– Слышь, братан, – Франко такой, – я в курсах, чё там чё-то мутное было с этой почкой. Хотя не буду давить на тибя. Но если чё-то было, можешь за это со мной перетереть. Дело не в том, чё я собираюся на тропу войны выйти и на какого-то пиздюка наехать. Это все в прошлом давно, это уже не моя жиза.
– Угу… я за это в курсах, Франко, ты изменился и все такое. Но чума ж была прошлой ночью, угу?
– Угу, – говорит Франко, а потом признается: – Я тада все это дело с ДМТ на тормозах спустил. Чума была ебаная, но я не хотел, чёбы Рентон в курсах был. Они с Больным вдвоем – миня завсида, блядь, заябывало, када они за наркоту пиздели: наркота, блядь, наркота, блядь, – на постоянке. В смысле, принимай эту ебанину или не, но тока не пизди за нее круглыми сутками!
– А чё ты увидел, Франко?
– Харэ, братан, – говорит Франко типа малого предупреждения.
Но щас с Франко у миня многое с рук сойдет, и у миня ж справка по нетрудоспособности, кароч, я чисто напираю чутка:
– Ты в каком смысле?
– В смысле, не хочу говорить за это, – он такой. – Это личное. Это в моей бошке. Если нельзя хранить в секрете то, чё у тибя в бошке, то нам пиздец всем, да ж.
Собираюся сказать, но мы ж то тибе скали, и тока такой:
– Базара нету, котан. Када в Штаты Америки обратно?
– Скоро, братан. У нас на неделе большой аукцион, а за ним выставка на следущей неделе. Мелани прикатила, и мы вдвоем кайфуем, без бебиков под ногами, хотя и обожаем ангелочков малых. У моей сестры Элспет живем. Все четенько складуется.
– Элспет как?
– Отлично… – он такой, – ну, не так и классно, но, по мне, это ж все бабские дела, да ж?
– Угу, хорошо, када кто-то с людей есть. У миня ж Тотоха тока, но он у сестры щас. У Энди, паренька моего, все путем, но он там в Манчестере. Юрист, типа тово. – Голос у миня аж дрогнул от гордости. До сих пор не можу в это поверить. В Элисон по части мозгов пошел. – Приезжает маманю навестить… Помнишь Эли, да ж?
– Угу. Она нормально?
– Мазово. Училка щас, да ж? Нашла другого кавалера после миня, еще бебика родила, паренек тож. – Комок в горле чуйствую. У миня ж были шансы на лучшую жизень. Профукал любовь. Так обидно, блин. Бьет по тем местам, по которым другое не может. – Угу, щас тока я и Тотоха. Я переживаю: сестра ж не будет за ним следить, если со мной случится чё. Врач скал, у миня сердчишко остановилося, и я на четыре минуты помер.
– Это с почкой связано?
– Как бы не, хотя угу. Все это мине организм ослабило, и на сердчишко нагрузка пошла.
– Эта фигня с почкой, – он снова на миня сморит, – не хочешь расскать мине, чё стряслося? Клянуся, между нами останется.
У меня малая мысля, и смарю на ниво:
– Лады, но сперва ты должен мине за свой трип под ДМТ расскать.
Франко воздух втягует:
– Лады, но так же само, тока для твоих ушей, да?
– Не вопрос, котан.
Глаза у Франко как бы расширяются. Помню, где видал их такими раньше. Када мы были бебиками и на Ферри-роуд дохлый цуцик лежал – золотистый лабрадор. Нещасную животинку машина сбила или грузовик по дороге к докам. В те времена народ не всида прально за цуциками следил. Заводил цуцика, а потом просто выпускал иво днем гулять. Инада эти бедные щенята в Пилриг-парке кучковалися и даж дичали, пока с горсовета их не ловили и не усыпляли. Нам всем жалко было дохлого цуцика, типа того, как он там валялся, со вспоротым брюхом, головой проломленной, кровь запекшаяся дорогу исполосовала. Но помню глаза Франко: они были как бы наивные и широко раскрытые.
Как щас. Он прокашлюется:
– Сижу за столом, а там мы всей бандой, все клевый хавчик с больших тарелок жрут. Я во главе стола. Обстановка пиздец шикозная, как в каком-то старосветском помещичьем замке.
– Как Иисус на Тайной вечере? За чё Рентс втирал?
– Угу, я так думаю. Но вся эта фигня с Тайной вечерей возникла ж еще до Библии и христианства. Это с ДМТ началося: народ жрал иво, даж када Христа еще в помине не было.
Котанов с Девы Марии – Звезды Морей и с южнолитской приходской церкви это бы не прикололо.
– Ничёссе… кароч, христиане просто типа цывилы пронырливые, чё типа сморят, как другой народ наркотой долбится, и иво рассказы записуют…
– Я так понимаю, да, братан, – грит Франко. – По-любасу миня поразило, чё весь другой народ за столом покойники были. – И он на миня таращится. Взгляд стремный.
– Типа зомбаков?
– Не, типа народ, которого больше нету с нами. Доннелли тама был. Большой Сталкер тож. И Зверюга Чиззи…
Я типа в курсах за то, чё он говорит. Он их всех замочил. Я был в курсах за Доннелли и Сталкера и с Чиззи был перед тем, как иму горлянку перерезали, но парня, чё это сделал, так и не словили… но, кроме них, верняк же, никово больше не было…
– Сока их было? – спрашую.
