Чак карабкается вперед, с этой широкой лыбой на щачле.
– Даже не сомневаюсь, чувак! Сам был такой! Мне всегда нужно было дотанцевать до самого краешка этого проклятого обрыва, – и он легким шагом к кромке подходит. Зажмуривается. Руки вытягивает. Ветер волосы ему вверх взметает. Потом он опять открывает эти свои хлопалки и вниз на камни сморит. – Мне тоже нужно было пройти через всю херню! Так уж мы устроены, бро, дотанцовываем до края, а потом мыыыыыыыыыыыыаааааааааа…
Со всей дури в спину пихнув, сталкиваю Чака в эту пустоту, и голос иво сжимается до крика, замедляется, рассеивается. Потом тишина. Отворачуюсь от края и чуйствую солнце на лице, подымаю руку, чёбы моргающие глаза прикрыть. Делаю глубокий вдох и поворачуюсь обратно – глянуть на размозженный труп, чё внизу на скалах валяется. Вокруг ниво прилив пенится, и это напоминает мине, какой он был в конце «Его называют убийцей».
– Я тибе спиздел, братан. Маманю я слушал. И тибе тож свою слушать надо было.
Часть третья. Май 2016. Спорт и искусство
24Рентон – Вечерина. 114 лет спустя
Хоть мы и выдвинулись с Эдинбурга раненько, «тянучка» еле ползет по М8. Это без балды самая скорбная автомагистраль между европейскими городами. Билеты на финал Кубка были подарены Франко коллекционером иво творчества. Сам-то он втирает, чё особо не парится – халява просто. Больше всех тащится, походу, Больной: он взял напрокат пошлый лимузин, чё должен отвезти нас на безотрадное кладбище надежд в южной части Глэзго. Мине это так себе, хоть и переживаю за подлеченного, но еще нетрудоспособного Спада.
– Нельзя ж такое проюрдонить, – постоянно твердит он.
Франко – единственный, кто не в курсах, как Спад оказался в этом положении, и его разбирает любопытство.
– Ну так чё это, блядь, за история?
– А, э, малехо инфекция в почке, Франко, – говорит Спад. – Вырезать пришлося. Но народ же и с одной живет, да ж?
– Дохуя наркоты за все годы принял, братан.
Кстати за птичек, мы с Больным выступаем по шампусу и марафету: Спад и Бегби обое пас – один по причине здоровья, другой избрал такой образ жизни. Водила вполне пиздатый, и мы его хорошо подмазали, чёбы не выеживался. Чё-то хотел сказать Франко и вдруг вспоминаю:
– Стремно за Чака Поца, да ж? Помнишь, как он у тебя на выставке был?
– Угу, шок, без балды, – соглашается Франко.
– Мине тот фильмец зашел, «Они выполняли свой долг», – хрипит Спад.
– Хуйня, – не соглашается Больной, засасывая дорогу. – «Матч за приз: Лос-Анджелес» – вот этот был классный.
Спад мозгует над этим:
– Это када он андроидом-боксером прикинулся, хотя, вопще-то, был мутантом с сверхспособностями…
– Угу.
– У чела было все, живи да радуйся, – пожимаю плечами, – угу, чудацкая штука жизнь.
– Мине всегда казалось, чё у него проблемы, – грит Франко. – В смысле, актеры, звезды, от это всё. Говорят, если прославишься, то как бы в этом возрасте и консервируешься. А он же ребенком-звездой был. Кароч, он в натуре чутка шкетом так и остался.
Подмывает сказать: «Как в тюряге на долгом сроке», – но Франко сморит на меня с такой лыбочкой, кабута в курсах, за чё я думаю.
– Нахуя этому дегенерату была такая фамилия – Поц? – рявкает Больной. – Ему чё, никто не сказал, чё он выставляет себя королем ебланов?
– В Штатах это не значит ничё, – Франко качает бо́шкой, – и это было типа сокращения иво настоящей фамилии. Потом, када он раскрутился, все иму на это пальцем тыкали. Но к тому моменту он уже как поц состоялся, так скать.
– Это бывает, – я такой и задвигаю телегу за то, как один мой дружбан по индустрии танцевальной музыки познакомился с Паффом Дэдди. – Он говорит ему: «Вы понимаете, что в Англии ваше имя означает педофил-гомосексуал?»
– Без балды, – грит Больной. – Кто вообще этих пиздюков консультирует?
Када заходим на стадик, вдруг превращаюсь в страдающий комок нервов. Врубаюсь, чё «хибзы» – это как героин. Раз я вмазался после нескольких лет в завязке и испытал кошмарную, тошнотную ломку от каждого прихода, который словил за всю жизнь. И сейчас я чувствую, как вертаются и гложут все разочарования на стоячей трибуне, не тока от прошлых игр, но и от тех, куда я не ходил последние два десятка лет. А еще это ж блядские гунны, команда моего старикана.
Но мине не верится, чё можно ходить на большой футбик с Бегби и настока не париться за потенциальный беспредел. Вместо того чёбы щупать глазами толпу, какой была раньше его тактика, он не сводит их с поля. Када звучит свисток, напрягается Больной, он ездит по ушам, и это действует мине, сука, на нервы. Он отказывается сесть и стоит в проходе, несмотря на ворчание у нас за спинами и косые взгляды официантов.
– Они никада не позволят нам уйти отсюда с Кубком. Вы ж это знаете, да? Такого просто не произойдет. Судья получил строгие масонские указания это обеспечить – ЭЙ ТЫ, МУДАК!! СТОУКСИ!!!
