Но это класс, лучший способ заработка – типа посредником быть. Врубись, я уже не робашу больше. С годами у тибя моральный компас появляется, и он показует: «Не кидай котанов». Не могу больше этим заниматься, блин. Просто не можу зайти к чуваку на хату и иво бебехи взять, и не суть, скока их там у ниво. Можт, это для ниво дофига значит, типа мульки покойного родственника. Не мог бы взять грех на душу, блин. Не-а. Маркиз-Карабасить[35] для миня просто больше не катит уже.
Кароч, я на вокзале, чё-то похавать купил и жду на платформе 3, как и сказали, и к мине подходит этот парниша, в кожане и шлеме, и на цуцика сморит. Протягует мине картонную коропку с ручкой пласмассовой. Размером с Тотоху почти. Парниша ничё не грит, просто протягует мине коропку и билет на поезд, а потом свалюет. Коропка тяжелей, чем кажется: внутри ж картонки другая коропка.
Поезд в девять отходит, но я выпускаю Тотоху и выгуливаю иво, чёбы он свои дела поделал, кароч, время быстро летит. Када обратно чешу, уже темнеет, и приходится цуцика в переноску заныкать, чёбы сесть с ним на чух-чух, но миня распирает: мы ж в этом клевом малом вагончике одни, и я Тотоху выпускаю. Устраиваемся там поудобней и на Берлин отчалюем. Тотоха – на сиденье напротив, и бошечка у ниво качается, как у игрушечного цуцика назади в окне тачилы, пока мы на скорости мимо всей фигни катим. Открываю картонную коропку и вижу, чё другая коропка внутри белая и похожа на мини-холодильник или микроволновку. На ней регуляторы и штуки всякие. Та почка небось внутри там. Я чутка прикемарил и просыпаюсь, када слышу, чё контролерша пришла. Мы в Бухаресте, и я Тотоху обратно в переноску «Шерпа» засовую. Стоим там дофига времени. Хоть поезд и не особо забитый.
Када до Праги добираемся, я с голоду чисто подыхаю: я ж всю хавку захомячил, чё на вокзале купил. Выпускаю Тотоху с переноски и грю иму, чёбы погулял чутка, пока я схожу в дабл отлить, потом изучаю буфет – взять чё-нибудь сибе и цуцику. Вижу эти хот-доги – походу каннибальство для Тотохи нещасного, хоть, ясен пень, и не так это. Девица чисто по-английски грит, и это мазово: никада ж не встретишь на британских ж/д девицы, чёбы по-немецки шпрехала. Если тока не немка. Но вряд ли двухъязычная дойчландская телка будет свои таланты тратить на то, чёбы впахивать куколкой с тележкой на британских ж/д. Хотя в наше время кошечкам надо ж чё-то делать, чёбы на хлеб заработать, даж головастым и сверхопытным приходится за говняное мулево браться. Ну а такие типа, как я, и вопще беспонтовые, блин. Но тока не щас. Щас мине наконец фартануло малехо: оптовый склад на неполный день тама и парниша с международных сливок общества на задании тута!
Када возвращаюся в вагон, не можу поверить…
Тотоха коропку опрокинул. Спихнул на пол с сиденья. Она открылася. Вся химия по полу разлилась. «Ой не, блин… Как же она открылася?..» А он достал почку и жрет ее. «Ой, не…»
– Ой, Тото, блин…
Он на миня зенки подымает. Почка у ниво с пасти торчит и извивается, как живая. Трогаю, а она вся холодная и химией воняет.
«Спета песенка моя, блин, обосрался по-крупному».
– Кинь ее, парень! – я такой, и он кидает.
На ней следы от иво зубов… Улика… Подымаю ее, и она холодная в руках у миня, хоть и не замороженная… Она как бы обжигает мине руку… Грю иму сидеть, а сам выхожу, бросаю ее в вагонный дабл и смываю воду.
Не в курсах, чё, блять, терь делать! Остаток пути до Берлина, блин, у миня чисто очко играет. В кишках каменюка с астероид размером, и бросает в пот холодный. Думаю за то, чё Сайм мине сделает. Типа утопит миня. Или живьем сожгет. Или зажмет соски пассатижами. Думаю: тока не глаза и не мудя. И я не можу даж на нещасного Тотоху спихнуть, он же ж не виноватый: не надо было оставлять цуцика без присмотра. Не надо было ее смывать, но на ней же следы цуциковых зубов были. Када сходим с поезда, я еще в шоке, чисто в трансе, и Тотоха в курсах, не так чё-то: просто идет рядушком и вверх сморит.
Кароч, я в натуре не сображаю и иду в местную мясную лавку и покупаю почку на замену той. Потом иду в дабл на вокзале и делаю чейндж. Она нифига не похожа на ту, до которой Тотоха добрался. Форма другая и цвет, больше такой бардовый, как форма у джамбо. Но я все равно ложу ее в коропку со льдом, и я в курсах, чё они все равно вычислят, но я просто выгадываю чутка времени, чёбы подумать.
Но времени подумать нету: када вертаюся на перрон, там уже парниша ждет, другой байкер, который, от же прикол, чутка похожий на того первого пацика, но не он. Этот базарит и походу больше на расслабоне.
– Все нормально?
– Угу, ништяк, – я такой и передаю чуваку коропку, и он уходит, даже не проверив и не сказав нифига.
Так, думаю, они не будут в курсах, пока не откроют. Но если миня зажопят, придется самому руку поднять: не по чесноку ж тому парнише-байкеру подлянку подкидывать. Пока они не попыталися эту почку бебику пришить или чё-нить такое. Это б самое хреновое было… Но не, спокуха, этого они не сделают. Они ж сперва проверят, чё это не она.