– Сока-то было, – продолжает он. – Кароч, мине не особо по кайфу было тама с этими чмырями, хотя всем остальным ништяково. В курсах, чё я вынес с этого?
Смарю на ниво и надежду за людей чуйствую.
– У того народа все норм и нам надо жить мирно?
– Не. Для миня это значило, чё любому пиздюку по барабану будет, даж если ты иво, нахуй, взъебал. Загробная жизнь дофига огромная, и нехрен грузиться, чё ты тут в этой творишь.
И я за это касаемо своей жизни думаю. Угу, накосячил я, но, можт, это нифига и не важно. Я так щитаю, Франко это на руку, и, может, он и правый.
– Можт, так и надо думать, блин, – говорю коту.
27Аукцион
Когда толпы туристов наводняют город, Эдинбург отмачивает свою привычную весеннюю хохму и дарит пару чудесных деньков. Потом происходит обычная смена курса: появление традиционных дымчатых туч и внезапные проливные дожди как из ведра. Жители и приезжие бродят с постными рожами, будто их облапошили, многие слегка потерянные и, возможно, нуждаются в друге. Особенно Майки Форрестер, который обрадовался звонку Саймона Уильямсона и встречается с ним в безликом баре рядом с эдинбургским вокзалом Уэйверли. Майки расстроен: он думает, что не попадет под дождь, пока идет по Кокберн-стрит и Флешмаркет-клоуз, но тут внезапно как ливанет, и к тому моменту, когда он прошмыгивает в бар, Майки успевает промокнуть до нитки.
Уильямсон уже у стойки и с лукавым презрением смотрит на других посетителей пивняка. Майки кивает ему и подходит. Больной вызывает у него странные чувства. Форрестер завидует его воздействию на женщин: эта с виду непринужденная способность заваливать их в постель так и не покинула Больного за долгие годы. Майки тяготит вера в то, что если он присмотрится к людям поближе, то сумеет выявить и присвоить себе их способности. Как жизненная стратегия это принесло ему скромный успех, но, глубоко ее впитав, он не может до конца от нее отделаться.
Больной уже взял диетическую колу себе и, не спрашивая Майки, заказывает ему водку с тоником.
– Как оно, Мигель?
– Ничё. Спад как?
– Был малехо квелый, – отвечает Больной, немного не договаривая, берет протянутый барменом напиток в обмен на купюры, – но на больничке говорят, что все будет хорошо. Смотри…
Он ведет Майки вдоль стойки и становится к нему вплотную. Майки слышит свежий запах чеснока у него изо рта. Больной всегда хорошо питался. Видать, «Валвона и Кролла», гадает он, или, возможно, домашняя еда его матери и сестры.
– У меня к тебе малое предложение. Может принести навар.
– У миня все в поряде, – настороженно говорит Майки.
– Можешь не заливать, Майки, – реагирует Больной, быстро добавляя: – Не мине кого-то осуждать. Чё греха таить, мы все очканули перед Саймом, не без основания, конечно, но к нашему вечному стыду.
Майки собирается возразить, но не произносит ни слова.
Больной продолжает:
– Главное, чё он от нас отвял. Я знаю, как сохранить твои малые делишки от ниво в тайне и сделать так, чёбы он остался тибе благодарен.
– Мы ж партнеры! – рявкает Майки, сжимая кулаки и заметно переигрывая.
– Спокойно, кор, – шепчет Больной, заставляя его понизить голос.
Может, зря они встретились в этом месте, думает Больной. Как ни крути, маловато заведений, подходящих для стрелок гопников-стукачей, помимо привокзальных пивняков, и жирный полуханур в спортивном костюме и с бритой головой, кажется, заинтересовался разговором. Майки признает свою дурость отрывистым кивком и подается к Больному поближе.
Саймон Дэвид Уильямсон знает, что никогда нельзя выбивать у человека костыль, пока не предложишь ему замену получше.
– Смотри сам, но мое предложение может быть очень выгодным. Ясное дело, все это по секрету. Ты слушаешь или мне уйти?
Быстро окинув взглядом бар, Майки Форрестер отпивает своей водки с тоником и кивает.
– Можно спросить: кого боится Сайм?
Больной поднимает брови. Он знает, как зацепить Майки: поставить его в центре захватывающей драмы. Обратившись к нему за этим стратегическим советом, Больной намекнул на высокое положение Майки в уголовном мире города. Судя по тому, как расширяются зрачки Майки Форрестера и как вращается его шея, Больной нажал на нужную кнопку.
Майки не повышает голоса:
– Никово. Жирного Тайрона ж больше нету. Нелли против ниво не попрет. Дойлы тож. Они ж как раз поделили империйку Тайрона меж собою. Молодая бригада пока не готовая, с тех пор как Антона Миллера грохнули.
Больной сохранил лишь элементарные сведения о криминальной среде Эдинбурга, а из лондонской уже выпутался. По большому счету бандитов он недолюбливает. Его интересуют лишь женщины, и ему трудно даже бегло и недолго общаться с большинством других мужчин. Ну а те, кого больше интересуют перестановки в иерархии власти, а не сладкая романтическая мелодия, нагоняют на него скуку смертную, хоть он дипломатично и не выказывает своего презрения.
– Я-то думал об одном литском психопате, которого мы оба хорошо знаем.
– Бегби? – Форрестер смеется, после чего снова понижает голос: – Он же в Америке, хуйдожником заделался, от этой жизни отошел. К тому ж, – он озирается и замечает, что щекастый скинхед уже допил и свалил, – они с Саймом, видать, кентуются, по-пацански, как и завсида.