Мы все прыгаем, как полные ебанатики! По красной дымовой шашке за воротами «рейнджеров» я догоняю, чё Стоукс забил. Их половина стадика не шелохнется. А наша половина – скачущее море зелени, не щитая несчастного Спада, который не может двигаться, а просто сидит и крестится.
– Вставай, припездол! – орет парень сзади, взъерошивая иму волосы.
Мы красавчики. «Хибзы» играют на загляденье. Смотрю на Франко, Больного и Спада. Мы каждый раз бьем вместе с игроками по мячу. Все очень классно. Все слишком уж пиздато, и это должно случиться. Дело оборачивается в край хуево. Миллер сравнивает счет, и я сижу в немом отчаянии, пока судья не дает свисток на перерыв. Жалею за жизнь, в которой стока всего не сбылось, вспоминаю за Викки и как я проебал все по-крупному, пока с Больным чешем в тубзик. Тот забит, но мы умудряемся занять кабинку, чёбы нюхнуть снежка.
– Если «хибзы» сегодня выиграют, Марк, – говорит Больной, нарубая две толстые дороги, – я больше ни с одной бабой пиздюком не буду. Даже с Марианной. Это ж из-за нее весь напряг произошел – с Юэном, а через него – с Саймом. Прикол в том, чё я пытаюсь ее вызвонить. Обычно она ждет не дождется от миня звонка: она ж спускает труселя на лодыжки быстрей, чем Стоукси мяч в сетку забивает. Она явно уже сыта по горло моими игрищами. И самое странное, – его темные глаза печально блестят, – я за ней скучаю.
Не хочу долго говорить за Марианну. Больной с ней много лет обращался хуево, но када он говорит за нее, у ниво в голосе всегда звучит странное собственническое уважение.
– Понимаю, – заявляю я. – Если «хибзы» выиграют Кубок, я попробую помириться с той женщиной, чё я встречался в Лос-Анджелесе. У меня к ней были реальные чувства, но я все проебал, как обычно, – жалуюсь. – И я буду заботиться за Алекса.
Ударяем по рукам. Это выглядит предельно убого, хотя так и есть: два накокаиненных мудозвона загадывают в туалете будущие поступки в жизни по исходу футбольного матча. Но мир щас настока припезденный, чё это кажется разумной программой действий, не хуже любой другой. Потом мы вертаемся вниз и еще тащимся под коксом, када удар Холлидея с ниоткуда выводит их вперед. В надцатый раз чувак сзади уговаривает Больного сесть. Бегби начинает дышать контролируемым методом. На этот раз Больной уступает и садится, обхватив бошку руками. Спад вздыхает от глубокой боли, такой же травматичной, как и любая физическая, чё ему причиняли недавно. И тока Бегби кабута безучастен и излучает теперь странную расслабленную уверенность.
– Он у «хибзов» в кармане, – грит он мине, подмигивая.
Эсэмэска от моего старикана, который сморит по телику: «КАК МОЛОДЫХ! МЫНАРОД;-)».
«Старой пиздюк с Глазго».
– Зря мы поверили, – вздыхает Больной. – Говорил же вам, у «хибзов» крест такой – никада не выигрывать этой поеботы. И еще они должны получить свою обязательную пенальку. Три – один в пользу «рейнджерсов»: как два пальца обоссать, бля.
– Ебало завали, – говорит Бегби. – Кубок наш.
Должен признаться, чё я на стороне Больного. Так уж мир устроен. Мы в натуре обречены на то, чёбы никада иво не поднять. Я выпадаю на смуры, ведь в 6 утра лететь на Ибицу с аэропорта Ньюкасла, на встречу с Карлом, который дает большой сейшен в «Амнезии». Хоть щас немного перекемарю, а то ж поздно ляжу. Он опять начнет подъебывать миня этой хуйней за 1902, 5:1[56]. Ну и вот она уже на телефоне: «ХА-ХА НЕДОУМКИ! СТАРАЯ ПЕСНЯ! СССС[57] 5:1, 1902».
Я вдруг впадаю в депрессуху. Но «хибзы» не сдаются. Макгинн пару раз пытается отобрать мяч, играя как мужик, который хочет за шкирку притащить команду к победе, чё уплывает у них с рук. Болельщики кругом еще гоношатся, но уже немного прибитые. Потом появляется новый шанс у Стоукса, но гол отбивают…
– Опять почти мужики, нахуй. Скока можно? – Несмотря на новые протесты, снова вскочив на ноги, Больной гаркает на скамейку «хибзов», пока Хендерсон готовится к угловому. – Я счастлив, чё перетрахал толпы баб и принял тонны наркоты, ведь если б я надеялся, нахуй, на сраную футбольную команду, то никакого б оттяга по жизни не… СТОУКСИ!!! ТЫ ПИЗЗЗЗДЮУУУКККККХ!!!!!!
Опять! Энтони Стоукс бьет бошкой после навеса Хендо! Игра продолжается!
– Так, – сообщаю, – я закидываюсь ешкой.
Бегби сморит на миня, как на шибанутого.
– Я делаю это, потому как сам, нахуй, очкую, – объясняю. – Я стока раз в жизни выходил с этого стадика убитый горем: если даже мы продуем, пиздец мне, если сделаю это снова. Кто со мной?
– Угу, – говорит Больной и поворачивается к чувакам за нами: – И не просите миня опять, нахуй, сесть, потому как этого не произойдет! – И он агрессивно стучит себя в грудь.
– Калачи – ништяк, – вторит Спад. – Жаль, встать не можу…
– Пошел в пизду с этой хуйней, – говорит Франко. – А ты, – поворачивается к Спаду, – ты ошизел небось?
– Я на таких нервяках, чё не справляюся, Франко. Пофиг, если скопычуся… просто присмари за Тотохой за миня.