадаченный сокрушительным обломом. – Я проверю. Полно слухов. – И он смотрит на меня.
Франко с неохотой нас знакомит:
– Это мой агент, Мартин. Это Марк – дружок с родины.
– Очень приятно, Марк. – Мартин крепко жмет мне руку. – Вернусь к вам позже, ребята. Нужно работать в зале!
Когда Мартин уходит, Франко говорит:
– Видал? У миня есть все, что я захочу, братан. Ты ничё не можешь для миня сделать. Кароч, оставь свои бабки сибе.
– Но ты миня выручишь, если их возьмешь. Ты можешь чё-то сделать для миня.
Франко медленно качает головой. Смотрит через всю комнату, кому-то кивает и улыбается.
– Послушай, ты меня кинул, и я тебя прощаю, – говорит он негромко, машет шикозно разодетой паре, и чел с ним в ответ здоровается. Еще один ебаный актер, снимавшийся в фильме, чё я недавно смарел в самолете, но не можу вспомнить ни имя парня, ни название картины. – Я по-любому бы сделал этот хреновый выбор – просто находился на таком этапе своей жизни. – Он малехо мине улыбается. – Но прошлое я отпустил.
– Угу, и я тож хочу, – говорю иму, сдерживая раздражение.
– Рад за тебя, – говорит он почти без сарказма, – но ты должен найти собственный путь, старичок. Последний раз, када ты пытался это сделать, я был для тибя, блядь, орудием. – Он делает паузу, и иво глаза наполняет прежний холод.
У меня аж все нутро обжигает.
– Франко, прости, блин, я…
– Обратно я туда не вернуся. В этот раз сейшен будет сольный. – И вдруг он улыбается и мягко толкает меня в плечо, почти пародией на прежнего Бегби. Миня врубает: «Этот пиздюк прикалуется».
– Ебаный рот… шиза какая-то! Я ж тут тибе бабки предлагаю, Фрэнк! Эти бабки твои!
– Не мои они, это с наркоты навар, – говорит он с каменным лицом.
Потом его рука опускается на мой локоть, и он подводит миня к картине с Джимми Сэвилом[23], за которого в Америке никто не знает: тот валяется кровавым месивом у бара «Альгамбра». Буркалы у Сэвила вырваны, а кровь с его хозяйства растекается по белым треникам пятном темно-красной мочи в паху. Внизу подпись:
«ТАК МЫ В ЛИТЕ ПОСТУПАЕМ С ДЕТОТРАХАМИ» (2014, холст, масло).
Он тыкает в красную точку на картине: знач, картина продана.
– От это от мое. Я народу ёбла крошил, и миня на кичу сажали. А щас я то ж самое делаю, и мине плотют.
Смарю вокруг, обводя взглядом портреты и литые бошки иво производства. Признаюся, я не особо шарю в искусстве, но должен сказать: это самая огромная куча гамна, чё я видал за свою, сука, жизнь. Он капитально разводит этих тупых зажравшихся богатых уебанов, которые, видать, щитают, чё коллекционировать творения бешеного зэка – это клево. Он, конеш, молодец, но еб же твою мать: отливать чью-то репу, а потом ее корежить – никакое это, блядь, не искусство. Приглядываюся к посетителям галереи, чё таскаются с одной выставки на другую, как они щурятся, пальцами тыкают, обсуждают. Загорелые мужики и бабы, с отшлифованными в спортзалах фигурами, в классных шмотках, безупречно причесанные, искупанные в самых топовых одеколонах, духах и бабках.
– А ты знаешь, откудова бабки у них? С наркотрафика? С торговли людьми, еб твою мать! – Пара человек с ближайшей группки оборачуется на мой громкий голос. Краем глазом замечаю, как охранник вытягивает шею. – Наверно, у тебя есть любимый благотворительный фонд, куда я могу их передать?
– Ша, кор, – походу, Франко это теперь в натуре по приколу. – Не позорься.
Мое лицо недоверчиво перекашивается.
– Теперь ты уже говоришь мине, чёбы я уёбищем сибя на публике не выставлял: гейм, сет и матч! Щас же скажи мине название своей любимой благотворилки, Франко, еб твою мать!
– Не верю я в благотворительность, Марк. И прошу, зови миня Джимом.
– А во что ты вообще веришь? Чё, мине придется отдать эти пятнадцать с гаком тыщ «Хибзам»?
– Я верю в то, чё надо заботиться за своих, братан. – Он кивает своей открыточной калифорнийской блондинке-жене, внезапно гремят динамики, и этот чел, агент Мартин, выходит на середину зала.
Викки возвращается ко мне.
– Все нормально? – спрашивает она. – Что это? – показывает на конверт у меня в руке.
Кладу его обратно в сумку и застегиваю молнию.
– Пытался отдать Фрэнку долг, но он не захотел брать.
– Должна сказать, все это выглядит очень увлекательно и таинственно. Наркотиками промышляли?
Франко оборачуется, и я не могу смареть пиздюку в глаза: подозреваю, чё нам обоим не удастся сохранить невозмутимый вид.