Качу на таксо в эропорт, чёбы обратно лететь. Думаю за то, чёбы остаться тут с Тотохой, но я бы сроду не выжил, я ж не такой котан, как Рентон или Больной, они-то можут от так с места сорваться, и все чики-пуки. А мине надо кашу расхлебовать. Но я вернуся к Майки… и в натуре дело не в Майки, а в парнях, чё за ним стоят, типа того котана Сайма, и я не в курсах, кто там еще. Смарю на Тотоху, а он и не догоняет, чё наделал, цуцик не виноватый, но не можу удержаться и грю иму:
– Эх, Тотоха, чё ж ты со мной изделал, блин?
12Рентон – Диджей Кобель
Сходу врубается эта тошнотная смесь унылого стыда и крышесъемного самодовольства, када чувствуешь, чё с тобой в койке кто-то еще. Причем тот, кого там быть не должно. А мы вообще типа где? Амстердам – Берлин – Ибица – Лондон… Тока, блядь, не Эдинбург, прошу, тока, блядь, не Эдинбург, ну и твою ж мать… вот и она – такая молодая, а мои морщины, брылы и лопнувшие кровеносные сосуды щас во всей красе высветит вредительское солнце, лупящее между полузакрытыми жалюзи. Она сморит прямо на миня, подложив локоть под голову, и улыбается, глаза голодные и ненасытно-стебущиеся, черные с отливом кудри рассыпались, еще и на подбородке родинка.
– С добрым ут-ром! Ты храпел!
Ну хули тут сказать? С какого перепугу Эдинбург? У Юарта шабаш по случаю днюхи в «Кабаре Вольтер». Конрад, который, походу, доволен новым треком, хоть и не дает мине послушать, к моему изумлению, сам изъявил желание приехать и поиграть. Понятно, я слишком поздно врубился, чё его целью было сыграть этот охуительный дип-хаусный сет и снести всем башню, тем самым унизив Карла перед его ж земляками. И это сработало. Все рукоплескания достались юному голландскому маэстро, а накачанный кокосом смурной Карл слинял со своим дружком Топси и их бригадой в тоскливую ночь на вечерину в каком-то бомжатнике в западном Эдинбурге. Рэб Биррелл завис. Джус Терри тож. Там еще Эмили была и тоже отыграла классный сет… Потом помню, как она качает бедрами в лодочках на пробковой платформе и говорит чё-то такое роковое типа: «Кажется, я соблазнила всех шотландских парней…» Я чё-то банальное ей в ответ, наши губы соединяются, а потом… еб же твою мать.
Снежок. Водовка. Ешки. Ненавижу вас, блядей. Она в разы моложе меня. Она была такая развратная, и я поплыл. Ебать-колотить, я ж такого лет с тридцати не вытворял!
Пару недель назад я получил заключение, чё уже три месяца у меня все чисто. После того случая от Викки никаких вестей, хоть и подмывало позвонить и извиниться. Она этого заслужила, хоть, наверно, уже давно оставила все в прошлом. Но поднять трубку было непросто: я ж не можу допустить, чёбы моими последними словами с ней было: «Прости, что заразил тебя трипаком».
Кароч, щас я сделал то, в чем мине нет, нахуй, равных: усугубил хреновый расклад еще одним тупым решением. Эмили ж моя, блядь, клиентка. Выскальзываю с постели и натягиваю на сибя гостиничный халат, который, слава богу, под рукой.
– Ты куда? – спрашивает она. – Давай закажем завтрак в номер. От всего этого траханья у меня аппетит разгулялся!
– Я очень польщен, что я твой сын проповедника, Эмили, но нам надо с этим подвязывать…
– Ты что за хуйню несешь?
– Дасти Спрингфилд, «Сын проповедника»[36]. Про единственного паренька, чё смог добиться девицы, которая выступала по другим делам.
Эмили смахивает с лица темные локоны. Взгляд у нее скептический:
– Ты правда считаешь, что песня об этом?
– Да, про лесбиянку, у которой был тайный гетеросексуальный роман с «единственным парнем, сумевшим ее научить…».
Громкий иронический смех вырывается откуда-то с глубины ее груди.
– Ага, только ты меня ноль чему научил! Твою ж мать, Марк, у меня и до тебя парни были! Не воображай себя каким-то Генри Хиггинсом по хуям[37], – злорадно хихикает она. – Старр – всего лишь вторая девушка, с которой я встречалась. – И у нее дрожит нижняя губа, едва просыпается совесть.
Так и есть, нахуй. Я снова забежал впереди паровоза. До сих пор верю – несмотря на все доказательства обратного, – чё любая женщина на свете способна в миня влюбиться. И что, возможно, ей приходится упорно с этим бороться. Такая заморочка – можете назвать ее бредовой иллюзией – одна с моих наикрутейших способностей. Само собой, обратная сторона медали в том, чё я склонен перегибать палку.
– Значит, это такой этап?
– Отъебись, Марк. Сколько тебе? Шестнадцать? Это называется «жизнь». Это называется «две тысячи шестнадцатый год». Я не считаю выбор сексуальных партнеров бинарным. Если я нахожу кого-то привлекательным, я с ним сплю. Ты интересный мужик, Марк, не надо себя недооценивать, ты многого добился. «Лакшери» – один из лучших клубов в Европе. Ты всегда ангажировал диджеек. Ты принес шумный успех Ивану.